Лисицына, отлежавшись минуту, выползла из-под кровати, оправила волосы, передник, выпила в умывальной воды и тихонько, скромно вышла по коридору на церковную площадку, положила на паперти пять поклонов, спустилась по парадной лестнице прямо в класс и на последней ступеньке лицом к лицу столкнулась с Коровой. Девочка остановилась, вся бледная, а Корова глядела на нее глазами сыщика.
- Это вы украли ложку и потом подбросили ее в столовую? - грубо спросила она.
Девочка отшатнулась.
- Нет, mademoiselle, я ничего не знаю, какая ложка? Я ходила в дортуар вымыть руки, - лепетала девочка.
- Вы просили позволения у m-lle Нот идти мыть руки?
- Нет, m-lle, я не просила, я сама…
- А зачем вы накинули передник на голову, когда меня увидели, а это что? - Корова показала ей носовой платок с меткой № 141.
Лисицына едва стояла на ногах.
- Я не знаю, m-lle, право, не знаю, может быть, это я потеряла платок…
Корова схватила девочку за руку и потащила в класс. Второй класс, знавший уже об истории, как испуганное стадо столпился в конце комнаты за партами. Все притихли, когда отворилась дверь и Корова втащила дрожащую и бледную Лисицыну.
- Mesdemoiselles, таких поступков, какими отличается ваш класс, еще никогда не было в стенах института, вы просто не девицы, а разбойники: каждый день у вас истории, грубости, самые непростительные шалости, а теперь, наконец, преступление - воровство! Мне даже страшно сказать это слово: среди вас, христианок и благородных девиц, есть вор! Вот он! - И она тряхнула Лисицыну за руку. - Из столовой, с чужого стола, она крадет серебряную ложку! В краже этой заподозрили несчастного солдата, решили вычитать из его скудного жалованья стоимость ложки. В зачерствелом сердце этой преступницы не шевельнулось раскаяние, она не решилась сознаться, хотя вы все знали, что пропавшую ложку ищут, об этом в каждом классе сообщали ваши добрые классные дамы. Теперь, движимая не раскаянием, а страхом обыска, она подкинула ложку в столовую и думала избежать наказания. Но Отец Небесный не допустил этого, он уличил нераскаянную грешницу, она сама своей рукой вместе с ложкой вытащила улику своего преступления, платок с меткой, вот он, номер сто сорок один! - Корова трясла в воздухе белым носовым платком с пятнами чернил по всем четырем уголкам - им украдкою вытиралось перо. - Если бы я доложила Maman, то Лисицыну выгнали бы из института, да, выгнали бы с позором, потому что такие преступления поощрять нельзя. Я пощажу Maman, мне стыдно сказать ей: Maman, у нас в институте, среди любимых вами девочек, есть воровка!
Корова закрыла лицо руками. Салопова, Петрова и маленькая Иванова рыдали. Чиркова безучастно сидела на задней парте и с улыбкой глядела на эту сцену; на лице Франк, Шкот, Чернушки и нескольких других появилось недоброе выражение, сознание жестокости и несправедливости закрадывалось в их сердца; девочки были близки к явному возмущению.
- Я сама примерно накажу вас, m-lle Лисицына, подайте мне лист бумаги! - приказала Корова.
Ей подали чистый лист, она оторвала от него четвертушку и крупными буквами написала: "Воровка".
- Mademoiselle Лисицына, я вас спрашиваю, и помните, что Господь Бог слышит ваш ответ. Вы унесли ложку из столовой?
- Да, я унесла, нам нечем было есть варенье, я не знала, что она серебряная, что она дорогая.
- Значит, вы сознаетесь! Подите сюда.
Корова пошарила на своей сухой груди, достала булавку, повернула девочку к себе спиной и пришпилила ей к пелеринке бумажку с позорной надписью.
Лисицына рыдала судорожно:
- M-lle, простите, простите меня!
Надя Франк и Вихорева бросились вперед.
- Этого нельзя, нельзя, - кричали девочки, к ним присоединилось еще человек десять. - Мы старшие, мы переходим в первый класс, с нами нельзя так обращаться, она не воровка, она не крала, мы скажем нашим родным, мы заплатим этому солдату, мы купим дюжину новых ложек, - кричали девочки, и чья-то рука сорвала бумажку с надписью "Воровка". - Скажите Maman, скажите Maman, пусть она сама рассудит.
