Это мир чувственной любви, зашкаливающих эмоций и томительного, непреодолимого одиночества. У этих отношений нет будущего, важно только настоящее.
Предвоенная Европа, Россия далеко, впереди снова серьезные испытания…
Содержание:
ТЕ ЖЕ, БЕЗ КОНСТАНТИНА ИВАНОВИЧА 1
ПОЭМА В ПРОЗЕ 2
ПЕРЧАТКИ 4
ТВЁРДЫЙ ЗНАК 6
ДЛЯ БЕРЕГОВ ОТЧИЗНЫ ДАЛЬНЕЙ 7
РАССКАЗ НЕ О ЛЮБВИ 8
ТИМОФЕЕВ 9
СООБЩНИКИ 10
СКАЗКА О ТРЁХ БРАТЬЯХ 11
ПЕТЕРБУРГСКИЙ СУВЕНИР 12
ЕГО СУПРУГА 13
КРЫМСКАЯ ЭЛЕГИЯ 14
ВЕЧНЫЙ БЕРЕГ 16
АУКЦИОН 17
ВМЕСТО НЕКРОЛОГА 18
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ 19
АКТЁРЫ 20
АРХИВ КАМЫНИНОЙ 22
СТРАШНЫЙ СУД 23
СУМАСШЕДШИЙ ЧИНОВНИК 25
Рассказы не о любви
ТЕ ЖЕ, БЕЗ КОНСТАНТИНА ИВАНОВИЧА
Что было бы, - иногда думала Наталья Петровна, - если бы кто-нибудь захотел изобразить в театральной пьесе всю их жизнь? Тема, конечно, не для пьесы, скорее для романа, а все-таки… Пригляделся бы человек к ней и остальным, и написал бы комедию в трех действиях. Поставили бы эту комедию, и она, вместе со всеми, как всегда вместе, отправилась бы в театр. Пришли. Сели. Программа. Боже мой, сколько действующих лиц! Не стоит читать, все равно не запомнишь.
Прежде всего - она сама, Наталья Петровна, ничем не замечательная женщина; потом мать ее, потом ее дети - Володя и Люба, потом - дядя и тетя мужа ее, Константина Ивановича, он больше за сценой; за ними следует сын Константина Ивановича от первого брака, Мишка. Ему 16 лет. Но довольно, довольно! Вот уже постучали за сценой и поднимается занавес.
- А сам Константин Иванович где же? - шепчет кто-то в темноте, протирая бинокль. - Сам-то? Отчего его нет?
Впрочем, в театральной афише он непременно значился бы, потому что по ходу действия он, в конце концов, должен будет появиться. Но вот в жизни Натальи Петровны и остальных его не было уже давно. Константин Иванович ушел, громко, не допуская возражений заявив, что жить с семейством для него - удушье.
"И он, конечно, был прав, - рассуждала Наталья Петровна, - есть что-то смешное в том, что мы все всемером ходим в гости, в лавки, в кино. И если заболевает бабушка, никому в голову не придет уйти к себе, почитать или заняться чем-нибудь, - все тут и сидят, и всё делают сообща, и так этим счастливы, что другой жизни и не хотят. Летом едут сперва на дачу - для бабушки и дяди, потом в горы, потому что тетя любит смотреть на горы, потом к морю - для детей. И в пансионах они занимают три смежных комнаты, все время ходят друг к другу, совещаются о каждой пуговице, уславливаются о том, кто где кого будет ждать, учиняют во всех углах одинаковый беспорядок, так что прислуга уже на следующий день перестает понимать, кто кому как приходится и кто где спит."
А у Константина Ивановича была духовная жизнь и все это ему мешало.
Он ушел в плохое время - лет шесть тому назад. В горы тогда не ездили. Любе было всего два года, Володе - пять. Все остальные конечно работали. Даже Мишка, едва грамотный, разносил пирожки в бакалейной торговле Козлобабина. Бабушка вязала, тетя клеила, дядя красил… Наталья Петровна сейчас уже не помнит, что именно она делала тогда, слишком много она всего переделала и перепробовала за эти годы. Константин Иванович однажды сказал:
- Удушье. Другому был бы рай, но, Наташа, ты понимаешь меня. Разве я могу так жить? Я - сама мысль. Мысль иногда касается бога. Не церковного бога, не вашего бога. Моего собственного бога.
Она посмотрела на него внимательно, с большой любовью.
- Да, - сказала она, - тебе должно быть тяжело все это. Ты человек замечательный, Костя. Денег тоже маловато. Писать свою книгу ты мог бы в столовой, по утрам. Там тихо.
Он горько усмехнулся.
- Ты думаешь: писать, это писать? Нет, это еще и жить, и думать, и говорить.
- Думать ты тоже можешь в столовой, туда никто не будет входить. А говорить… Разве я что-нибудь имею против твоих знакомых?
