Пришпорив коня, Фермор с громкими ругательствами врезался в толпу. Он надеялся привести в чувство этот пьяный сброд. Но где там! Один солдат с очумелыми глазами полез прямо под лошадь, другой схватился за ружье и пытался достать его высокородие штыком. Фермор ударил его шпагой и повернул назад.
- Швайн! Швайн! Швайн!.. - выкрикивал он на скаку, удаляясь прочь. Дежурный генерал и адъютанты следовали за ним.
На пригорке Фермор осадил лошадь и оглянулся. Пруссаки уже овладели частью обоза, переколов штыками перепившихся солдат, которых он, главнокомандующий, хотел использовать для контратаки.
- Швайн, швайн… - повторял он словно помешанный.
- Ваше высокопревосходительство, - поравнялся с ним Панин, - еще не все потеряно. Левый фланг держится крепко. Прикажите послать за дивизией Румянцева.
- Поздно. А впрочем, пошлите кого-нибудь…
И Фермор поехал дальше, повторяя возмущенным голосом:
- Швайн, швайн, швайн…
3
Дивизия Румянцева стояла лагерем у небольшой немецкой деревушки. Отправив главнокомандующему рапорт о переправе неприятельских войск через Одер, он ждал приказа о дальнейших действиях. Опыт военачальника подсказывал ему, что при сложившейся ситуации нужно идти вслед неприятелю, угрожая его арьергарду. Но не имея распоряжений главной квартиры, не решался на это. К тому же он не был уверен, что главнокомандующий примет бой. И только после того, как в лагере стала слышна отдаленная пушечная канонада и стало ясно, что баталия началась, он понял, что сидеть больше нельзя, и приказал бригадиру Бергу с конным отрядом завладеть неприятельской переправой, а полкам быть готовыми к выступлению.
Лагерь пришел в движение. Зазвучали команды. Батальоны стали выстраиваться в колонны.
Между тем пушечная пальба не прекращалась. Солдаты охраны, расположившиеся возле палатки генерала, старались по доносившимся с поля боя звукам определить, чья сторона берет - наша или чужая.
- Слышь, братцы, как грохочет? Должно быть, единороги.
- И вовсе не единороги, а шуваловки.
- Брехня! Шум от пушек один, что от наших, что от прусских.
- А может, и в, самом деле не шуваловки это и не единороги? Наши должны быть правее, потому как ближе к крепости стоят, а эти, что палят, к нам ближе… Уж не наших ли забивают?
Находясь в палатке, Румянцев невольно прислушивался к солдатскому разговору. Неясность положения приводила его в отчаяние. Кто в самом деле побеждает: мы или они? И почему Фермор не шлет курьера с ордером? Уж не решили ли повторить с ним ту же "шутку", что при Гросс-Егерсдорфе? Впрочем, при Гросс-Егерсдорфском сражении все было иначе. Тогда он знал, что делается на поле боя, и от противника его отделял только узкий лес. Сейчас у него не, было никаких сведений. Вся надежда на Берга - захватит переправу, разведает обстановку, тогда можно действовать.
Неожиданно послышался топот конских копыт, затем донеслись встревоженные голоса. Выйдя из палатки, Румянцев увидел князя Голицына, слезавшего с седла. Он был мертвенно бледен.
- Что с вами, князь? - забеспокоился Румянцев. - Уж не ранены ли?
Голицын как-то странно посмотрел на него и, отдав повод подбежавшему солдату, прихрамывая, направился в генеральскую палатку. Румянцев последовал за ним.
- Скажи наконец, что случилось? - набросился он на шурина с вопросами. - Как попал к нам? Где твоя дивизия?
- Все погибло, - обреченно махнул рукой князь. - Дивизии больше нет, армии тоже… Полное поражение, - добавил он сдавленным голосом, закрыв лицо руками.
Прошло не менее минуты, прежде чем Румянцев, ошеломленный невероятным известием, мог собраться с мыслями.
- Не может быть, чтобы все погибло, - сказал он. - А как тогда объяснить канонаду, которую слышим?
- То неприятельские пушки. Добивают тех, кто еще сопротивляется. Скоро перестанут…
Как бы в подтверждение его слов, канонада стала затихать, а потом прекратилась совсем. Наступила зловещая тишина, от которой Румянцеву стало не по себе. Голицын, должно быть, говорил правду.
- А главнокомандующий? - спросил Румянцев.
- Не имел удовольствия его видеть. Говорят, спасся бегством. Впрочем, другие уверяли, что убит.
Вскоре в палатку вошел австрийский барон Сент-Андре, за ним - принц Карл Саксонский. Потом появились полковник князь Хованский, генерал-квартирмейстер Герман, барон Мюнхен, секретарь главнокомандующего Шишкин и другие лица из окружения генерал-аншефа. Все они бежали с поля боя.
