- Он говорит: зачем теперь секс, если его уже год не было? Если сейчас будет секс, то какой смысл было не иметь его целый год до того? Это он мне так говорит… Я не понимаю, зачем мне он это говорит, если я в первую очередь не понимаю, как можно жить без секса, и почему он целый год не спал с женщиной или дружком?! Я не понимаю… Целый год - ничего! Мне кажется, он уже достиг того состояния, когда не нуждаются вообще ни в чем. Еще чуть-чуть - и он станет таким, как отец. Но даже отец, он ведь живет с женщиной… А Иоаким - уже нет!
С другой стороны, Иоаким мог провернуть что-то только ради забавы, просто, чтобы себе самому устроить небольшую встряску. И это больше всего нервировало Фредди…
Дангуоле тоже так считала.
- Вероятней всего, что он задумал себе приключение просто от скуки, - сказала она.
Я доверял ее интуиции…
* * *
Сначала я познакомился с Фредериком (Иоаким приехал позже), и Фредди для меня навсегда стал как бы оригиналом. Его манера быстро говорить и говорить много; его скользкие усмешки над собственными шуточками, пущенными словно в скобках; его мимика - все это для меня стало его и только его собственностью. Потом, когда из Мексики приехал Иоаким, который старше Фредди на три года, все, что я нашел в Иоакиме, включая их внешнее сходство, мне казалось пародией на Фредерика. Я не мог отказаться от мысли, что Иоаким, старший брат, подражает младшему брату, Фредерику, и это заблуждение сохраняется до сих пор. Фредерик мне кажется старше, умнее, рассудительнее и намного талантливее старшего брата. Иоаким живет с чертенком в голове, он его слушает и поступает не как человек. Он много курит, а теперь еще и кокаинит, больше не пишет…
- Так, побренчит на гитаре свою мексиканскую народную - но разве это практика? - качал головой Фредерик с джоинтом в зубах, чистя площадку возле костра. - Откуда берутся эти камни? Откуда берется этот хлам? - возмущался он, швыряя камни в гущу "чапараля".
Он метал их туда и говорил:
- Там поднимутся горы! - Кинул туда огрызок яблока и многозначительно изрек: - Скоро там будет сад, яблоневый сад!
Он запустил туда металлический предмет и сказал, что там будут построены заводы. Кусок стекла - туда же:
- Там взойдут небоскребы из стекла и пластика!
Фредерик любил перформансы. Из всего он старался сделать спектакль.
- Жизнь - это карнавал, - говорил он. - Скучать нельзя. Если человек скучает, это значит, что он не умеет ощутить карнавала, не умеет свою жизнь наполнить весельем… Таких людей было бы жалко, если бы они не отравляли атмосферу и не мешали другим наслаждаться карнавалом! Поэтому этих людей надо отстреливать! Просто стрелять!
И тут же, лукаво улыбаясь уголком рта, добавлял:
- Это была шутка.
Он не любил, когда его воспринимали всерьез или думали, что он серьезен.
- Серьезным быть вредно, - говорил он.
Поэтому всегда не договаривал, а если и договаривал, то старался затем все повернуть таким образом, будто сказал это полушутя, не на самом деле. Он боялся показаться пафосным. Боялся, что все подумают, что он моралист или кого-то может осуждать за что-то…
У него было полно всяких странных опасений, они в нем были, как носовые платки; чуть что, из кармана выныривало опасение, которое, как платок, стирало с лица улыбку, и он начинал путаться в экивоках…
На стене их домика была табличка: "Falkoner alle" - тень Копенгагена легла и на маленький домик в Хускего.
- Откуда взялась табличка? - как-то спросил я.
Фредерик ответил, что его отец когда-то прилепил ее.
- Мы живем на Falkoner alle! - сказал и засмеялся, несколько раз сгибаясь от смеха, повторил: - Мы живем на Фальконер алле! - Успокоился и сказал: - Это своего рода фуск! Обманка!
Я тоже посмеялся над этой иллюзией. Да, у них все было "фуск", ирония над собой, халтура, шутка, подделка, наёбка… Фуск. Они из самих себя делали фуск! Притворялись и выворачивали себя наизнанку, лишь бы не показаться излишне черствыми. Они играли в самих себя, и над своими словами и поступками первыми и посмеивались, приговаривая:
- Я сфусковал! Это был фуск! Не поймите меня неправильно! Фуск, всего лишь фуск!
- Верить в то, что ты живешь на Falkoner alle… - начал говорить Фредерик, но сбился. - Или нет. Верить в то, что ты живешь в Хускего… Или, что ты живешь вообще… Что это ты, а не кто-то другой… Все это такой же фуск, как верить в то, что мы живем на Falkoner alle!
