Он находился в обществе двух попутчиков, мужчины и женщины, тоже из Особо Важных и тоже летевших в Беллациту, столицу Нейтралии; оба, как вскоре обнаружилось, были гостями Юбилейного Комитета Беллориуса.
Мужчина принадлежал к типу людей, хорошо знакомому Скотт-Кингу; его звали Уайтмейд, и он был преподавателем, столь же безвестным и захудалым, как сам Скотт-Кинг, и примерно того же возраста.
- Скажите мне… - обратился он к Скотт-Кингу. - Скажите мне со всей откровенностью, - он огляделся по сторонам, как оглядываются обычно, делая столь двусмысленную оговорку, - вы когда-нибудь слышали раньше об уважаемом Беллориусе?
- Я знаю его сочинения. Впрочем, я редко слышал, чтоб о нем говорили.
- Да, конечно. Он, однако, не по моей части. Мой предмет - римское право, - сказал Уайтмейд, снова сопровождая свои слова вороватой оглядкой, начисто лишавшей это заявление его высокого достоинства. - Они, сами понимаете, пригласили нашего словесника, но тот поехать не смог. Тогда они решили позвать латиниста. А он красный. И уж после этого они предложили кому угодно представлять университет. Никто не выразил желания, и тогда я предложил им свою кандидатуру. Мне подобные вылазки представляются в высшей степени занимательными. Вам никогда не доводилось пробовать?
- Нет.
- На прошлые каникулы я ездил в Упсалу, и там всю неделю нам два раза в день давали вполне сносную икру. Нейтралия, увы, своими деликатесами не славится, но еды попроще, наверно, все же будет досыта, ну и вино, конечно.
- В любом случае это все липа, - произнесло Особо Важное Лицо.
Это была женщина, не слишком молодая. Скотт-Кинг и Уайтмейд уже знали, что это мисс Бомбаум, потому что на всех этапах их долгих скитаний по аэропорту имя ее писали мелом на доске объявлений и выкликали по радио, неизменно требуя, чтобы мисс Бомбаум зашла за поступившей для нее срочной телеграммой. Имя это, стяжавшее скандальную славу чуть не в целом свете, оказалось каким-то образом незнакомо Скотт-Кингу и Уайтмейду. Уж она-то не была ни захудалой, ни безвестной! Одно время мисс Бомбаум была разъездным, точнее даже, разлетным корреспондентом, и в предвоенную пору она с неизменностью оказывалась в той самой точке земного шара, где назревала какая-нибудь гадость, - то в Данциге, то в Альказаре, то в Шанхае, то в Уол-Уоле. В настоящее время она являлась обозревателем, чьи еженедельные комментарии регулярно покупала по контрактам пресса четырех континентов. Скотт-Кинг никогда не читал подобных статей и оттого в который уж раз за сегодняшнее утро принимался праздно гадать, кем бы могла оказаться эта дама. С одной стороны, ее и дамой-то назвать было рискованно, так как вид у нее был не вполне пристойный; ее пишущая машинка как-то не вязалась с профессией актрисы или шлюхи, как, впрочем, и острое личико, почти лишенное признаков пола, однако увенчанное вопиюще женственной шляпкой и вычурной прической. Он уже приблизился к разгадке, когда заподозрил, что это романистка, одна из тех женщин - писательниц, о которых он столько слышал, но которых, однако, никогда не встречал.
- Все это липа, - сказала мисс Бомбаум. - Затея нейтральского бюро пропаганды. Теперь, когда война кончилась, они оказались вроде как на отшибе и, вероятно, не прочь завести новых друзей среди членов Объединенных Наций. Наш конгресс - это только часть их программы. Они там сейчас устроили религиозное паломничество, съезд физкультурников, международный съезд филателистов и еще Бог знает что. Думаю, тут можно наскрести сюжетик - я имею в виду Нейтралию, конечно, а не Беллориуса - с ним-то дело дохлое.
- Дохлое?
- Да, у меня тут где-то есть его поэма, - сказала она, роясь в сумке. - Думала, может, пригодится для выступлений.
- Вы полагаете, есть опасность, что нас там заставят выступать? - спросил Скотт-Кинг.
- А зачем бы еще они нас вздумали приглашать? Как вы себе представляете? - спросила мисс Бомбаум.
- В Упсале я произнес три длинных речи, - сказал Уайтмейд. - Они там просто визжали от восторга.
- Боже мой, а я все записи дома оставил.
- Можете брать это у меня, когда захотите, - сказала мисс Бомбаум, протягивая Скотт-Кингу роман Роберта Грейвза "Князь Белизариус". - Грустная книжка. Он ведь там слепнет под конец.
Музыка вдруг оборвалась, и радиоголос проговорил: "Пассажиров, вылетающих в Беллациту, просят пройти к выходу номер четыре", и в ту же минуту в дверях появилась стюардесса.
- Следуйте за мной, - сказала она - Приготовьте посадочные талоны, медицинские справки, свидетельства о прохождении таможенного досмотра, документы на валюту и чеки, паспорта, билеты, опознавательные ярлыки, бронь на билеты, выездные визы, багажные, залоговые и страховые квитанции - для проверки на контроле.
