Но самое важное - Николая приняли обратно. Теперь запрещать это было некому. В отделе кадров ему тайно сделали новую трудовую книжку, в которой содержится лишь запись о приёме Мологина на работу да несколько пометок о повышении квалификации. Тридцатипятилетний стаж его по-прежнему девственно непрерывен.
И Николай снова приходит в цех раньше остальных, делает свои генеральные инспекции, передвигает что-то кран-балкой, выносит мусор, ездит в качестве грузчика на склад - это помимо своей основной работы… Как прежде, никто не платит ему за эти дополнительные обязанности ни копейки. Но он всё равно счастлив.
Одно только тревожит его всё больше и больше с течением времени: приближающаяся пенсия; правда, тут уж ничего поделать нельзя…
Обратная тяга
Утром, когда Крюков поехал на работу, было ещё темно и непривычно, что темно, - он только что вышел из отпуска и последние полтора месяца так рано ни разу не просыпался. На работу идти совсем не хотелось. Он толком и не отдохнул. А ведь сколько ждал этого отпуска, целый год мечтал: вот буду каждый день по грибы ходить, поеду за клюквой на болота, костры стану жечь, печь в углях картошку, слушать охотничьи рассказы. Но что-то никуда так и не выбрался. Половину времени пролежал на диване, уставившись в телевизор, потом лениво читал скучный английский детектив - нашёл в шкафу старую толстую книжку, потом мать с отцом затеяли мелкий ремонт по дому, и пришлось помогать… Так бесценные отпускные дни проскочили незаметно, оставив в памяти лишь чувство глухого раздражения и неудовлетворённости. Теперь свобода наступит только через год. И этому короткому месяцу нужно было принести в жертву триста тридцать тоскливых дней.
Хмурое, небритое утро нагоняло тоску. Было к тому же холодно - середина октября; погода стояла отвратительная. Ветер дул вроде и не сильно, но всё время в лицо и был таким ледяным, что Крюкову казалось, будто он плывёт под водой. Ветер безжалостно срывал с деревьев вдоль дороги остатки ржавой листвы. В воздухе ясно слышался запах близкого снега. Долговязый Крюков, косолапо шагая к остановке, отбрасывал нелепую, вытянутую до бесконечности тень в свете усталых утренних фонарей.
Настроение у него в то утро было хуже некуда.
На остановке автобуса он дождался "девятки", успел захватить место у окна, чтобы не пришлось уступать кому-то, и закрыл глаза, надеясь заснуть минут на десять, но заснуть не удавалось, и он прекратил бесполезные попытки. Глаз, однако, не открывал. Вскоре немного согрелся, и тогда сонливость начала одолевать его. Вдруг он увидел себя сидящим на земле на деревенском выгоне в своём родном Лыкошеве, где не был уж лет пятнадцать, а над головой его стоит чистое и высокое бирюзовое небо, рассечённое журавлиным клином. И второй клин журавлей, поменьше, приблизился к первому и мягко влился в него. Печально перекликаясь, дальше птицы полетели вместе, словно всегда были одной стаей.
Внезапно проснувшись и настежь распахнув глаза, он убедился, что едва не проехал свою остановку. Автобус как раз тормозил.
Крюков вскочил и начал проталкиваться к выходу. Как назло, никто впереди него выходить не хотел, всем нужно было куда-то дальше, дальше… Он почти уже раздвигал руками людскую массу, вызывая её недовольство.
- Поосторожнее нельзя? - хмуро спросил крепко сбитый низкорослый мужик.
- Извини.
- Ой, вы же мне на ногу наступили!
- Простите, мадам, не хотел.
- Ты что, трахнутый? Куда прёшь? - возмутилась какая-то бочкообразная тётка. Связываться с ней было глупо.
- Уймись, бабуля, - попросил он, оттирая её в сторону.
- Бабуля! - передразнила она, отворачиваясь. И тут заметила женщину, которая следовала в его кильватере. Ей тоже нужна была эта остановка. На женщину-то тётка и обрушила всю свою неведомо откуда взявшуюся злобу.
- Ты здесь не пройдёшь, - сообщила она дрожащим от ярости голосом.
Женщина даже опешила от такого заявления: сразу на "ты" и с места в карьер.
- Как это я не пройду? - спросила она. - Что же мне, дальше ехать?
- Ехай. А здесь не пройдёшь. Или вон, иди в другие двери.
- Там вообще не пробиться…
- А моё какое дело?!!
- Уймись, бабуля, - ещё раз попросил Крюков, обернувшись. - Ишь, партизанка: "No pasaran!" Проходите, пожалуйста.
- Спасибо.
Женщина кое-как протолкнулась мимо клокочущей от злобы ведьмы (та на прощанье угостила её локтем в бок), и они вывалились из автобуса на улицу. В спину им понеслись проклятия, и только захлопнувшиеся дверцы оборвали этот бесконечный поток ненависти.
- Спасибо, - повторила женщина, робко коснувшись его локтя. - Не знаю, что бы я без вас делала. Впервые вижу такое чудо.
- Да. Редко попадаются хуже.