С появлением этих господ у Румянцева отпали всякие сомнения в отношении трагического исхода сражения. Русская армия потерпела поражение.
- Распорядитесь собрать генералов и полковых командиров, - приказал Румянцев адъютанту.
Румянцев считал необходимым обсудить положение на военном совете и принять решение о дальнейших действиях. Те, что сбежали с поля боя, не лезли с советом. Они понимали, что их судьба теперь зависит от этого человека, и готовы были подчиниться любому его приказу.
Военный совет продолжался недолго, Румянцев доложил о сложившейся обстановке и высказал мнение о необходимости немедленно маршировать на север, в Померанию, на соединение с войсками генерал-майора Резанова, посланными для захвата крепости Кольберг. Никто не возразил против этого плана. Нельзя было не согласиться с тем, что сейчас важнее всего сохранить дивизию, чтобы потом, оправившись от поражения, армия могла вновь обрести боеспособность и продолжать сражаться с противником.
Когда совет подходил к концу, прискакал курьер с донесением от Берга. В донесении сообщалось, что конный отряд успешно атаковал охрану неприятельской переправы: 22 человека взято в плен, много побито… Переправа перешла в наши руки.
- Передайте господину Бергу, чтобы присоединился к основным силам, - сказал Румянцев курьеру. - Дивизия идет на Штаргард.
Солнце заходило за горизонт. Солдаты охраны, еще недавно спорившие у палатки о ходе баталии, с хмурым молчанием укладывали в повозки генеральское имущество. Хотя им и не объявили о поражении армии, по поведению генералов и офицеров они поняли, что баталия кончилась совсем не так, как того ожидали.
4
Три дня не показывался своим генералам и офицерам главнокомандующий Фермор. Лекари утверждали, что его высокопревосходительство болен и нуждается в покое. Солдаты охраны никого не пускали в его палатку.
Фермору и в самом деле было плохо. Когда через три дня граф Панин зашел к нему, он с трудом узнал его: генерал-аншеф сильно похудел, под глазами появились мешки. За три дня он состарился на десять лет.
- Что имеете сообщить? - мрачно спросил он. - Подсчитали потери?
- Подсчитали, ваше высокопревосходительство. Баталия обошлась нам не так уж дорого, как думали раньше. Потери, конечно, есть, но главное - мы устояли, Фридрих не мог одержать победы.
- Сколько человек? - Лицо главнокомандующего выражало нетерпение. - Говорите только правду.
- Потери убитыми составляют более двадцати тысяч, - перешел на деловой тон Панин. - Кроме того, много попало в плен, в том числе генералы, обер-офицеры.
- Сколько оставлено пушек?
- Более ста. Но зато мы захватили двадцать пушек противника, - добавил дежурный генерал, желая смягчить свое ужасное сообщение.
Фермор тяжело вздохнул и закрыл глаза, ни о чем больше не спрашивая. Должно быть, он что-то прикидывал в уме. Панин ждал.
- Что Румянцев? - снова открыл глаза главнокомандующий.
- Только что получен рапорт. Его дивизия у Штаргарда.
- Надеюсь, он объяснил причины своего неучастия в сражении? - спросил Фермор, и в глазах его блеснул мстительный огонек.
- Румянцев не получил вашего приказа. Офицер, которому было поручено доставить ему записку, найден в числе убитых.
Главнокомандующий снова сомкнул веки. На этот раз он сидел с закрытыми глазами минуты три. Дежурному генералу пришлось кашлянуть, чтобы напомнить о себе.
- Хорошо, - очнулся главнокомандующий. - Подготовьте Румянцеву ордер: пусть ускорит следование к армии.
- Будет исполнено.
- А теперь идите, я хочу побыть один.
Глава IV
После Цорндорфа
1
В начале февраля, когда армия, залечивая цорндорфские раны, стояла на зимних квартирах, Румянцева срочно затребовали в Петербург. Для многих это явилось неожиданностью. Двумя неделями раньше в столицу ездил сам главнокомандующий. По слухам, его вызывали в связи с неудачами в затянувшейся войне. А для чего понадобился вдруг Румянцев? Этого никак не могли взять в толк. Не мог дать объяснения и сам Румянцев.
- Должно быть, чайком угостить желают, - отшучивался он в ответ на вопросы сослуживцев.
В Петербурге Румянцев остановился у младшей сестры Прасковьи, жены графа Якова Александровича Брюса, служившего в армии волонтером в чине бригадира. У Румянцева с сестрой были самые дружеские отношения. Но его потянуло к ней не только это. Ему не терпелось узнать обстановку при дворе. Прасковья Александровна была статс-дамой, пользовалась дружбой великой княгини Екатерины Алексеевны. Красивая, умная, она имела много поклонников и ловко играла на этом. Она склоняла к откровениям даже братьев Шуваловых, которые тоже были не против поволочиться за ней.