Особо Важные Лица вышли за стюардессой, смешались с менее важными лицами, ожидавшими вылета в соседнем зале, и вместе с ними вступили в зону пыльного смерча, вздымаемого четырьмя вращающимися винтами самолета, затем поднялись по трапу, уселись на свои места и вскоре, пристегнутые ремнями, замерли в ожидании, точно в кресле у зубного врача. Стюардесса дала им краткие инструкции на тот случай, если самолет вынужден будет сесть в море, а в заключение объявила:
- Наш самолет прибывает в Беллациту в шестнадцать часов по нейтральскому времени.
- Ужасная мысль тревожит меня, - сказал Уайтмейд. - Означает ли это, что мы останемся без обеда?
- Вероятно, они поздно обедают в Нейтралки.
- Да, но не в четыре же!
- Наверняка они для нас что-нибудь такое устроят.
- Дай Бог, чтоб устроили.
Кое-что для них и правда устроили - впрочем, отнюдь не обед. Несколько часов спустя Особо Важные Лица вышли из самолета на залитый ослепительными лучами солнца аэродром Беллациты и были встречены целой депутацией хозяев, которые, быстро сменяя друг друга, пожимали им руки.
- Добро пожаловать в страну Беллориуса, - заявил глава депутации.
Он с учтивым поклоном сообщил прибывшим, что его зовут Артуро Фе и что по званию он доктор Беллацитского университета. В его внешности тем не менее не было ничего профессорского. Скотт-Кинг подумал, что человек этот скорее похож на стареющего киноактера. У него были тоненькие, мастерски прорисованные усики, едва намеченные бачки, редкие, однако тщательно причесанные волосы, монокль в золотой оправе, три золотых зуба и аккуратный темный костюм.
- Дамы и господа, - сказал он, - о вашем багаже позаботятся. Машины ждут вас. Следуйте за мной. Что-что? Паспорта? Документы? Не беспокойтесь о них. Все улажено. Идемте.
Именно в этот момент Скотт-Кинг обнаружил присутствие в их группе молодой женщины, которая флегматично возвышалась над всеми. Он видел ее еще в Лондоне, где она казалась выше всех пассажиров на добрых пятнадцать сантиметров.
- Я приходила, - заявила она.
Доктор Фе поклонился.
- Фе, - сказал он.
- Свенинген, - отозвалась она.
- Вы наша гостья? Гостья Ассоциации Беллориуса?
- Нехорошо говорю английский. Я приходила.
Доктор Фе пытался говорить с ней по-нейтральски, по-французски, по-итальянски и по-немецки. Она отвечала на языке своей родины, далекой северной страны. Доктор Фе поднимал руки к небу и возводил очи горе, демонстрируя крайнюю степень отчаянья.
- Много говорите английский. Мало говорю английский. Так что мы говариваем английский, да? Я приходила.
- Приходила? - сказал доктор Фе.
- Приходила.
- Для нас большая честь, - сказал доктор Фе.
Он повел их между рядами цветущих олеандров и клумб, засаженных ромашкой, мимо столиков под навесами кафе, к которым с тоской обращался взгляд, Уайтмейда, через зал ожидания аэропорта и дальше, к стеклянной двери, к выходу.
Здесь произошла заминка. Два часовых, одетых довольно неряшливо, однако с полной боевой выкладкой, на вид сильно потрепанные в боях, зато ревностные служаки, настоящие львы, вдруг преградили им путь. Доктор Фе попробовал прикрикнуть на них, потом пустил в ход обаяние, угостил сигаретами. Затем внезапно обнаружились сокрытые доселе черты его характера: он впал в нечеловеческую ярость, стал потрясать кулаками, обнажая оскал цвета золота и слоновой кости и так гневно щуря при этом глаза, что от них оставались лишь узенькие монгольские щелочки. То, что он при этом выкрикивал, было недоступно пониманию Скотт-Кинга, однако со всей очевидностью звучало оскорбительно. Но часовые держались твердо.
Потом этот яростный шквал вдруг стих - с той же внезапностью, с какой поднялся. Доктор Фе обернулся к своим гостям.
- Вы должны простить мне минутную задержку, - сказал он. - Эти болваны неправильно поняли приказ. Все будет улажено с офицером.
И он отправил куда-то одного из своих подручных.
- Мы даем взбучка грубые человеки, - предложила мисс Свенинген, по-кошачьи подкрадываясь к часовым.
- О, нет. Умоляю, простите их. Они полагали, что в этом их долг.
- Такой маленькие мужчины должны быть вежливый, - сказала великанша.
Пришел офицер; двери широко распахнулись; солдаты проделали своими автоматами какие-то манипуляции, которые могли сойти за воинское приветствие. Скотт-Кинг приподнял шляпу, и их небольшая группа вышла на слепящий солнцепек к ожидающим машинам.
- Это роскошное юное создание, - сказал Скотт-Кинг Уайтмейду, - не показалось ли вам, что оно являет собой среди нас фигуру несколько неуместную?
- О, я нахожу ее в высшей, в высочайшей и даже в возвышенной степени уместной, - сказал Уайтмейд. - Я от нее просто в экстазе.