* * *
Короче, надо было ждать. Просто переждать пять лет…
Казалось, проще не бывает. Ну, куда уж проще?! Что тут сложного?!
И все же…
Банальность сценария - почти дважды два - как раз и была самым уязвимым местом. Слишком жесткая конструкция. Ни тебе скобок, ни тебе интерлюдии, ни тебе отступлений, вариативность не предусмотрена: ждать и точка. Сухая облигаторность. Хотя бы фуршет за кулисами - фиг!
К тому же мой дядя все видел иначе. Он не умел смотреть на вещи так просто, ему всегда надо было все пропустить сквозь стереоскопическую призму своего сознания, он не мог по-другому, он устроен не так, как все, и ему необходимо было всем об этом напоминать. Отсюда всякие сложности… Вместо того чтобы просто предоставить мне кров, в том же спальном мешке на картонке, он превратил все это в детектив, он вел себя так, словно укрывал всемирно известного террориста!
В первый же вечер он развернул передо мной карту мира - целиком: будто может понадобиться весь мир! - ткнул в нее пальцем и сказал:
- Вот Дания!
- Так, - сказал я сухо.
- А вот, - ткнул он еще раз. - Норвегия…
- И?.. - спросил я.
- Хм, родина Мунка и Гамсуна… Думаю, что тебе надо именно туда… пока еще не совсем поздно, - говорил он, неуверенно постукивая карандашом по Мадагаскару. - Я вот, - он развернул какие-то программки, - уже и расписание паромов узнал… Вот тут у меня было отмечено… Вот! Паром идет из Фредериксхавна…
- Зимой? - спросил я недоверчиво.
- Да, и зимой тоже, - подтвердил он. - Скагеррак судоходен круглый год! Тем более что виза пока у тебя есть. Если б ты приехал летом, я непременно посоветовал бы ехать в Исландию…
- А мы не можем подождать до лета?.. Я с удовольствием поехал бы в Исландию! Я только и мечтал всю жизнь, что об Исландии!!!
- К сожалению, время не терпит, - причмокнул он, сворачивая программку, - законы меняются… Надо ехать в Норвегию, пока не поздно.
- И что я там буду делать?
- А это я тебе за двадцать дней, пока твоя виза действует, и объясню…
Вот так! Не успел приехать, как уже собирает, условия выдвигает! Уже вяжет по рукам и ногам. Диктует, планирует, зомбирует, пакует. По его планам я должен был сдаться в Норвегии в Красный Крест. Он меня убеждал в том, что там еще более-менее мягко рассматривают дела. Он придумал бы мне легенду, я выкинул бы паспорт, мою личность не установили бы никогда. Так он считал. Он был просто уверен, что это сработало бы, потому что личности-то у меня никакой, по его мнению, и не было! Да, это сработало бы, несомненно, - но почему-то только в Норвегии. Не в Дании, нет, не в Дании точно. В Дании такие проныры, они и в штанах мертвого человека учуют запах остатков разложившейся личности! Посадят, а потом на родину отправят - посылочкой!
- Тут все изменилось. Да, да… Эх-хе-хе… Не те времена… Жестко обращаются с беженцами, дела разбирают быстро, негативы дают направо и налево, не задумываясь, так как насмотрелись, наглотались… А вот Норвегия пока нет, туда еще не проникло столько паразитов, как в Данию. Там еще может прокатить. И, возможно, даже не придется долго ждать, как тут, - сказал он оптимистично наполняя бокалы. - Тут могут и в тюрьму закрыть! - добавил он и посмотрел на меня серьезно. - Надо ехать в Норвегию, там даже нет закрытого лагеря… Информация из достоверного источника! Интервью на Би-би-си слушал: закрытых лагерей в Норвегии на сегодня нет! Вот так…
И все равно, даже если там и не было закрытых лагерей, все это звучало слишком авантюрно, даже для меня. Он ухмыльнулся, покачал головой, повел усами и сказал, что все это как раз наоборот: очень просто! Вот он какой! Все это было неизмеримо сложно даже для моего воображения, а для него наоборот: очень просто!
Да, ему было просто говорить, не себя он сажал на паром, отправлял в Норвегию. Но таков он оказался. Простое дело, которое он многократно усложнил, для него становилось простым, а в самой простой вещи ему мерещились непреодолимые сложности. Он был, как в коконе, который находился в лабиринте. До него было не добраться. Паутина сложностей нужна была ему, чтобы создавать видимость своей весомости. Сомнительную важность в свою персону он вдувал соблюдением каких-нибудь правил, кругом были условности. Какой-то дурацкий разговор и тот он превращал в нечто такое, отчего тянуло блевать, так он держал вожжи в своих клешнях, не отступив ни словом в сторону, - как же: все должно развиваться по продуманному им сценарию.
