ДИАЛОГИ НА КУХНЕ
- Счастье? - удивился Кончеев, шинкуя лук. - Дорогóй мой, жизнь - это процесс, цель которого тщательно скрывают. Но это уж точно не наше благополучие! Нас используют втёмную, мы только фишки в чужой игре, правила которой нам не удосужились сообщить.
От лука у меня заслезились глаза.
- Мы что, вроде карточной колоды?
- Вот именно! При этом наши роли меняются при каждой сдаче. То ты валет, то - король, то - дама, и козыри постоянно меняются: сегодня это пики, завтра - черви, так что остаётся лишь гадать. Кажется, только что ты побил мелкую карту, прихлопнул её, как туз шестёрку, и вот уже она ударила тебя. А всё потому, что это тобой перебивают взятки, чтобы после поддать и тебя, перевернув рубашкой вверх. Бывает, игроки кропят колоду или выбрасывают под стол, распечатывая новую. А, бывает, засалят так, что не различишь мастей. Подай, пожалуйста, соль…
Я подвинул солонку.
- Эти игроки - дьявол и Бог?
- Вовсе нет! Они сидят по одну сторону.
Александр Сергеевич Кончеев. "Великое неделание. (Буддизм для домохозяек)" (1965)
ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ
Со времени нашествия галлов, когда гуси спасли Рим, в Вечном Городе раз в год устраивали праздник - по улицам проносили богато убранного гуся и распятую собаку, предки которой плохо сторожили Капитолий. Когда я слышу, что в моих страданиях повинны змея, яблоко и изгнанные из рая, то чувствую себя этой собакой, которая никак не может взять в толк, за что же её бьют.
Джузеппе Тьеполо. "Размышления о Св. Писании" (1647)
ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ
Ахилл, знавший о своей смертельной участи под Троей, без колебаний отправляется к её стенам.
"Лучшие годы пропадают!" - услышал Сенека из уст гладиатора при императоре Тиберии, который редко устраивал кровавые игры.
На вопрос телеведущего: "Вы бы приняли лишний день жизни, стоящий гибели всему миру?" девяностолетний старик всплеснул руками: "И вы ещё спрашиваете!"
Гаврила Рябоконь. "О, времена, о, нравы!" (1978)
ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДА
У одного московского писателя был друг-зануда, из тех, кто, оказавшись на небе, не заметит райских кущ. У него всё валилось из рук, бутерброд падал маслом вниз, а время, как вода, утекало меж пальцев. "Выручай, брат", - ныл он до тех пор, пока не вяли уши, и тогда его хотелось прихлопнуть первой попавшейся дверью. Терять ему было нечего, он был гол, как сокол, и, когда писатель предложил ему переселиться в свой роман, согласился. "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца", - сказал он, ныряя в сюжетный омут. Первое время он ещё терялся, но потом пообвык и стал требовать по утрам подогревать себе воду в бассейне, а на ужин готовить черепаховый суп. Он зажил припеваючи, но по привычке жаловался: "Я тут как кладбищенский сторож среди мертвецов…"
Очень скоро по Москве поползли слухи, что писатель устраивает судьбу, и к его подъезду потянулись очереди, пока он не переселил в свой роман всю Москву. Поначалу места в нём хватало всем, как в раю до изгнания. Москва обезлюдела, так что приди враги, они бы заняли её без боя. Но враги не пришли, опасаясь попасть в плен к чужеземному романисту. Для этого у них были соотечественники, строчащие пером, как швея иглой. Роман пух на глазах, грозя лопнуть, как мыльный пузырь. Заселив его, как адресную книгу, персонажи привычно толкались в троллейбусах, толпились на площадях, теснились в постелях. Они тащили в утопию свою мышиную возню, клопиные матрацы, превращая её ядовитыми сплетнями в серпентарий. И постепенно виртуальная жизнь прискучила москвичам не меньше их прошлых реалий. Многие стали проситься назад, возвращаясь в свои квартиры, они опять заселили Москву.
Никита Кобылянский. "Космос или хаос?" (1930)
ТЕЛО, ПОГРУЖЁННОЕ В ЖИДКОСТЬ
К старости Архимед так растолстел, что его едва носили ноги. Раз, приняв ванну, он спустил воду, но выбраться не смог - дряблые мышцы не держали тела. Тогда он задумался. "Эврика!" - воскликнул он через некоторое время. Потом опять набрал воду и, уменьшив вес, благополучно выбрался наружу.
Ион Валеску. "Новые прочтения" (1971)
ВСЁ И ЕЩЁ ПОЛОВИНА
- Всё приходит с опозданием, - сетовал Иннокентий Шляпонтох, - женщина - когда уже не нужна, счастье - в дом, из которого выбыл.
- Тебя послушать, - смеялись над ним, - так в семейных делах понимают одни разведённые, а в житейских - покойники!
Но Шляпонтох не чувствовал иронии.
- Вот именно, - простодушно кивал он, - когда в жизни найден смысл, незачем жить.
Целыми днями он сидел перед зеркалом, разглядывая собственные зрачки, и гадал, почему бросил семью и работу. "Ездили, кому не лень", - вспоминал он жену, считавшую его неудачником, и строгое, вечно недовольное начальство. Жизнь проходила стороной, а Шляпонтох, засыпая на стуле, в который раз убеждал себя, что жить нужно жадно. Шли месяцы, мечты так и оставались несбыточными, а он, раскачиваясь на стуле, по-прежнему сверлил глазами запылившееся зеркало.
