Утро было шоком. Я проснулся на диване, рядом спала Бодил, за столом у окна сидела парочка. Они что-то ели, хрюкала кофеварка, вылетели тосты, мимо нас по комнате ходили какие-то люди. Я скрылся под одеялом, повозился в поисках одежды, кое-как оделся, выбрался с виноватым видом, нащупал стул, сел на ладони, потом - уверовав в присутствие надежной опоры под моим рассудком - на стул. Было похмелье. А разве я пил?.. Вспомнил, как она покупала нам в баре… перед тем, как выйти обдолбаться. Люди на меня смотрели как на жертву несчастного случая, с пониманием, не изучали меня, не приставали с вопросами… Суббота в календаре над кухонным столом. Это многое объясняло и в их лицах тоже. Я не отказался от кофе, которое мне предложил молодой человек, - сплошная вежливость и болезненная тихость, самого колбасит, подмигнул он, - я достал сигарету, спросил можно ли курить, - можно, стрельнул у меня одну на двоих, они закурили. Из туалета вышла девушка, парень рванул в туалет. Вышедшая из туалета села за стол, вздохнула, глоток кофе, тост, italiansk салат. Покурили на двоих мою сигарету. Что за место! Окна в крыше - это какой-то чердак, но очень добротно сделанный чердак, чертежная доска с каким-то планом, еще постель, в которой кто-то спит… Парень выбрался из туалета - с таким больным видом, как пес, взглядом ищет сочувствия, - всем плевать: у всех и так больной вид, - я тоже хотел в туалет, но почему-то не решился. Он сел рядом со мной, вздохнул, пожаловался: ужасное похмелье, его только что вырвало, я посочувствовал, сказал, что у меня то же самое… Все-таки сходил.
- Кстати, меня зовут Магне, - сказал он, наливая еще кофе. - Я из Норвегии.
Действительно, кстати, - подумал я и сказал, что я русский моряк и меня зовут Евгений.
- Русский моряк? - спросил он. - А я художник.
- А я композитор… - добавил я, бродя взглядом.
- Композитор? - смутился он.
- Да, композитор.
- Но ты сказал, что ты - моряк!
- Да, - подтвердил я, - конечно, я работаю моряком, а так - я композитор: я сочиняю симфонию…
- Какую симфонию?
- "Копенгага", - сказал я с достоинством.
Он нахмурился. Попросил повторить.
- "Копенгага", - торжественно выбросив руку перед собой, нараспев произнес я, устремляя при этом затуманенный взгляд вдаль. Это подействовало. Магне даже открыл рот.
- То есть у вас, у русских, можно быть и композитором, и моряком…
- Конечно, - сказал я, - никто не запрещает морякам быть композиторами!
Тут он расхохотался, стал грозить мне пальцем.
- Я понял, - сказал он, - я понял: это была шутка! Это шутка!
Он хохотал, сморщиваясь, как поганка. Я тоже улыбался, кивал (пусть думает, что шутка, да, пусть лучше думает, что шутка). Он так смеялся, так сотрясался, будто сквозь него ток пустили, ему даже стало плохо; как-то вдруг ему стало невмоготу - я подумал: с сердцем, что ли? Но нет… он нырнул в туалет, чтобы опять проблеваться как следует… пустяки…
Я сел в пустое кресло, развернул какую-то газету, в ней шевельнулись и потекли бумаги, поймал: распечатка какой-то пьесы, с какими-то странными персонажами и монологами… сразу стало ясно, что дурка, персонажи все из сказок… чушь!
В соседней комнате ожил барабан, к нему подключилась басуха, барабан спотыкался, басуха, заикаясь, бубнила что-то с бодуна. Норвежец вернулся, предложил по "Туборгу". Я не отказался, но заметил, что вообще-то жду, когда проснется Бодил, чтобы попрощаться.
- Ну, она будет теперь целый день спать, - сказал он. - А ты что - куда-нибудь торопишься? Кстати, слышишь музыку, барабан - это тоже русский парень, а бас - это парень из Ирана. Они неплохо зарабатывают, по правде говоря, наш kollektiv на них и держится. Кстати, Бодил недавно уволили. Она была в жуткой депрессии, и если ты уйдешь, думаю, она впадет в депрессию снова. Ей не везет на парней, - прошептал он в мое ухо. - Хочешь, покажу мои работы?
Взяли еще пива… Магне неторопливо показывал картины…
- Это невероятное… Это незримое… Тут без названия… Этюды… А это эскизы… эскизы… наброски… портрет моей бывшей девушки… Это так, ерунда… Восход! Да, восход солнца… Это просто горы… то есть не просто, а норвежские горы… Хенефосс… Ты был в Норвегии?.. Нет?.. Вот это на самом севере… фьорды…
- У-у-у, - сказал я многозначительно.
