Зайцев Борис Константинович - Дальний край стр 18.

Шрифт
Фон

? Очень сожалею, ? говорил сосед, потирая руки: ? что здесь нет настоящаго бильярда. Да. Мы сыграли бы с вами пирамидку. Разумеется, без интересу. Так на так. Да, да. Так на так.

Потом он расспрашивал его о его приключении.

? Могли замерзнуть? Скажите, пожалуйста. Как жаль! Вот какой опасный случай. Да.

Слово "да", и "так, так" он прибавлял почти к каждой фразе.

Некоторые помещики приезжали даже поздравлять Аглаю Михайловну с благополучным исходом Алешиной истории. Алеше все нравилось. И помещики коренные, и генералы, и прасолы, которых тоже приходилось видеть.

Но больше всех понравилась Анна Львовна, молодая дама, которую не очень чтила тетушка, ? из села Серебряный Бор.

Эта Анна Львовна была вдова, жила частью в деревне, частью за границей, преимущественно в Ницце, как многие русские помещики; в деревне же вела энергический образ жизни, хозяйничала, ездила по гостям и охотилась; у нее была свора борзых, и нередко скакала она по полям, на поджаром своем англо–арабе; соседи принимали ее в настоящие охоты. Не дурак она была и выпить, но знала меру; могла рассказать анекдот; когда бывала в ударе, плясала русскую и неплохо пела под гитару.

С Алешей у них сразу установились дружественные отношения. Не прошло четырех дней, как у подъезда снова загремели бубенцы ее тройки. Очень усатый кучер осадил коней, из узких городских санок выскочила Анна Львовна в шубке, берете, с огнем горящими щеками; кучер отирал оледенелые усы; лошади под синей сеткой объезжали двор шагом. За деревьями парка, изнемогавшими под инеем, вставала луна.

- Ну, - сказала она, поблескивая темными глазами: - выздоровели? Как дела?

Алеша знал, что теперь никакая тетушка не удержит его дома. Да и на самом деле - он был здоров.

Наскоро пили они чай со свежим маслом и баранками, разогретыми на самоваре. Аглая Михайловна, впрочем, была суховата с гостьей: сидела особенно важно, в своей белой кофте, и по временам выходила из комнаты - с значительным выражением.

- Салазки есть? - спросила Анна Львовна, откусывая крепкими зубами хлеб с маслом. - Должны быть; пойдемте кататься с пруда. Тут пруд хорош, я знаю. И вечера такого нельзя упускать.

Ее гибкая фигура, тонкая шее и вздрагивающия ноздри говорили, что ничего не следует упускать в жизни. Чем–то она напоминала скаковую лошадь.

- Голову не сверните себе, - сказала тетушка, когда они встали, и недовольно поправила наколку. - Алеша и так чуть не замерз… Там есть прорубь, на речке, осторожнее.

- Не бойтесь, - крикнула из прихожей Анна Львовна: - целы будем!

Весело было идти в парке, под златотканным инеем. Скрипят валенки, скрипят салазки. Золотящийся полусумрак, тайные узоры ветвей, стволов на снегу, тихий сон инее. Все это колдовское, необычайное, какое бывает только в русские зимы под Рождество.

Анна Львовна верхом садится на салазки, Алеша за ней. Легко отталкиваются они, - синие, огненные алмазы снега мелькают все быстрей, и все холоднее дышать: дорожка от прудов к речке наезжена, санки летят быстрей, быстрее, бесшумно тонут за горизонтом звезды и небесный свод ? вот она речка. "Правей!" хочется крикнуть Алеше, да не стоит, - если уж судьба лететь в прорубь, значит судьба, там разберут. Лучше - обнять крепче эту Анну Львовну, чувствовать огненную щеку рядом со своей, глядеть на волшебные пелены снега, на дивное небо в звездах, окристалевшее от мороза. Р–раз! Салазки проносятся у края проруби, дальше идут тихо, мягко, слегка шурша по снегу: это уж целина.

- Я знаю, где прорубь, - говорит задыхающимся голосом Анна Львовна. - Зачем нам в прорубь!

Она соскакивает, - ловкая и крепкая охотница, - подхватывает салазки и бежит в гору.

Алеша за ней. Не убежать ей, - Алеша догонит, снова будут лететь они вниз, и сердце замирает, дух захватывает: угодишь под лед, свернешь шальную голову, но лететь в лунном сиянии так чудесно. Пусть, все равно!

- Когда уезжаете? - говорит Анна Львовна.

- Не знаю, скоро.

- Поедемте сегодня ко мне. Спою вам цыганские песни. У меня можно. Я одна, никто мне не указка.

Алеша воображает недовольный вид тетушки, на минуту ему становится смешно, но потом он сразу же говорит, что отлично: едем. Тут нельзя отказываться, это ясно.

И хотя тетушка загрустила, хотя было не очень удобно, чтоб Алеша ехал один, к молодой даме, все же через полчаса они катили в Серебряный Бор, и Алеше казалось, что это - все продолжение их сумасшедшего катанья, что на этой самой тройке он летит в светлую бездну жизни.

В Серебряном Бору Анна Львовна пела ему цыганские романсы. Луна светила сквозь заиндевевшие стекла, когда они целовались.

- Я поеду в Москву тоже, с вами, - сказала она, провожая его. - Послезавтра? К семичасовому?