- А, так вы бунтовать?! - визжала Корова. - Так я же вот что, я вот как!..
Но она не могла ни так, ни этак, она видела, что зашла слишком далеко, что история могла скверно кончиться. В эту минуту совершенно потерявшаяся Лисицына бросилась целовать ее руки. Салопова встала на колени и умоляла Корову быть христианкой… Корова сделала вид, что ее трогают эти просьбы.
- Ну, Бог вас простит, я не могу видеть ваших слез, я вас прощаю, но за дерзости Франк, Вихоревой и других весь класс будет сегодня стоять за обедом.
За обедом весь класс стоял, но зато ночью Корова оказалась в дортуарном коридоре с вывихнутой ногой.
Окна дортуаров, выходившие в коридор, были снизу до половины закрашены белой краской. Чтобы заглянуть в дортуар, надо было поставить по крайней мере два табурета, один на другой. Девочки, зная это, всегда по вечерам утаскивали все табуреты из коридора в спальню. Они знали, что хоть Корова редко является ночью в дортуар, но зато часто подсматривает в окна и записывает читающих или разговаривающих. Уверенные, что сегодня Корова непременно захочет подсмотреть, нет ли у них ночного заседания по поводу ложки, девочки приготовили под окном дортуара второго класса как бы забытую пирамиду из трех табуретов. Нижний был только на трех ногах и, чуть-чуть прислоненный к стене, держал равновесие. Девочки не ошиблись. Часов в двенадцать в пустом, гулком коридоре раздался страшный грохот. Корова влезла на табуреты, но едва потянулась к окну, как потеряла равновесие, табуреты полетели, полетела и Корова. На ее крик в дортуаре ответили неистовым криком. Бедная m-lle Нот выбежала из своей комнаты в одной рубашке и как привидение металась по дортуару, горничные выбежали в коридор.
Крик второго класса отозвался в соседнем дортуаре третьего класса, - там с какой-то "слабенькой" сделался припадок. Корову почти отнесли вниз, она едва могла ступать. Никто хорошенько не знал, отчего произошел весь шум, но все уже таинственно передавали друг другу о злой проделке со сломанным табуретом, чуть было не кончившейся так печально. Все были взволнованы, почему-то вначале всем казалось, что будет очень смешно, очень шумно, когда полетят табуреты, теперь же девочкам было не по себе и как-то стыдно; падения, а тем более увечья никто не желал.
Корова пролежала неделю, и - о чудо! - о своем падении ничего не сказала Maman. Это молчание было гораздо красноречивее всякого наказания, оно дошло до сердец девочек, ни одна не хотела сознаться, что она раскаивается и жалеет больную, но беспрестанно то та, то другая забегали в "Чертов переулок"; встретившись там, они принимали равнодушный, холодный вид, трогали чахоточные растения, стоявшие на окне, или читали на стенах расписания музыкальных уроков Метлы, а между тем цель каждой из забегавших туда была узнать, поправляется инспектриса или нет.
V
Каникулы. - Спасение погибавших
Прошел Великий пост с длинными службами и запахом постного масла, заполнившим все коридоры. Прошла веселая Пасха; кончились экзамены, с вечными мелкими подлогами, зубрежкой по ночам, сотенными поклонами на паперти перед церковными вратами; промелькнул волшебным сном публичный экзамен, надели выпускные свои воздушные белые платья, пропели последний благодарственный молебен в институтской церкви и разлетелись по домам на горе, на радость, на роскошь, на нужду - словом, ступили в действительную жизнь.
В опустевший первый класс перешел второй, а в седьмой, младший, набрались новые маленькие кофульки и ходили пока еще с красными носами и заплаканными лицами и каждый вечер просились домой.
М-lle Нот, еле живая, все по-прежнему завивала свои тридцать шесть волосиков и прикрывала их фантастическим тюрбаном из кружев. Корова, Килька и Метла "оселись", оставили в покое старший класс.
Тут уже не годилась их система облав и постыдной наказания "на часы". Корова вообще с последней экскурсии и "помещичьего" бунта, как девочки окрестили эпизод с вареньем и ложкой, "обломала рога" Килька набиралась сил, чтобы через год начать "прессовать" кофулек, так как после "своего" выпуска получив награду, должна была принять самый младший класс. Минаев был все так же справедлив, вежлив но не завоевал симпатий старшего класса.