В горнице было просторно и сухо, пахло расплавленным воском, а по углам горели свечи. На лавке, за огромным, гладко тесанным столом сидел боярин.
- Ты, что ли, чеканщик? - недоверчиво поинтересовался он у Силантия.
Силантий, скрывая робость, перешагнул высокий порог, поприветствовал боярина большим поклоном, касаясь пальцами темного сора, что был всюду разбросан на полу, и отвечал:
- Да, боярин.
- Где же ты чеканному делу учился?
- Из Нового Града я, батя меня часто с собой брал пособить.
- Из Новгорода, говоришь. - Голос боярина Воронцова потеплел. - Мастера там знатные, что и говорить.
- И церкви мурованные сумеют поставить, и монет начеканят. А знаешь ли ты, холоп, такого знатного чеканщика - Федора сына Михайлов, по прозвищу Кисель?
Мастеровой вдруг зарделся, словно солнышко на закате:
- Как не знать? Это мой отец.
Видно было, что похвала пришлась по сердцу.
- Вот оно что, - протянул боярин, приглядываясь к Мастеровому по внимательнее. - А какие ты ремесла кроме чеканки знаешь?
- Да всему понемногу обучен. Подметчиком могу быть, резальщиком, - стал перечислять Силантий. - Ежели что, тянульщиком или оттягальщиком.
- Хорошо. Беру тебя на Денежный двор, - согласился боярин. - Василий Иванович, - обратился он к дьяку, сухонькому, словно стручок, отроку, который что-то усердно кропал у коптящей лучины. - Пиши его в книгу. Как тебя?
- Силантий сын Федора.
- Взять чеканщиком на Денежный двор Силантия сына Федора, жалованье положим… три рубля. А еще со стола моего харч получать станешь, платье я тебе дам служилое. А если в воровстве уличим, так олово в глотку зальем, - строго предупредил боярин. - А теперь крест целуй, что не будешь воровать серебра и денег. В серебро меди и олова примешивать не станешь. В доме своем воровских денег делать не будешь и чеканов не станешь красть. Дьяк, крест ему подай!
Стручок встрепенулся, издавая треск, будто горошины на пол просыпались:
- С Христом или так?
- С Христом давай, так оно по надежнее будет.
Дьяк снял со стены распятие и поднес его к губам Силантия,
который ткнулся лицом в стопы Спаса.
- А теперь прочь ступайте, мне сегодня на Думу идти.
Оказавшись на крыльце, Силантий вздохнул глубоко, до того тяжек ему показался дух в горнице. Еще не отдышался, а дьяк уже напустил на себя строгость и заговорил:
- Боярин тебе одно говорил, ты его слушай, он голова, но вот спрашивать с тебя буду я! И называй меня Василий Иванович, а сам я из Захаровых. Может, для кого-то я и Васька, и сын холопий, но для тебя величаюсь по имени и отчеству. А теперь пошли на Денежный двор.
Монетный двор находился в излучине Москвы-реки, неподалеку городок, прозванный отчего-то Бабьим. Может, потому, что находился он между двух дорог: Большой Ордынкой и Крымским бродом; и если искали здесь татарове поживу, то только живой товар - дорого стоили белокурые славянки в далекой Каффе. В излучине и Житный двор, и льняные поля, на которых девушки вязали упругие снопы.
- Стало быть, знаешь денежное дело? - посмел усомниться Василий Захаров.
- Как не знать, если с малолетства чеканю.
- Так вот что я хочу тебе сказать. У вас там в Новгороде порядки одни, а у нас другие. Во двор заходишь - раздеваешься донага, а караульщики тебя смотрят, чтобы не принес с собой дурного металла, а выходишь со двора - опять смотрят, чтобы чеканку не унес. И упаси тебя Господи одурачить нас. Под батогами помрешь!
Силантий отмолчался и смело шагнул на Денежный двор вслед за дьяком.
На Денежном дворе дьяк Василий Захаров был главным, он уверенно распоряжался мастеровыми, крепко матерился, когда кто-то досаждал пустяками, потом отвел Силантия на чеканное место и сказал:
- Здесь будешь пока работать, а потом резальщиком поставлю. Старого резальщика гнать хочу, четвертый день пошел как в запое, потом руки дрожать будут так, что и ножницы не поднимет. А ведь обратно, стервец, проситься станет.
Сам Василий Захаров был из дворовых людей. Отец его чином невелик дослужился у государя до чарошника, подавал в обед питие стольникам. Сам же Василий мечтал подняться повыше, если уж не до думного дьяка, то уж в дворяне московские выбиться. Он рано освоил грамоту: на восьмой год уже читал бегло, а к десяти годам помнил наизусть псалмы и охотно соглашался петь в церковном хоре за алтын. Способного мальчишку заприметили, и в семнадцать лет он сделался дьяконом в Троицкой церкви. Возможно, он стал бы священником и сопровождал бы царя на богомолье, смешавшись с толпой таких же, как и он, священников малых церквей, которых насчитывалось по Москве и в посадах не одна сотня, не сломайся как-то у боярина Федора Воронцова тележная ось.
