- Бдю, - спокойно отозвался на это Мустафа, - и буду, бдеть.
- Не проворонь немцев. Если придут - знаешь, что с ними делать, - Охворостов ещё раз погрозил Мустафе пальцем и исчез.
Мустафа остался один. Чернота ночи была неприятная, вязкая, похоже было, что ничего в ней нельзя разобрать, но Мустафа по себе знал: в любой лютой ночи можно увидеть то, что надо, нужно только вгрызться в неё, освоиться, слиться с чернильной плотью, и всё будет в порядке. Главное, Мустафа знал, как это делается…
Ночной холодок постепенно отступал, выдавливаемый влажным предутренним теплом, в макушках деревьев начали возиться, вскрикивать просыпающиеся птицы, над далёким горизонтом вскоре обозначилась жёлтая узкая полоска - предвестник рассвета, но отсюда, из-за деревьев, её почти не было видно, Мустафа поглубже закутался в плащ-палатку, в распах между полами выставил ствол автомата, замер.
Лес постепенно оживал, в звуках, доносившихся до Мустафы, не было ни одного, что принадлежали бы человеку - ни шорохи в листве и в ветках, ни мягкое щёлканье гнилых сучков, ни скрипы в траве, ни бурчанье проснувшейся на старом дубе вороны - ничто из этих звуков не принадлежало "венцу природы". А раз человек ничем не обозначился, то, значит, и опасности не было.
Мысли Мустафы переключились на другое - на девушек-связисток. Конечно, Мустафа им не приглянулся, это понятно, - внешность не та, но самому Мустафе очень понравилась Инна - серьёзная, чуточку угрюмая, умеющая молчать. Последнее качество - очень ценное для женщин.
В зоне, случалось, тоже попадались красивые женщины, но не такие. А имя какое аристократическое у неё - Инна! Мустафа не выдержал, вздохнул.
В предутренней темноте образовывались серые провалы, в них что-то шевелилось, передвигалось с места на место, но Мустафа смотрел на эти перемещения спокойно: к человеку, к немцам, они не имели никакого отношения - подумаешь, лесовик продрал глаза и решил поиграть с ним, или этот самый… как его? - водяной, выбравшийся из недалёкой речки. Или же леший. Вся эта лихая братва не представляла для Мустафы ни интереса, ни опасности.
Красивая женщина досталась Мустафе в зоне, пожалуй, только один раз. Дело было под Вологдой, в образцовом мужском лагере, поделенном пополам: одна половина в нём значилась "политиками" и сидела по 58-й статье, вторая половина - уголовники. Сидели уголовники по самым разным статьям.
Лагерь считался образцовым, поскольку в него очень часто приезжало начальство: Москва-то рядом, одна ночь в мягком, обитом плюшем и бархатом купе - и начальничек уже на месте - его торжественно встречают на вокзале, берут под белые руки, ведут к машине… Из машины - к обильному, с грибочками, ягодами и нежной северной рыбой сёмгой столу.
Но не только лагерь, где сидел Мустафа, - сугубо мужской, - был образцовым, рядом находился другой лагерь, также образцовый, населённый звонкоголосым полом - женским.
Лицезреть женский лагерь можно было только издали - охрана между лагерями стояла такая свирепая, что ни птица не могла пролететь, ни мышь проскользнуть по земле, и тогда зеки-мужики нашла выход - прорыли в женский лагерь подземный ход, через лаз протащили верёвку, на верёвку навесили бадью.
Едва в лагерях давали отбой, как начиналось ночное веселье - в бадью садилась прихорошившаяся женщина и её дружно тащили в мужской лагерь. Ну а что происходило там - сами понимаете…
За один визит "командированная" получала несколько полновесных паек хлеба - самое дорогое, что могло быть у зеков.
За ночь, случалось, человек пятнадцать, а то и больше, перемещались из одного лагеря в другой…
Однажды бадья доставила в мужской лагерь молчаливую девушку лет двадцати с угрюмыми серыми глазами и крепким обветренным лицом. Красивая была девушка. Увидев хихикающих, заросших жёсткой щетиной зеков, она испуганно сжалась.
- Мустафа, твоя очередь, - послышался голос старшего, и Мустафа, внутренне ликуя, взял девушку за локоть.
- Пойдём! Не бойся!
Та вздохнула зажато, произнесла про себя что-то невнятное и неожиданно упёрлась - похоже, только сейчас поняла, что ей предстоит перенести.
- Не бойся, - мягко проговорил Мустафа, - я тебе ничего плохого не сделаю… Не бойся!
Плечи у девушки задрожали, в горле раздался скрип, что-то в ней сломалось, и она, накренившись всем телом вперёд, пошла следом за Мустафой.
Он отдал девушке той, всё, что у него имелось, весь хлеб, и не только хлеб - полкило сахара и кулёк с сухарями, который держал как НЗ…
Откуда-то из-за деревьев, раздвинув плотную серую массу, потянул ветерок, сдвинул в сторону горку комаров, сбившуюся около человека, Мустафа полной грудью всосал в себя свежий воздух, выдохнул - он словно бы хотел освободиться от прошлого, от воспоминаний, от тяжести, накопившейся в душе, услышал за спиной слабый хруст раздавленной ветки и стремительно, держа автомат перед собой, развернулся.