"Знакомых" у Константина Ивановича было три особы женского пола: две пожилые и одна молодая. Молодая была дурнушка и сильно припадала на левую ногу. Со всеми тремя Наталье Петровне было скучно, да и не только ей, но и всем остальным.
- Писать? - опять усмехнулся Константин Иванович, - разве я писатель? Разве я только писатель?
Наталья Петровна забеспокоилась: кто же он? Она и не знает! Философ? Проповедник? Но побоялась спросить.
И он уехал, не оставив адреса. "Куда? - кипел дядя. - На детей-то давать будешь? Не оценил Наташу, прохвост! Неужели из-за мироносицы хромой?"
Бабушка молча смотрела, как он выносил свои книги, тетя тихо плакала. Вечером, в отсутствие Натальи Петровны, всплакнули все трое.
На детей он не давал, и по ним не скучал. Следы его вскоре потерялись в Англии. Потом дошли слухи, что он живет в одном маленьком провинциальном городе, где-то в Шотландии, что он получил какую-то субсидию или стипендию, и его окружают почитатели.
"Ну вот, значит он поступил вполне правильно, - рассуждала про себя Наташа. - Если бы он остался, ему пожалуй пришлось бы тоже что-нибудь клеить…"
Прошло четыре года, и внезапно упали на них эти деньги. Собственно, упали они на бабушку, бабушка была из Литвы. Таким образом, дяди, тети и Мишки они, например, вовсе не касались. Но как все они зажили, как зажили! Весело, сытно, дружно. Наташа даже написала кому-то в Англию: разыщите Константина Ивановича, хочу послать ему немножко денег. И его нашли, и ему послали.
Он ответил, примерно, так:
"Денег твоих себе взять не могу. Жертвую их на наше дело. Давно перестал думать о себе, нашел Истину там, где искал".
После этого его выбрали где-то там председателем, и повезли в Америку, как если бы он был баритоном.
"Он был прав, он был тысячу раз прав, - повторяла Наташа (а дети учились, бабушка старела, дядя и тетя тоже подались немного за это время). - Во первых, Константин Иванович не выдержал бы нашей бедной жизни, ведь он - сама мысль, а мысль, это нечто вроде бабочки: тронешь грубой рукой и все испортил, Жизнь четыре года была очень трудная, невероятным кажется сейчас, как это они всемером друг друга из нее вытянули. Во-вторых - если бы даже он выдержал эти испытания, кто бы сейчас его знал, кто бы слушал и приглашал в Америку? И разве мог бы он так проявить себя, водить за собой уже не трех, а сотню или даже две сотни послушных женщин, найти истину, говорить, писать? Разве можно себе представить, чтобы он ходил с ними - с детьми и бабушкой - из года в год к заутрени, стоял бы, как все, смиренно и молча в углу; или на ярмарку, толпой, как пошли вчера, и Люба, и Володя, и Гришка, и все вообще действующие лица этой пьесы? Нет, у него была своя собственная петлистая дорога славы." Наташа положила руку Мишке на плечо, и сказала:
- Ты - старший, и я прошу тебя сидеть смирно и слушать внимательно. Мы сегодня пойдем слушать папу. Помни, что папа будет говорить не пустяки какие-нибудь, о которых мы с утра до вечера болтаем, а это будет его лекция, его проповедь. Он в первый раз будет говорить в Париже.
- Сегодня - играем, завтра - уезжаем, - отреагировал Мишка, а Люба и Володя прыснули.
- Ну как можно так! Это так про цирк говорят. Ты пойми, он для многих просто почти что пророк, ну не пророк конечно… Я не знаю… Ты уважай.
Она говорила, - а дети слушали. А вечером отправились смотреть Константина Ивановича, всемером, непременно всемером, как ходили всегда. Интересно было узнать, на что Константин Иванович их променял.
"Да, мы его не ценили", - думала Наташа, рассаживая детей, усаживаясь сама, в холодном, скучном зале, где сидело несколько десятков одиноких людей. На крашеном столе, там, впереди, стоял графин. Воды в нем не было. У входа Наташа купила листик, напечатанный по-английски. Это была одна из речей Константина Ивановича, произнесенная недавно в Канаде. Наташа по-английски не знала.
"Да, не ценили. Живем суетно, дурно, ни о чем таком не думаем. А он все оставил, жизнь свою посвятил высокому и прекрасному. Освободился от низменных наших дел".
Из маленькой двери, в переднем углу зала, вышло существо женского пола, из тех, кого когда-то называли салопницами. Дядя толкнул Наташу локтем и задергал бровями. Женщина, согнувшись в пояснице и поджав губы, подошла к столу, положила на него тетрадку и подвинула стул. Дядя сильнее задергал бровями и, наклонившись, зашептал:
- Горбатенькая и то лучше была, и то лучше была!
Наташа покраснела.
Кто-то кашлянул. Опять скрипнула дверь и в залу вошел Константин Иванович.