- Дырку просмотришь! - однажды взмолилось оно. - Лучше проси, чего хочешь.
Шляпонтох пожал плечами.
- Хочу, чтобы всё изменилось.
- Всё не получится: можно изменять либо себя, либо мир.
"Изменять себя - значит изменить себе", - подумал Шляпонтох, выбирая "мир".
И всё перевернулось.
"Мудрый живёт своей мудростью, а глупый - чужой глупостью", - вертелся он перед зеркалом. Но теперь над ним не смеялись, а внимательно слушали, ведь его отражали экраны телевизоров.
И Шляпонтох лил потоки банальностей, мстя за годы молчания.
Но вскоре ему надоело глумиться над миром. И он решил его изменить.
Изменить мир значило для Шляпонтоха спасти его. Но, как все спасители, начал он с обличения. "Это ли не уродливое мироздание? - разводил он руками. - Чтобы построить новое, надо разрушить старое, чтобы стать архитектором, надо побыть бульдозеристом!" Шляпонтох был убедителен, как молоток, и изворотлив, как уж. Но всё шло своим чередом, привычная инерция была сильнее его слов. "Чтобы пройти всё, нужно пройти половину, - подгонял Шляпонтох. - Нельзя понять, что такое чёрное, не видя белого".
И опять никто не трогался.
"Вам всё равно, куда вас ведут, - разочаровано махнул Иннокентий. - Вам безразлично, какой поклоняться иконе, и нет разницы, чью картину повесить - Рембранта или Шляпонтоха".
В зеркале, как во сне, умещался весь мир. Шляпонтох видел утопающие в смоге города, сожжённые войной деревни, видел миллионы глаз, прикованных к экранам, видел силу сильных и немощь слабых, видел супругов, у которых были общие дети, но разные кошельки, видел ложь, предательство, измену, видел себя, сидящего перед зеркалом, эпидемии, голод, багровую, как кровь, луну, видел горящие ненавистью глаза убийцы и другие глаза - тигра, раздирающего оленя. "Распятие на Голгофе, - думал Шляпонтох, - это извинение. Создателю сделалось стыдно за причинённые Им страдания, и Он пришёл их разделить".
А теперь мир принадлежал Богу-Шляпонтоху, и он начал кроить его на свой манер. Будто следы на песке, в его Вселенной исчезали империи и тирании, в ней прекращались войны, гибли дряхлые, изверившиеся цивилизации вместе с их кумирами, богами, представлениями о счастье, крикливыми апологетами и беспощадными критиками, на их месте расцветали новые цивилизации, в которых, однако, всё повторялось, будто в калейдоскопе. Первый век Потребления сменялся вторым веком Распятия, снующие всюду автомобили - экипажами с лошадьми, а те - парящими над головой звездолётами, бойких девушек в джинсах сменяли дамы под вуалью, но мировое древо по-прежнему поливалось слезами. Тогда Шляпонтох предоставил миру абсолютную свободу. Но и на этом пути не заслужил любви.
- Говорят, Создатель - наш отец, а, похоже, Он - отчим, - роптали недовольные. - Почему Всемогущий не даровал нам счастья?
- На то и свобода воли, - возражали им.
- А если воля в том, чтобы отказаться от свободы? - настаивали первые. - Нужна не свобода - нужно счастье!
Глаза, которыми мы смотрим на Бога, это те же глаза, которыми Бог смотрит на нас. И Шляпонтох со скукой слушал эти пустые споры о себе. "Мир - это пустой экран, на котором показывают дурное кино", - подумал он.
И ограничился тем, что переделал мир под себя.
В этом новом удобном мире его желания мгновенно исполнялись. Он имел деньги, власть, и, если раньше женщины обходили его за версту, то теперь от них не было отбоя.
- Мы эгоисты, - разглядывал он очередную избранницу, - вот ты сейчас задумываешься о том, кто рядом с тобой?
- А ты? - возвращали ему вопрос. - Ты думаешь о том, кто рядом с тобой?
- Нет, - эхом откликался Шляпонтох, - я думаю о том, кто рядом с тобой.
Однако его желания быстро иссякали, а осуществившиеся не приносили радости. И Шляпонтох, уже раскаиваясь в своем выборе, снова уселся перед зеркалом.
"Всё не существует без половины, - скривилось оно, - а половина - безо всего". "Весь мир - в голове, - по-своему перевёл его слова Шляпонтох, - изменить мир, значит, изменить себя". Теперь он всё больше понимал Бога, разделившего причинённые Им страдания, и думал, что единственная возможность для человека встать над собой - это повторить Его жертву. Только Шляпонтох решил пойти дальше - не ограничить мучения одним днем, а растянуть их на всю оставшуюся жизнь.
"На земле все искупители", - ударом кулака разбил он зеркало.
И медленно слизнул сочившуюся кровь.
Шляпонтох вернулся на работу, протирает штаны и считает дни до зарплаты. А его жена, с которой он снова сошёлся, потихоньку вздыхает: "Эх, Шляпонтох, Шляпонтох, все кругом гомо сапиенс, а ты - гомо шляпиенс…"