И как тетушка ни уговаривала остаться, через день Алеша уехал. Проезжая со степенным Федотом мимо Зыбкова, которого тщетно ждали они тогда, среди бури и тьмы, - он вспомнил об Анне Львовне, луне, поцелуях. Все казалось ему удивительным, загадочным, - и будущее непонятным.

На повороте он оглянулся, сзади донеслись колокольчики. Это мчалась знакомая тройка; вихрем догнала она их, и через минуту Алеша сидел уже с Анной Львовной, - во весь опор они скакали к станции. Почтенный же Федот был недоволен, но никак не мог поспеть. Алеша чувствовал, что его несет вихрь новой его судьбы, и был доволен.

XXI

- Без документиков венчать не буду, это что уж говорить! Я, ведь, вас не знаю. А может, вы доводитесь родственником невесте?

Приходский священник, человек черноволосый, тучный, с красивыми бархатными глазами, был доволен: он имел полное право не венчать, и не венчал. Да еще студент! О. Феоктист поглаживал свою бороду. Со студентом как раз влетишь в историю.

Петя ушел от него раcстроенный. В таких случаях он терялся, сердился, что не может дать отпора, - и чувствовал себя мальчишкой.

Алеша не возвращался; от него не было известий, и свадьба затягивалась; подходил пост, надо было торопиться.

Все это раздражало, но стоило отдохнуть час–другой от хлопот, стоило повидать Лизавету, и все огорчения разлетались. Оставалось ощущение молодости, крепости, любви.

Наконец, документы пришли по почте, с письмом, где все объяснялось. Это было неожиданно, частью взволновало, частью обрадовало. Как бы то ни было, решили Алешу не ждать. В дело вмешался Федюка, и все пошло глаже.

- У Знамения? - сказал он, когда узнал, где хотели венчаться. - Пустое дело. Что там разговаривать с клерикалом. Хорошая свадьба должна быть в домовой церкви.

Федюка был рад, что может чем–нибудь проявить себя, тряхнул стариной, своим дворянством и, надев красный жилет, помчался в церковь казарм, к Сухаревой башне.

- Батенька, - сказал он Пете: - мундир-то у вас есть? Вы студент, - разумеется, фрака не надо, но не в тужурке же вам… Тово…

У Пети именно ничего не было, кроме тужурки; чтобы утешить Федюку, он достал сюртук у товарища. Сюртук оказался приличен, но длинна талия: пуговицы сзади висели ниже, чем надо.

- Ничего, - сказал Федюка за день до венчания. - Главное - смелость, независимый вид. Вы оба очень милы, - я держу пари, что все сойдет отлично.

Лизавета, правда, была мила, но все же волновалась, хоть и скрывала это, прыгала, козловала. С помощью Зины и других приятельниц она смастерила себе славное платье, впрочем, мало похожее на подвенечное.

Утром, в разгар суеты, когда одни бегали за цветами, другие общими силами доделывали костюм Лизаветы - неожиданно ввалился Алеша. Он принес с собой новый запас возбуждения, сил, веселья. Наскоро рассказал он в чем дело, и тотчас побежал к Степану и Федюке, тоже по делам свадьбы.

Пете было немного смешно и весело. Полагается, что жених и невеста не видятся в день свадьбы, но здесь они жили на одной квартире, и поминутно Петя слышал топот резвых ног - Лизавета забегала к нему "на минутку", что–то сказать, о чем–то спросить, но, в конце концов, они просто целовались, и розовая, горячая Лизавета бомбой вылетала из его комнаты, дрыгая ногами и хохоча.

В три часа явился Федюка во фраке, белом галстухе. Он был встречен аплодисментами, но не одобрил этого.

- Что же смешного? Чего смеяться? Что–ж, шаферу прикажете в блузе быть?

И Федюка деятельно взялся за роль церемониймейстера: расписал, куда кому садиться, кому ехать вперед, как возвращаться. Когда он узнал, что карета всего одна, и в нее, кроме невесты, хочет сесть еще человека четыре - было холодно - Федюка всплеснул руками. Нет, такую свадьбу в казармах никогда не сочтут за стародворянскую!

Наконец, карета приехала. Федюка взглянул на нее из окна, и толстое лицо его и даже шея покраснели.

- Кто же… з–заказал… это? - спросил он срывающимся голосом.

Петя сконфузился. Правда, утром, на Арбатской площади карета выглядела лучше. Да он и не знал, что одна лошадь хромает.

- Зато большая, - сказал он несмело.

Это было верно. Бока кареты выпирало, и возможно, что туда поместилось бы человек восемь.

Федюка вытер лоб цветным платочком.

- Ну, дорогой мой, не будь вы жених, я нашел бы для вас выражение… тово… непарламентское. В этакой карете… Фу ты, Боже мой!

Федюка шумно вздохнул. Плохо выходило дело с фешенебельной свадьбой!

Разумеется, карета назначалась для невесты. Когда Лизавета в коротенькой шубке и капоре, легко сбежав по лестнице, прыгнула в отворенную дверцу, за ней вскочила Зина и две барышни. К полному огорчению Федюки, туда забрались еще три студента.

- Дядя, - сказал кучеру студент: - довезешь? Говорят, лошади твои больно резвы, так ты уж полегче.

Кучер обернул бородатое лицо, добродушное, с заиндевелыми усами.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Популярные книги автора