- Ничего! Суворов был умный человек. Вылезай! Я вас в грёковской роще ужином накормлю.
- Да, если так, то… Ай, Наташа, осторожнее! Не качай лодку!
Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.
- Не стоните, тут сейчас тропинка должна быть, - сказала Наташа.
Она остановилась и, подобравши волосы, широким узлом заколола их на затылке.
- Ах, Митя, если бы ты знал, как я рада, что ты приехал! - вдруг вполголоса сказала она и с быстрой, радостной улыбкой взглянула на меня из-под поднятой руки.
- Эй, вы… акафисты! - донесся из-за кустов голос Петьки. - Идите сюда: тропинка!
- Ну, слава богу! - облегченно вздохнула Соня, и все повернули на голос.
Мы поднялись по тропинке вверх. Над обрывом высились три молодых дубка, а дальше без конца тянулась во все стороны созревавшая рожь. Так и пахнуло в лицо теплом и простором. Внизу слабо дымилась неподвижная река.
- Ох, устала! - проговорила Вера, опускаясь на траву. - Господа, я не могу дальше идти, нужно отдохнуть… Ох! Садитесь!..
- Фу ты, безобразие! Как старуха охает! - сказала Наташа. - Сколько раз ты сегодня охнула?
- Старость приходит, о-ох!.. - вздохнула Вера и засмеялась.
Опершись на локоть, она закинула голову кверху и стала смотреть в небо. Мы все тоже сели. Наташа стояла на самом краю обрыва и смотрела на реку.
Ветер слабо дул с запада; кругом медленно волновалась рожь. Наташа повернулась и подставила лицо навстречу ветру.
- Господи!.. Наташа, смотри, где ты стоишь! - испуганно вскрикнула Вера.
Край обрыва надтреснул, и Наташа стояла на земляной глыбе, нависшей над берегом. Ната-ша медленно посмотрела под ноги, потом на Веру; задорный бесенок глянул из ее глаз. Она качнулась, и глыба под нею дрогнула.
- Наташа, да сойди же сию минуту, - волновалась Вера.
- Ну, Верка, не сентиментальничай! - засмеялась Наташа, раскачиваясь на колыхавшейся глыбе.
- Ах, господи, бешеная девчонка!.. Наташа, ну ради бо-ога!..
- Наташа, да ты вправду с ума сошла! - воскликнул я, поднимаясь.
Но в это время глыба сорвалась, и Наташа вместе с нею рухнула вниз. Вера и Соня истерически вскрикнули. Внизу затрещали кусты. Я бросился туда.
Наташа, оправляя платье, быстро выходила из кустов на тропинку. Одна щека ее разгорелась, глаза ярко блестели.
- Ну можно ли, Наташа, так?!. Что, ты больно ушиблась?
- Да ничего же, Митя, что ты! - ответила она, вспыхнув.
- Не может быть ничего: с этакой высоты!.. Эх, Наташа! Если ушиблась, так скажи же.
- Ах, Митя, какой ты чудак! - рассмеялась она. - Ну, что это - из-за каждого пустяка такую тревогу подымать!
Она быстро стала подниматься по тропинке вверх.
- Это бог знает что такое! - сердито встретила ее Соня. - Право, ведь всему есть мера. Этакая глупость!.. Недоставало, чтобы ты себе сломала ногу.
Наташа широко раскрыла глаза и медленно спросила:
- Кому до этого дело?
- Ах, господи! - всплеснула Вера рукам!. - Вот меня всегда в таких случаях возмущает Наташа!.. "Кому дело"! Папе и маме твоим дело, нам всем дело!.. Как это так всегда, постоянно и постоянно о себе одной думать!
- Всегда, постоянно и постоянно… - благоговейно повторил Петька и задумался, словно стараясь вникнуть в глубокий смысл этих слов.
- Ну, ну! просто - постоянно! - улыбнулась Вера.
Петька захихикал.
- Всегда, постоянно и постоянно! Как хорошо выходит: всегда, постоянно… и постоянно!
- Ну, господа, довольно сидеть! Идем дальше! - сказала Наташа. - Вот так, прямо через рожь, всего полверсты будет до рощи.
- О, Петя, Петя! Всегда-то ты меня обижаешь! - вздохнула Вера, опираясь о его плечо и поднимаясь.
Мы пошли через рожь по широкой меже, заросшей полынью и полевой рябинкой.
- Вот и дома тоже: когда я рассержусь, я начинаю говорить очень неправильно, - сказала Вера. - И мальчики сейчас этим пользуются.
- Вера, неужели вы тоже умеете сердиться? - удивленно спросил я.
- О, да еще как! - улыбнулась она. - Только мальчики совсем не боятся. Я заговорюсь, скажу что-нибудь, - они сейчас подхватят, я и рассмеюсь. Особенно Саша, - он такой остроумный; и у него совсем какой-то особенный юмор.
Вера начала рассказывать о своих братьях. Знала она их удивительно: столько в ее рассказах сказалось наблюдательности, столько любви и тонкого психологического чутья, что я слушал с действительным интересом. Остальные довольно недвусмысленно выражали желание переменить разговор.