К нему шёл Арсюха Коновалов - смена, - катился колобком, разгребая руками рассветную муть. Подкатившись к Мустафе, бросил по сторонам несколько быстрых, скользких, но очень цепких взглядов и поинтересовался шелестящим шёпотом:
- Ну как?
- Всё вроде бы тихо.
- Можешь быть свободен, - Арсюха не удержался, зевнул, так широко зевнул, что чуть не вывернул себе нижнюю челюсть, в скулах у него даже что-то заскрипело, он со стуком сомкнул зубы и махнул рукой. - Давай!
Было время самого сладкого сна - слаще не бывает, да и сон рассветный - самый крепкий - разбудить может только стрельба.
В военном городке действительно располагался штаб какой-то крупной части, по улицам разъезжали мотоциклисты с пакетами, ходили патрули с оловянными бляхами на груди, из открытых окон доносился стрекот пишущих машинок.
- Перехватить бы одного мотоциклиста и - назад, - озабоченно проговорил Арсюха Коновалов. - Неплохо было бы… А?
- Обязательно перехватим, - добродушно прогудел старшина, - если не мотоциклиста на дороге, то повара на кухне.
- Тихо! - предупреждающе произнёс старший лейтенант.
Они лежали на мелком, поросшем остролистным кустарником взлобке и наблюдали в бинокль за городком.
Немцев на улицах было много. С одной стороны это плохо - отжать и изолировать от общей массы "языка" будет сложно, а с другой стороны, хорошо: если удастся захватить какого-нибудь фрица в офицерском чине, то его не сразу и хватятся.
Горшков следил за тем, как выезжают гитлеровцы из городка и как въезжают в него, гадал, есть ли кроме широкой облюбованной фрицами дороги какие-нибудь боковые дороги, тропы, и невольно мрачнел лицом - ничего этого не было, будучи людьми организованными, немцы пользовались только просёлком, никаких боковых стёжек-дорожек не признавали - видимо, так повелело начальство.
- Будем выдвигаться к дороге, брать "языка" там, - старший лейтенант опустил бинокль. - Иного нам не дано.
Для того чтобы пробраться к дороге, им пришлось здорово отклониться в сторону, отыскать заросшую молодым ельником низину, по ней спуститься в замусоренный распадок, а уж из распадка, напрямую, по старой сухой колее подняться к просёлку. Здесь, среди деревьев, близко подступавших к дороге, сделали засаду.
Место для засады было выбрано удачное. Арсюха Коновалов даже руки потёр от удовольствия, будто в карточной игре - такое хорошее место…
На дороге показалась колонна грузовиков, шли машины медленно, окутанные пылью, ревели так, что казалось - вот-вот задохнутся в собственном рёве и остановятся, кузова были плотно затянуты брезентовыми пологами.
- Интересно, интересно, - задумчиво проговорил Горшков, - что они везут? Не манную же кашу для детских садов городка… - он глянул на Соломина и едва приметно повёл головой в сторону.
Соломин кивнул ответно. Когда последняя машина поравнялись с деревьями, среди которых засели разведчики, сержант поспешно вскочил, в несколько прыжков догнал грузовик и вспрыгнул на задний буксирный крюк, руками вцепился в край борта. Через несколько секунд он соскочил с крюка и стремительно откатился в сторону, на обочину, перемахнул через неё и скрылся в высоких запыленных кустах.
Колонна грузовиков, нещадно пыля, проследовала дальше.
- Молодец, Соломин, - похвалил сержанта Горшков, - цирковой артист! По проволоке научился ходить… Ни одной ошибки.
- В кузове - ящики со снарядами, - доложил запыхавшийся Соломин, появившись через несколько минут. - В каждой машине примерно сорок ящиков…
Машин было пятнадцать. Остаётся только помножить… Получится конечный результат: немцы готовятся к наступлению.
- Выводы делать не будем, но на ус намотаем, - Горшков проводил взглядом лихого мотоциклиста - было видно, что порожним идёт, без ценного груза, - промахнувшего в пыли мимо. - Пока продолжаем следить за дорогой. Старшина, - позвал он, не оборачиваясь, - приготовься, старшина!
Старшина молча вытащил из кобуры убойный, ловко сидящий в руке ТТ - тяжесть родного оружия всегда бывает приятна, обхватил рукоять пальцами, медленным движением приподнял пистолет, опустил, приподнял, опустил…
- Я готов, - сказал он.
По дороге той порою пронеслась легковушка, окрашенная в зеленовато-мышиный цвет, с салатовыми пятнами на боках. На легковушку нападать не резон - слишком много мороки, да и машину трудно спрятать, нападать лучше на мотоциклиста. Легковушка благополучно проследовала дальше.
Горшков выжидал. Следом прошёл мотоцикл с двумя седоками, но и его трогать не стали, поскольку сзади неторопливо пылил, по-утиному переваливаясь с боку на бок, широкомордый грузовик с грохочущими, плохо закреплёнными железными бортами, потом снова прошла легковая машина.