10-е
Опять пошел в церковь. По пути дорогу пересекла траурная повозка с покойником. Ушел к морю. Все неожиданно зазеленело. Жирная листва. Солнце как ртуть. Куриная слепота; мышиный гиацинт. Слишком поздно. Хотел побежать - слишком поздно!
Злился на себя.
- Придете?
Не пришел.
Лева читает Розанова и согласен с ним, что вся литература XIX в. - пустейшая и потому такое опустошение духа.
Ходил за мост, прошел мимо ее дома; все внутри волновалось; возле обувной фабрики Дмитрий Гаврилович. Он мне обрадовался; пожимал руку. Заметил, что у меня сыпь, и руку отдернул; я объяснил, что с красками вожусь, клею рекламы в литографическом, много руки мыть приходится, по десять раз на дню, оттого сыпь, он успокоился, сделал вид, что переживает за меня, - но было, конечно, неприятно. Он предложил с ним пройтись; задавал много вопросов, говорили о Павловске, нашлись общие знакомые… Пока шли вдоль реки, он рассуждал, что давно пора от нее избавиться. От реки, дескать, только вонь и болезни. Заговорил об утопическом городе Говарда и строительстве Коппеля по такому проекту, вплоть до Екатериненталя говорил об этом. Там было полно народу. Собрались смотреть состязание оркестров различных обществ. В цветниках возились садовники. Дмитрий Гаврилович заговаривался, улыбался себе под нос, а потом воскликнул: "Представьте себе город таким, как Екатеринен-таль! Представьте, как в нем жить!" Встретил какого-то своего знакомого, - с усами и тростью, - заговорил с ним, меня не представил, отпустил…
и этот день увянет как вчерашний.
Вечер. Вышел, пошел, думал - иду, дошел до конца нашей улицы, повернул: а там мерзкий старик, и он сморкался, громко, а потом долго отплевывался. Я не мог оторваться. Смотрел. Развернулся, пошел и больше не выходил. Весь день по двору метался сильный ветер, оборвал все вишни, устроил настоящую метель (переписал несколько страниц за прошлый год, кое-что выкинул).
1.7.22, Ревель
Не пришла.
11 августа
Все только и говорят, что о М. Чехове и новом паспорте Нансена. Хотел кое-что написать по поводу "Эрика XIV", но теперь полистал газеты и совсем не хочется. Дошел сегодня до рынка, встретил трех человек по пути и обратно; каждый - "Чехов! Нансен!" Мне безразлично. Стриндберг, Гауптманн, "Сверчок". Главное - Элен в восторге от театра была.
Всю дорогу шли пешком. Небо запуталось в ласточках.
- Прекрасная белая ночь! - восклицала она. - Какая настоящая петербургская белая ночь! Так не хочется уезжать!
Я хотел крикнуть: так не уезжайте! Но шел и молчал. Было так тяжело, так душно.
- К дождю. - И вдруг: - А почитайте стихи!
Я читал Блока: "Она пришла с мороза"; "Ночь, улица, фонарь, аптека"…
Долго держал ее за руку. Так и не решился. Вернулся. Головная боль. В ушах стрекот. Разразилась гроза, ливень хлынул - вот тебе и ласточки!
29 сентября 1922, Ревель
Часовню срыли.
Глава третья
Лева пригласил Бориса повеселиться; сорил деньгами, водил по кабакам, намекал, что ночью их ждут в борделе и все будет бесплатно - только свои, только молчок, зубы на замок - подмигивал и был страшно возбужден. Борис взволновался; первая щепотка кокаина его завела, внутри натянулись струнки, но Лева не добавлял, только шампанское, шампанское…
- Побережем силы на ночь, - говорил он. - Ночью будет веселье. Кокаин стоит попридержать. Если сейчас нюхнешь лишку, может сбить с панталыку и ничего не выйдет. - Говорил как опытный, дрожал, веки у него были воспалены, губы пересохли. - Нас ждут.
- Кто?
- Увидишь. Надо держаться. Не переусердствовать.
Борис догадывался, кого тот имел в виду, невольно озирался. Ему передалось возбуждение. Он неестественно посмеивался, качая головой, поправлял манжеты и снова оглядывался. Лева говорил намеками; Борис не понимал; был заинтригован; его приятель вел себя странно после возвращения из Германии. Судя по всему в путешествии он тесно сошелся с Солодовым и Тополевым, по его словам выходило, что он теперь их компаньон.
- Более того, - наклонился Лева над столиком, и Борис инстинктивно приблизился, глядя в переносицу друга, - кто они без меня? Что они могут сами? Если выражаться языком официальным, они тут никто, пустой звук. Я для них важная фигура, так как у меня подлинное эстонское подданство, в отличие от их поддельных. - Тут он ухмыльнулся.
В нем появились новые замашки, жесты и присказки, от него веяло трущобами, о которых Борис в книжках читал. Лева сказал, что в Германии у них на каждом шагу были приключения. Он над всеми посмеивался, был высокомерен и слегка грубоват с официантами.
- Одна дорога туда чего стоила! Так пили… Баркас эстонца легкий, швыряло нещадно. Пили, пили, но не помогло - блевали! Один эстонец только и выдюжил - ну, он ходок, десятый раз в Германию шел. Марки там ничего не стоят, приходилось по Берлину с заплечным мешком полным денег ходить и еще набитым до отказа чемоданом!