Федор Семенович, помнится, чертыхнулся, качнул своим могучим телом и ступил сафьяновыми сапогами в грязь государева Живодерного двора. Пахло смрадом, ревела скотина, напуганная запахом крови. Жильцы стаскивали битых животных на ледники в овраги, другие разделывали скот здесь же, на дворе.
Федор Семенович, увязнув по щиколотку в вонючей грязи, смешанной с пометом и навозом, пошел в сторону церкви, которая широким шатром укрывала угол Живодерного двора.
- Эй, малец, - окликнул боярин проходившего мимо Василия. - Где здесь отец Нестер проживает?
- Пойдем, боярин, покажу, - отозвался Василий и повел его за околицу Живодерного двора, прямиком к аккуратной избе с высокой крышей.
- Что это ты тащишь? Никак книгу? Неужели грамоте обучен? - усомнился боярин, и Василий Захаров уловил в его голосе уважительные нотки.
- Читаю, - с достоинством отвечал мальчишка. - С шести лет кириллицу знаю.
- Ишь ты какой смышленый! Как же это ты преуспел, если даже не каждый боярин в грамоте силен?
- Псалмы я пел, а здесь грамоту нужно знать, чтобы в слове не соврать.
- Может, ты еще и чина церковного?
- Церковного, государь, - отвечал Василий.
И когда уже дошли до крыльца, боярин вдруг предложил:
- Хочешь при мне держальником быть? - Но, рассмотрев в глазах отрока сомнение, добавил: - Потом подьячим тебя сделаю, как увижу, что службу справляешь. Ко дворцу будешь ближе, царя будешь видеть.
Этот последний довод сильнее всего подействовал на молодого Захарова.
- Хорошо. Приду к тебе на двор.
- А вот это тебе за то, что проводил, - сунул боярин в ладонь Василия гнутый гривенник.
- Я, чай, не милостыню просил, а работа моя куда дороже стоит, - возразил вдруг отрок и, подозвав к себе нищего, бросил ему серебряную монету.
Боярин Федор Воронцов служил на Денежном дворе, и Василий исправно исполнял при его особе роль держальника: отвозил письма во дворец в Думу; коня под уздцы держал, когда боярин с коня сходил, а иной раз по боярской воле брался за перо и вел счет в приказе.
Скоро Федор Воронцов понял, что держать смышленого отрока при себе неумно: от него куда больше пользы будет в приказе. Через полгода боярин сделал отрока подьячим, а потом перевел и в дьяки Денежного приказа. Василий умело управлялся и с этим: денежное дело он успел узнать тонко; не ленился заглядывать во все уголки двора, ревниво наблюдал за тем, как готовится серебро, ровно ли нарезана монета. Когда-то он мечтал стать московским дворянином, а теперь дьяк в приказе! И вотчину свою имеет, а не старик ведь - двадцать два только и минуло. Дьяком бы думным стать.
Василий Захаров наблюдал за тем, как Силантий стянул с себя рубаху, поднял руки, и караульщик обошел его кругом (не припрятал ли чего?). Потом Силантий стянул с себя портки и, стесняясь своей худобы, переступал с ноги на ногу на земляном полу.
- Иди! - махнул рукой караульщик и, подозвав к себе лохматую псину, потрепал ее рыжий загривок.
На Монетном дворе Василий Захаров чувствовал себя господином, и единственные, кто не подчинялись его воле, так это дюжина караульщиков, охраняющих двор и приставленных к мастеровым. Они послушны были только боярской Думе или ее действительному хозяину - Андрею Шуйскому, который особенно ревностно следил за Денежным двором. Это пристальное внимание к Денежному приказу было не случайным - им заведовал давний его недруг Федор Воронцов, который возымел на юного царя огромное влияние, и Андрей Шуйский ждал удобного случая, чтобы опрокинуть своего соперника. Однажды он лично предстал на Монетном дворе, поманил пальцем к себе Василия и спросил по-дружески:
- Как служится тебе, дьяк? Федька Воронцов не досаждает?
Дьяк разглядывал золотую кайму на кафтане боярина, потом уперся глазами в начищенные пуговицы, свет от которых слепил глаза, и произнес:
- Служится хорошо, Андрей Михайлович, и жалованье приличное имею. - Дьяк осмелился поднять голову и заглянул в красивое лицо боярина.
Зря об Андрее Шуйском много худого говорят - лицом пригож и речами добр.
- Если что заприметишь неладное за Федором, дай знать… За службу дьяком тебя в Думе поставлю, - все так же приветливо улыбался боярин.
И теперь Василий Захаров понимал, что не успокоятся бояре до тех пор, пока один не растопчет другого.