* * *
Однажды Фредди, Иоаким, Джошуа и Хенрик решили в первый раз отправиться за грибками.
Это были те самые желтенькие на тонкой ножке грибки, похожие на сосок.
Чтобы грибки показались, как это было принято у хускегорцев, надо было первый найденный гриб непременно съесть - и Фредерик съел.
Ошибки быть не могло. Грибки показались. Они начали собирать, но Фредерик почему-то продолжал их поедать. Он не замечал никаких изменений. Он хотел собрать больше всех, поэтому каждый второй найденный гриб отправлял в рот, чтобы показалось еще и еще больше грибков. При этом ничего не менялось. Он себя хорошо чувствовал. Ему было одиннадцать лет. Он привык курить травку. Грибки не действовали. Он продолжал кушать. И вдруг - началось…
Что было потом, он не помнил. Он вел себя странно. Джошуа, Иоаким и Хенрик испугались и убежали. Несчастного нашел лесник. Он долго пытался добиться толкового ответа от мальчика. Это длилось несколько часов. Потом все прошло.
С тех пор Фредди не ест грибки. С тех пор он не такой, как все. Он всегда торопится что-то сделать, чем-то занять себя. Торопится бросить одну подружку, чтобы найти другую. Чтобы поскорее бросить и ее. Он спешит домой, чтобы набить косяк и написать песню. Дома ему не сидится, он прыгает на мотороллер и мчится куда-то, чтобы поскорее забыть обо всем. Он мчится куда-то, чтобы где-то там написать другую песню или сыграть вновь написанную, придумать историю, рассказать или услышать анекдот, который он торопится рассказать всем дома, в Хускего, и никто не смеет его задерживать. Он вечно кому-то нужен. Его всегда кто-нибудь где-то ждет. Его мотороллер с треском проносится и перечеркивает вечернюю синь, как телеграммный пунктир. Его можно слышать несколько раз в сутки: то туда, то обратно. Он вечно кого-то ищет, ждет от кого-то звонка, по десять раз на дню проверяет электронную почту, мобильный телефон, сумку в Коммюнхусе, сумку, в которую почтальон кладет письма. Он всегда говорит, что должен встретиться с кем-то. Он всегда нервно подсасывает воздух губами, закатывая глаза. Он прикладывает руку к горлу, не успев пожать вашу, и уже прощается с вами, уже тает во мгле, потряхивает на ходу рукой в воздухе, будто ошпарил ее, показывая тем самым, что у него все горит. Он спешит на встречу с Полом, чтобы быстро проститься с ним, потому что ему надо встретиться с кем-то еще, кто давно его ждет, еще раньше, чем он договорился с Полом, и он уже actually late. У него много ингейджментов, договоров, групп, с которыми он играет, певцов, которым он подыгрывает, учеников, баров, где его ждут в дыму сумрачные личности, напитанные алкоголем и травкой, намечено вечеринок всякого толка, где он должен играть… Он всюду и везде… там и тут, как Фигаро. Он торопится жить, старается не замечать, что живет. Он совершенно безумная личность.
И еще он гениален.
Так говорят музыканты. Многие считают: то, что делает этот двадцатитрехлетний мальчик на своем клавесине, просто высший пилотаж.
Пол иногда зовет его Моцартом. И конечно, Фредерик играет у Пола. Там все держится на нем. Без Фредди у Пола музыки нет, одна тоскливая гитара.
Фредди сочиняет тоже, но смеется над своими сочинениями, хотя они мне кажутся восхитительными по своей гармонии и простоте.
* * *
Фредди взорвал джоинт, потянул-потянул, передал мне и заиграл мне песенку, которую сочинил две недели назад. Пустил в пляс пальцы по клавишам и запел, смешно, становясь практически анимационным.
Когда петь было не нужно, он нейтральным голосом объяснял мне, что это пародия на датскую народную песенку.
Я кивал, умиляясь…
Он пел, пел…
Что-то про какую-то Камиллу, которая неизвестно где шляется по ночам, а он якобы ее ищет, ждет, тоскует по ней, ох, Камилла, ах, Камилла, где же ты? Уу, Камилла…
Я понимал только в общих чертах.
Песенка была простенькая, игривая.
Это было самое главное.
Все остальное не важно…
Особенно, когда так некисло обдолбан…
Он прервался и сказал, что уже успел ее несколько раз выдать за датскую народную!
- Фуск, в общем-то, - жеманно усмехнулся он, - но люди поверили…
- Ты настоящий фускер, - сказал я.
Он отмахнулся.
- Я всего лишь сын своего отца…
И снова пустил пальцы в пляс…
Ах, Камилла, Камилла…
- О, да, - кивал я, - о, да…
Я знал его отца…