- Ну, ну я сейчас кончу! - торопливо возражала Вера и продолжала рассказывать без конца.
Вдруг в темноте раздался звонкий подзатыльник, что-то охнуло, и Петька кубарем покатился в рожь.
- Дурак! - послышалось изо ржи.
Миша гневно крикнул:
- Я тебе еще не так влеплю, дрянь!
Петька вышел на межу и стал счищать с себя пыль.
- Думает, что сильнее, старший братец, так может что хочет делать! - сердился он.
- Да в чем дело? Миша, за что ты его? - спросила Соня.
- Черт знает что такое! Иду, - вдруг он меня за нос хватает!.. Попробуй-ка еще раз!
- А я почем знал, что это твой нос? Ты бы сказал. А то я вижу, морква какая-то торчит - длинная, мокрая… Мне, конечно, интересно.
- Глупо-с, Петенька! - ядовито заметил Миша.
- Склизкая такая, холодная…
Кругом смеялись. Петька был отомщен. Миша презрительно процедил:
- Шут гороховый!
- О-о-о-хо-хо! - глубоко вздохнул Петька, подтянул брюки и огляделся по сторонам. - У Наташи в глазах две курсистки сидят, - объявил он. - В каждом глазу по курсистке: одна в очках, другая без очков,
- Ну, оставь, Петя! - недовольно остановила Наташа.
- А ты разве на курсы собираешься? - быстро спросил я.
- Н-нет… не знаю, - ответила она и взглянула вперед. - Вот она, грёковская роща!
Средь светлой ржи, отлого тянувшейся вниз, широкою, неправильною полосою вилась грёковская лощина; на склоне ее, вся залитая лунным светом, темнела небольшая осиновая роща.
Лощинка была уже выкошена. Ручей, густо заросший тростником и резикой, сонно журчал в темноте; под обрывом близ омута что-то однообразно, чуть слышно пищало в воде. Из глубины лощины тянуло влажным, пахучим холодком.
Мы перебрались через ручей и вошли в рощу. В середине ее была сажалка, вся сплошь зацветшая. Наташа спустилась к самому ее берегу и из глубины развесистого липового куста достала небольшой холстинковый мешочек.
- Господа, костер нужно будет разводить! Вот вам ужин, - с торжеством заявила она.
В мешочке оказалось десятка три сырых картофелин, четыре ржаных лепешки и соль. Все расхохотались.
- Откуда это у тебя тут?
- Очень просто: я часто хожу сюда читать; проголодаюсь - разведу костер, спеку картофелю и позавтракаю.
- Г-ге-ге! это нужно вперед знать, - сказал Петька, почесав за ухом.
Все рассыпались по роще, ломая для костра нижние сухие сучья осин. Роща огласилась треском, говором и смехом. Сучья стаскивались к берегу сажалки, где Вера и Соня разводили костер. Огонь запрыгал по трещавшим сучьям, освещая кусты и нижние ветви ближайших осин; между вершинами синело темное звездное небо; с костра вместе с дымом срывались искры и гасли далеко вверху. Вера отгребла в сторону горячий уголь и положила в него картофелины.
Сначала все шутили и смеялись, потом примолкли. Костер догорал, все было съедено. Петька, положив вихрастую голову на колени Веры, задремал; она с материнскою заботливостью укутала его своим платком и сидела, не шевелясь. И опять, как тогда за роялем, ее лицо стало красиво и одухотворенно. Мы долго сидели у костра; под пеплом бегали огненные змейки, листья осин слабо шумели над головой. Я рассказывал о своей службе, о голоде и голодном тифе, о том, как жалко было при этом положение нас, врачей: требовалось лишь одно - кормить, получше кормить здоровых, чтоб сделать их более устойчивыми против заражения; но пособий едва хвата-ло на то, чтоб не дать им умереть с голоду. И вот одного за другим валила страшная болезнь, а мы беспомощно стояли перед нею со своими ненужными лекарствами… Вера сидела, задумчиво глядя на лицо спящего Петьки; кажется, она мало слушала: мысли ее были далеко, в Пожарске, и она думала о своих братьях.
Наконец мы собрались домой. Месяц уже давно сел, на востоке появилась светлая полоска; лощина тонула в белом тумане, и становилось холодно. Было поздно, приходилось возвращаться домой по самой короткой дороге; Наташа взялась сходить завтра утром за лодкой и пригнать ее домой. Мы поднялись на гору, прошли через рожь, потом долго шли по пару и вышли, наконец, на торную дорогу; круто обогнув крестьянские овсы, она мимо березовой рощи спускалась вниз к Большому лугу. Весь луг был покрыт густым туманом, и перед нами как будто медленно колыха-лось огромное озеро. Мы спустились в это туманное озеро. Грудь теснило сыростью, тяжело было дышать; на траве по бокам дороги белела роса. Мы шли, рассекая туман.
- Слушай! - сказала вдруг Наташа, схватив меня за локоть.
Мы остановились. Тишина кругом была мертвая; и вдруг, близ рощи, в овсах, робко, неуверенно зазвенел жаворонок… Его трель слабо оборвалась в сыром воздухе, и опять все смолкло, и стало еще тише.