Мы ведь с ним никогда толком не говорили, ни разу по сути. Наши телефонные разговоры были полны пауз и напряженного ожидания, вслушивания в зияние между словами. Наши письма состояли из претенциозных и в сущности ничего не передающих о нас самих конструкций. Но все это перестало меня тревожить за несколько месяцев кошмара, который меня поджарил в Эстонии, та смерть, которую мне обещали на протяжении последних недель перед отъездом. Мне уже было плевать на все, на кинематограф и литературу в первую очередь. Я приехал к нему, чтобы укрыться, а он мне: Норвегия! Фон Триер! Роб Грие!
Человек только что вышел из каземата, только что бежал от удавки… Ну что я мог на это сказать?.. Но он не ослабевал хватки, высасывал из меня силы потихоньку - возможно, он считал, что таким образом возвращает меня к жизни… через фон Триера и Норвегию…
- Расслабляться нельзя! - говорил он. - Надо сохранять пружинистость мускула! Вот ты сейчас на многое готов, и на этом запале надо двигаться, ехать дальше!
Дальше была Норвегия; и там я должен был обрести новую личность, потому как старая ни к черту не годилась! Ну не годилась совсем! Вон, посмотри-ка, чуть не угодил под самосвал исторического кала… Ну что это такое? Романтикам в этом мире не место! Запомни раз и навсегда! Засунь свой сентиментализм в задний проход и воздержись, пока не получил европаспорт! А лучше и не откупоривай до конца, потому как никому понос души чмошного гомо советикуса не нужен! Понял? Ну вот и хорошо…
Да, вот так - и над этими холодными словами шуршали шероховатые крылья Копенгага, взмахи… еще раз взмахи… легкие столкновения архивных небесных ящиков, - треск… гром и молнии!!!
Комнатка у него была маленькая, тесная. Его речи никак не вмещались, они застревали и стояли в стенах, как и дым нами выкуренных папиросок, которые он скручивал при помощи хитрой машинки (сколько ни пробовал, ни разу не скрутилось ни одной - еще бы, с такими руками!); сквозь облако дыма мне мерещились горы и фьорды Норвегии!
- Мне надо все обдумать, - сделал я серьезное заявление.
- Конечно, - согласился он, сворачивая карту, - думай, думай как следует!
Я думал, думал…
…
…
Все это мне казалось слишком малоубедительным; все это было как-то подозрительно…
…и не серьезно… малоубедительно и не серьезно!
* * *
Однажды, пока его не было, я покопался в его вещах и нашел записную книжку. Не удержался, полистал. В ней он записывал примерные наброски своих дел (купить: рейки для рамок, ватные тампоны для ушей, напомнить сестре про горчичники, спросить, как ребро у отца и т. д. и т. п.). Там же были планы, адреса, телефоны, названия инстанций, куда он ходил по поводу всяких лизингов и прочего, и паутинные тезисы к тем разговорам, что у нас состоялись незадолго до того, как я вылетел. Там у него было написано: спросить, что говорит мать; спросить, что сказал адвокат; как скоро будет сделана виза; можно ли делать визу, если подписка о невыезде; поинтересоваться, есть ли какие-нибудь материальные ресурсы на первое время, - вот это у него было твердой холодной рукой в записной книжке записано, нет - занесено, в то время как у меня там земля под ногами горела и плавились штаны от горячего поноса, который валил из меня от ужаса.
Прочитав это, я понял, что дядя мой человек меркантильный и сугубо прагматичный, к искусству отношения не имеющий, - сколько бы ни старался развешивать картины на гвоздиках, сколько бы ни восхищался Фассбиндером, Шиле, Набоковым, у него есть и всегда будет в шкафчике вот эта записная книжечка, которая не позволит, никогда не позволит стать ему художником.
Когда я был маленьким и залезал к нему в комнату, рылся в его тетрадях, книгах и кассетах, я находил у него маленькие карточки, на которых он по-английски писал примерно такие же наброски к его беседам с девушками. Помню там было написано так:
Sveta: mention Franky Goes To Hollywood
Tania: mind gloves!
Те записки на меня производили волнующее впечатление; я мало что понимал, то есть - не понимал, какой смысл вкладывался в эти слова, но восхищался его подходом; воображал этих девушек (портрет одной из них был на стене); я тоже пытался подражать, рисовать я не умел, так хотя бы записки; но у меня ничего не выходило, записные книжки не приживались, на картонках писать я не умел, почерк у меня был не бисерный и аккуратный, как у него, а кривой, крупный, да и вообще…