- Ну, а как прикажете называть человека, предпочитающего обычной пище кровь? Его желудок отвергает привычную нам еду. Йохан не переносит солнечного света и серебра. При всем прочем, ловок, силен, образован, изыскан. Окончил медицинский факультет Сорбонны, знает пять языков. Многое отдал бы, чтобы люди были такими… Верите? - помолчав, продолжил Ливнев. - Я отпустил бы бедолагу на все четыре стороны. Какое мне, в сущности, дело до его аномалий? Я не стремлюсь насадить в мир справедливость. Нет! Справедливость у каждого своя… В надежде найти крупицы истины мы перерываем горы пустой породы, горы!.. Недавно, вот, случился курьез… Кладбище в одном уездном городишке пользовалось дурной славой. Такой дурной, что просто дурнее некуда. Дескать, и вопли оттуда душу леденящие, и покойники по ночам бродят… Такого наслушались – кровь в жилах стынет. Приезжаем, и правда, место зловещее, не то, что затемно, днем не по себе. Первую ночь, как будто все тихо было, а на вторую – полезли голубчики из склепов, мычат, воют…
- Ох! - Тирашев схватился за сердце. - Неужто правда?.. И что же дальше?
- Правда! - заверил Ливнев. - Истинная правда!.. Дальше?.. А что дальше? У меня ребята простые, мертвяки, так мертвяки. Повязали их всех за милую душеньку вмиг… Помяли немного… Оказались разбойнички. Пьяные в стельку, лыка не вязали. Добро свое прятали на кладбище… - Ливнев вздохнул.
- И иногда мне кажется, что все впустую, что мы ловим ситом воздух, небылицы, пьяные бредни, бабушкины россказни. Тогда я спускаюсь в подвал и смотрю на то, чего нет. И играю с Йоханом в шахматы. Я не выиграл у него ни разу. Несколько ничьих были, скорее, данью моему упорству… Однако, довольно подземелий!
Ливнев повел министра на второй этаж, где подобно гостиничным номерам располагались жилые комнаты.
- Сейчас представлю вам еще одного нашего гостя. Модест Порфирьевич Козявкин, прошу знакомиться!
С измятой постели вскочил пожилой человек, полный, с плешью через всю голову, в изжеванном костюме поверх несвежей сорочки. Осмотрелся невидящими, дикими со сна глазами и сел обратно. Здесь никакой решетки не было, но Тирашев, на всякий случай, остался стоять поближе ко входной двери.
- Александр Егорович, - представил министра Ливнев, намеренно опустив его фамилию и звание. - Наш отец и благодетель.
Модест Порфирьевич промычал что-то невразумительное и болезненно сморщился, всем своим видом давая понять, что не в состоянии изобразить надлежащее случаю подобострастие.
- Голубчик, как вы себя чувствуете? Вы отдохнули?
- Матвей Нилыч, отправьте меня домой, - Модест Порфирьевич соорудил такую кислую мину, будто разжевал лимон, и зарядил длинную жалобу. - Меня ждет супружница моя, детишки. В конторе уже третий месяц не показывался. Меня и уволили давно поди. А как сейчас непросто сыскать место, знали б вы! Смилуйтесь, Христа ради! Я старый больной человек! Помру я здесь…
- Ну-ну-ну! - перебил Ливнев. - Будет вам! Во-первых, вы не на отдыхе, а на государственной службе, выполняете задание чрезвычайной важности! А во-вторых, позволю себе напомнить, вам назначена денежная премия в размере годового жалования. Так что бросьте хандрить! Кто вы сейчас? Провинциальный секретарь! Вернетесь коллежским, с Анной в петлице! Ну же!
Модест Порфирьевич возвел очи ко лбу. Он ощущал себя мучеником.
- Да! Я же к вам не просто так, а с оказией! - Ливнев вытащил из нагрудного кармана конверт, помахал в воздухе. - Пляшите, вам весточка от супруги!
Конверт лег на стол. Модест Порфирьевич подобрался, но остался сидеть, воззрившись на письмо, как на божий лик.
- Что же вы? Прошу вас!.. - Ливнев отступил назад.
Тирашев почувствовал, как на затылке у него зашевелились волосы: конверт дернулся и сам собой пополз, свалился со стола, протащился по полу и прыгнул в руки к Модесту Порфирьевичу.
- Это что за фокусы? - от неожиданности Тирашев возвысил голос на фальцет, невольно заставив Модеста Порфирьевича, едва не выронившего письмо с испугу, непонимающе захлопать глазами.
- А никаких фокусов, Александр Егорович, - Ливнев позволил себе улыбнуться уголком рта. - Никаких ниток, магнитов и зеркал. Все по-честному. Модест Порфирьевич, вы уж ради меня постарайтесь…
С этими словами Ливнев положил на столешницу спичечный коробок. Модест Порфирьевич быстро кивнул, собрал складки на переносице и… коробок перевернулся и встал "на попа". По лицу без пяти минут корабельного секретаря сползла капля пота. Коробок приоткрылся, потом еще, еще, до тех пор, пока спички не высыпались наружу.
- Браво! Браво, Модест Порфирьевич! - зааплодировал Ливнев. - Вы делаете успехи!.. Засим отдыхайте. Не будем вас боле беспокоить!..
После увиденного ни обширная костюмерная, ни оружейный арсенал, в котором тоже было на что посмотреть, на Тирашева никакого впечатления не произвели.