- Кошмар… У вас спичек нет?
Он вытащил коробок, чиркнул, прикрыл огонь, и туда, в его широкие ладони, она погрузила лицо, словно птица, берущая корм с руки; дрожащая бледная сигарета после нескольких попыток наконец задымилась, а женщина жадно втянула дым, боясь, что хоть малая часть его бесполезно рассеется в воздухе. Она передёрнула плечами, на мгновение закрыв глаза, и вот из её лёгких вместе с дымом исторгся какой-то тяжкий полустон-полувздох.
- Еос-споди, - выдохнула она.
Похожа на пичугу, снова подумал Крюков. Брюнетка, причёска типа "воробьиный выщип", сама невысокая, лёгкая, почему-то не по погоде одета в облегающий брючный костюмчик - вот-вот, взъерошив перья, унесёт её порывом ветра. Общая беззащитность, нервность фигуры, готовность к тому, что оскорбят - и никто не поможет. Конечно же, на неё мгновенно находится злодей. И Крюков, удивляясь себе, расправил плечи, натянул на лицо маску полного спокойствия и уверенности, в движениях его даже возникло нечто покровительственное. Но хотя это была только маска, он вдруг понял, что чувствует себя рядом с этой женщиной настоящим. Самым настоящим! Маска быстро приросла к его коже, став полноценной частью тела. Снять её теперь он не мог. Он и ростом словно стал выше, приподнялся над землёй…
Им оказалось по дороге.
Переходили железнодорожные пути. От ночного заморозка шпалы заиндевели и были серебристыми, а земля между ними осталась чёрной и казалась ещё чернее от соседства серебра.
- Как будто клавиши бесконечного рояля, - неожиданно сказала женщина.
- Что? - не понял он, а потом, присмотревшись, изумлённо кивнул. - Действительно, как красиво! Вот так ходишь, ничего не замечаешь… Вы что, играете на рояле?
- Да, это моя основная профессия - музыкальный руководитель… До свидания. Мне сюда, - она указала на проходную завода. - Надеюсь, ещё увидимся с вами.
- Обязательно. Я езжу здесь каждый день в это время.
- Правда? А я вас что-то не видела.
- Последний месяц я был в отпуске, - сказал Крюков. - Вы, наверное, недавно здесь работаете.
- Недавно, - подтвердила женщина. - Значит, будет кому защитить меня при случае.
- Можете на это рассчитывать, - серьёзно пообещал он. - Слушайте, а что музыкальный руководитель может делать на заводе?
- Подметать цех. Иногда, видите ли, очень хочется кушать, а музыкой теперь не проживёшь.
- Понятно, - сказал Крюков.
Женщина ушла. Он смотрел ей вслед, вспоминая её лицо. Что-то в этом лице было необычное, располагающее к себе… Потом его взгляд по привычке обшарил фигуру женщины, и Крюков отметил: всё при ней. "А как зовут, не сказала!" - с внезапным сожалением подумал он.
Женщина, видимо, была на несколько лет старше него.
Крюкову недавно исполнилось двадцать три. В последнее время, слегка уже нагулявшись, он смотрел на каждую новую женщину с интересом фаталиста. Не это ли моя жена, думал тогда Крюков. Вернувшись три года назад из армии, он был весел и беспечен и сменил много подруг. Но довольно скоро убедился, что все женщины разные лишь поначалу, а потом становятся совершенно одинаковыми. Так что постепенно Крюков решил: совсем не обязательно стремиться залезть на каждую из них.
Он ещё раз посмотрел ей вслед. Лицо… Что же такого было в нём? Женщина всё ещё словно стояла перед ним, произнося своим глубоким, чуть хрипловатым голосом "Спасибо" и осторожно прикасаясь к его руке… Крюков досадливо боднул лбом воздух и пошёл дальше.
Вдали виднелась привычная труба его завода (заводы здесь тянулись один за другим). Едва взглянув на неё, он сразу опустил глаза в землю. Как и раньше, труба неутомимо высасывала из неба толстый столб белесого пара. Её суставчатое тело было похоже на указательный палец страдающего артритом великана, которому порядком надоело мельтешение человечишек внизу, и вот он лениво ткнул и придавил нескольких зазевавшихся. Потянуло знакомым противным запахом перегретой резины, сажи и машинного масла, а для пикантности в букет добавлялся ещё и дым горящих сварочных электродов.
Работал Крюков слесарем. Устроился сюда после армии совершенно случайно. Крутил гайки, стучал молотком, пачкал руки в солидоле. Иногда работы у него бывало много, иногда целыми днями приходилось бездельничать. Но и при запарке, и при безделье он знал, что от него ничего не зависит. Есть он на месте или нет - безразлично. В прошлый раз, год назад, когда он вот так же вышел из отпуска, у него было приподнятое, праздничное настроение - до тех пор, пока он не увидел на своём рабочем месте другого парня, Заварзина. Тот справлялся с его делом ничуть не хуже. И вообще, начальство заметило, что Крюков явился на работу, только ближе к вечеру. Это было почему-то неприятно.
Вот и сейчас он не ждал ничего иного.