Теперь они возили спирт с одним эстонцем; каждый второй день выходили в море.
- …старый вояка, служил при царе батюшке на корабле. Нужен хороший мотор. Нужен катер, иначе не тягаться нам с конкурентами. Если б ты видел, сколько их там в залив каждый день ходит, а скольких ловят!..
Борис не понимал, о чем речь. Лева очень быстро и много говорил. Мысли влетали, вспыхивали, лопались, разлетались. От кокаина и выпитого шампанского дрожь пробирала, слова в голове дребезжали, как монетки в копилке, переливались и вспыхивали, как бензин. Лева не мог усидеть на месте, вскакивал, как куколка, которую за нитку дернули, и торопил Бориса уйти в другое кафе.
- Здесь как-то грязно, - говорил он, оглядываясь с подозрением.
Борис за ним бежал вприпрыжку, не чувствуя земли под ногами.
- И все-таки, Лева, объясни, зачем тебе все это? Почему бы не бросить всю эту суету и не уехать в Париж или Монако, где можно с шиком прожечь свои деньги? Не стыдно ли их тут проигрывать в рулетку и карты? Что за женщины в этом борделе, стыдно! А какие они могут быть в Монако! Подумай!
Лева отмахнулся и сказал, что сейчас уезжать глупо.
- Почему?
- Несвоевременно! - важно ответил Лева. - Потому что деньги теперь ничего не стоят. Не успеешь доехать до Монте-Карло, как они упадут в цене в десять раз и нечего проигрывать будет. А на черной бирже бегать выменивать, скупать фунты - это морока. Потому лучше пустить в дело. Как говорит Тополев, зачем бежать с золотого прииска, если на нем так отлично моется?
- Где же прииск тут?
- А ты не видишь? - изумился Лева. - На одном мыле можно жить припеваючи! В России у большевиков ни мыла, ни спичек, не говоря о сапогах, посуде и прочей ерунде! Тропы торены, люди каждый день ходят, а если таможенников купить, можно на все махнуть рукой и… Вон сколько желающих подзаработать. Собрал отряд под Нарвой, другой в Печорах, третий тут, под Финскими островками, и гоняй их туда-обратно. Тополев собирает отряд под Нарвой. Но это между нами, его монархисты финансируют, а он свою игру играет, он такой…
- Это я понял, что он игрок, но ты-то… ты-то…
- Тихо. Я тоже игрок, Борис, тоже! Спирт есть, надо его сбывать, пока в Финляндии сухой закон. В России нет ничего, а мыло, спирт, спички - это не молоко, не прокиснет. Имеет смысл не марки копить, а спички, мыло, носки, шерсть и гвозди закупать! Марки прогорят, а на мыло и спирт спрос всегда будет. Сейчас оборот с немецкого спирта сделаем, и свой заводик на хуторе у эстонца построим, будем сами варить!
- Что варить? Мыло?
- Спирт!!! - шикнул на него Лева. - У эстонца земли - за день не обойти! Сколько картошки посадить можно! А батраков вон - севе-ро-западникам свистни, как в сказке сбегутся. Эстонцу шестой десяток идет, устал по морю гонять с "торпедами". Солодов тоже устал, с его контузией, две войны за плечами, сколько можно! Пусть другие, говорит, поработают теперь. Он прав! И эстонец прав. Голодных много, люди всегда найдутся, готовые рисковать, тем более безработные - вот и работенка. Море большое, говорит эстонец, места всем хватит. Мудрый мужик. Кто-то спирт варит, а кто-то его возит. Пока сухой закон в Финляндии и Швеции, нужно возить. Вот те и прииск! А когда заработает машина, прибыль пойдет, можно будет и в Монте-Карло, и в Париж ездить. И как ездить: монархисты делегатом отправят и все оплатят тебе. Этим Тополев занимается. Одна голова за всех думает. Главное, производство спирта наладить. Этим я пока занимаюсь…
Борис с восторгом посмотрел на Леву. Тот кивнул.
- Да, да, я знаю людей, закупка инвентаря и оборудования, все это на мне теперь, отдельное строить будем здание - маленький цех - в этом я толк знаю, даром что ли сын инженера?! А там… все на меня записано, мое это дело, а они… - Лева оглянулся и, понизив голос, сказал: - Никто, вот кто они такие. Что бы там ни было, я не окажусь в накладе. Думаешь, просто так Тополев с монархистами связался? Он выход на крупные капиталы ищет. А во что вкладывать, коли документов нет? То-то и оно! Говорит, пока мы здесь в грязи возимся, где-то миллиарды оборачиваются, и он прав! Оборачиваются, ей-ей! Без нас пока что, без нас, но это не значит, что нужно отчаяться и сидеть сложа руки. Сложа руки сидеть никак нельзя, понимаешь? Копейка рубль бережет. Свой спирт - это все-таки кое-что. Пока сухой закон в Швеции и Финляндии, можно жить и на этом.
В Екатеринентале их ждал Тополев, ходил и постукивал тростью по скамейке, на которой сидел Солодов, вытягивая ногу с мучительной гримасой:
- Вот, - сказал он с досадой, - ноет. Ничего не поделать. К заморозкам.
- Где вы так долго? - строго спросил Тополев. - Нас давно ждут.