- Тебе следует съездить…
- Я знаю, мне уже советовали… Уже собираюсь потихоньку… Планирую…
- Помогу, если что… Напишу маршрут… У меня там знакомые хиппи, есть где заночевать, если что!
- Спасибо… Это как раз то, что нужно!
- Да?.. - спросил он, вглядываясь в меня.
- Конечно! - подтвердил я. - Хиппи… Что может быть лучше?
- Ну… да… Ты же композитор, я и забыл… - Он снова прыснул и возобновил показ своих работ: - Это вечер… Тоже норвежское… Озеро в горах… Осень… Снова осень… Это моя мать… Это бывшая подруга…
- Тут она не похожа на себя…
- Это другая подруга…
- У…
- А вот это - Сатана, - сказал он таинственно. - Ты веришь в Сатану?
Я, конечно, кивнул, и это его удовлетворило, он шевельнулся, будто по его спине пробежал озноб; долго держал передо мной Сатану, с такой тихостью, точно сличал: получилось или нет, как если бы рисовал с натуры. Я, наконец, сказал, что картина производит самое сильное впечатление. Это вдохновило его на отрыжку:
- Ну, потому что это самое главное!
Трясущимися руками он достал другую папку - противного зеленого цвета. Там было только "самое главное": сплошной макабр во всех ипостасях и всюду Сатана. Я делал вид, что впечатлен.
Когда его работы кончились, а он все еще горел желанием меня удивлять, он спросил, видел ли я когда-нибудь картины Нердрума. Я сказал, что слышал о нем, но ничего не видел. Он взял с полки книгу, начал листать. Я пил пиво и повторял: "ой-ла-ла…" Так мы с ним пили пиво, пока не появилась Бодил: в халате, волосы подобраны, в глазах скука.
Она меня познакомила со всеми. Две девушки с Юлланда, парень с Фюна, басист из Ирана, Юра, очень приятно, хитро улыбнулся, ничего не спросил, я предложил джоинт, никто не отказался, достал, раскрошил в руке… комично сгребал в ладонь… моментально зарядил тем самым обстановку! Всем не терпелось… Показалось, маловато на всех. Юра с подмигиванием добавил из своего кармана, скрутил великолепный тройной! Пока курили, потягивая каждую ниточку дымка, Юра предостерег меня по-русски:
- У нее ужасный характер. Ее только что уволили. Сама виновата. Не хуй на работе пить. Датчане этого не любят. Моментально записывают в алкоголики и отправляют лечиться. Хорошо, что ты тут. С документами все в порядке?
Я смущенно:
- Ну, да - в порядке, никаких документов нет.
- Ну и слава богу, - сказал Юра. - Не пропадай. Есть тема насчет документов. Потом расскажу, если тебе интересно. Если ты не горишь желанием возвращаться туда, откуда приехал. А пока, у нас небольшой гиг в баре неподалеку, если хочешь с нами…
Всю ночь протанцевали в баре с Бодил. Юра несколько раз за вечер подходил и шлепал меня по плечу, приговаривая: "Недурная травка, крепко держит уже третий час!" Угощал пивом - делился с нами тем, что ему наливали за игру; снова и снова шлепал меня по плечу и говорил: "Ну и шмаль! Уже пять часов держит! Где достал? Из Казахстана привез?" Я в ответ хитро улыбался. Он снова уползал за барабаны. Бодил раскошелилась на пару водок, и потом мы опять и опять танцевали… ублажал ее, как мог… она была довольна!
* * *
У Бодил кончились деньги; она стала нервной; мы не могли даже потрахаться нормально. Так она говорила, кричала об этом, чтобы все слышали. Потом она за столом объявила, что устала жить в kollektiv, что она хочет отдельную квартиру, с видом на море, еще лучше дом, с несколькими видами. Но стоило нам курнуть с Юрой и послушать музыку, как она млела и шептала, что о такой жизни можно только мечтать…
Мы много гуляли по Копену; я посвятил ее в тайну моей симфонии, научил слышать Копенгагу… Мы подолгу гуляли в парках, сидели на скамейках закрыв глаза и слушали… то на одной скамейке… потом на другой… Быстро слетались голуби, они все портили; Бодил бесили голуби, она терпеть их не могла… Мы вставали и шли куда-нибудь в порт; но там были чайки, они гадили, всегда было холодно, у нее не было теплой куртки, она быстро мерзла, у нее портилось настроение, ей хотелось в бар, выпить виски или глинтвейна… Но денег не было. For satan! Дни распадались на сине-зеленые водоросли, тягучие ядовитые слюни… слюни ее раздражительности…