- Дуняша, лапушка, ставь самовар!..
- Хорошо, Матвей Нилыч.
Розовощекая пышнотелая горничная одарила белозубой улыбкой и неслышно прикрыла дверь. Тирашев выглядел подавленным, от начальственной спеси не осталось и следа. Перед глазами стояли заспиртованные уродцы в банках, ветхие манускрипты, и разные диковинные предметы, именуемые Ливневым артефактами. Много порассказал Ливнев разного. Про таинственные огни в небе, про странных, не всегда обремененных телом, существ, обитающих, как в глуши, так и бок о бок с человеком. Много поведал… Но еще о большем умолчал. И от этого министру делалось худо.
- Что-то вы с лица спали, Александр Егорович! Небось, плачете уже по былому неведению?
- Как есть, жалею, - махнул рукой министр. - Мне, знаешь, одних народников предостаточно. Их бы энергию, как говорится, да в мирных целях. Страна бурлит, как паровой котел… Эх-х… Смутил ты меня, голубчик, как есть смутил. Спать теперь не буду…
- Не стоит, право!.. Суеверный страх губителен для рассудка, губителен для того, чему человек обязан своим положением в природе. Все что вы увидели – это только капля в океане, позволяющая судить, лишь, на сколько сей океан огромен. Мы возгордились, возомнили себя венцом творения, попросту отвергая то, что не укладывается в рамки привычных представлений о мире. Глупо уподобляться страусу, зарывающему голову в песок!.. Кстати, это тоже миф, крылатая фраза, не более. Если бы страус прятал голову в песок, он непременно задохнулся бы …
- А это что это у тебя? - министр увидал в углу кабинета гипсовую статую, полуприкрытую простыней. - Никак скульптурой занялся? А? Дай-ка взглянуть старику! Ну-ка… Александр Егорович испытывал к скульптуре страсть и сам, надо сказать, на досуге ваял, порождая насмешки недоброжелателей.
- Но! Но! Не верю глазам своим! Техника потрясающая! Какая точность, э-э, деталей!.. Однако, я тяготею больше, гм, знаете… к женскому телу… И как-то странно начинать фигуру с… со спины…
Ливнев смутился, пробормотал что-то невразумительное, закрывая изваяние пологом. Подробности о том, с чего гипсовый слепок снят и откуда переправлен, он опустил.
- Ну, Матвей Нилыч, удивил, - Тирашев покровительственно похлопал Ливнева по плечу. - Удивил! А у тебя, знаешь, задатки, да! Поверь старику. Я кое-что соображаю в таких вещах. И могу тебе по-дружески дать советов, и даже кое-где поставить запятую!..
Необъяснимые явления, таинственные находки, живой вампир Йохан – все отошло на второй план. Тирашев почувствовал почву под ногами, покрылся налетом добродушной начальственности и принялся обстоятельно и подробно рассуждать о скульптуре, камне и инструментах. Когда горничная внесла горячий самовар, Ливнев слишком уж заметно оживился, рискуя вызвать неудовольствие вошедшего в раж Александра Егоровича.
- Дуняша, не уходи, голубушка. Покажи нам, как ты умеешь.
- Ой, барин, - Дуняша прыснула в рукав, - стесняюсь я…
- Какой я тебе барин? Опять ты за свое! Ну-ка, садись! А вы, Александр Егорович, - Ливнев подал карандаш, - напишите-ка на салфетке число какое-нибудь.
- Какое? - недоуменно поднял брови Тирашев.
- Какое на ум придет, то и пишите, - прощебетала Дуняша, снова спрятав смешинки в ладошках. - От меня закройте!
- Гм… Ну, написал, - Тирашев перевернул салфетку.
- Осьмнадцать! - выкрикнула Дуняша и залилась звонким смехом.
- Верно… Подсмотрела!
- Нет! - Дуняша выставила перед собой руки и замотала головой. - Нет! Вы глянули на меня и подумали, сколько мне лет от роду, и дали осьмнадцать… А мне семнадцать еще только…
- Ишь ты!.. А ну, скажи тогда, что у меня сейчас в мыслях?
- Так у всех у вас в мыслях одно и то же, - Дуняша отвела глазки и зарделась.
- Нет, какова девка, а? - Ливнев не выдержал и рассмеялся. - Насквозь видит! Хоть сейчас в разведку!
Тирашев измарал все салфетки. Писал числа, короткие слова, рисовал разные фигуры. Дуняша угадывала даже с завязанными платком глазами, даже повернувшись спиной.
- И что же, - Тирашев утер пот со лба, - ты со всеми вот так можешь?
- Нет, не со всеми. С Матвей Нилычем получается, только ежели они захотят…
- Ну, ступай, - Ливнев улыбнулся. - Иди с Богом!
Дуняша неумело исполнила книксен и скрылась за дверью.
- Возьмешь таких к себе на службу – конфуза не оберешься, - пробормотал Тирашев. И тут же поправился: - Слушай, Матвей Нилыч, отдай мне девку, а? Я с ней быстро бездельников и казнокрадов к ногтю прижму!.. - Тирашев закатил глаза, видя, как расправляется с противниками в подковерных интригах, как Государь приближает к себе, подивившись его проницательности и осведомленности, как… - А, - обреченно махнул рукой министр. - Не отдашь ведь, знаю…