Но я, конечно же, не ринулся к нему опрометью, расшвыривая на пути столики и сиденья. Надо было закончить нашу программу. Это превратилось, сознаться, в настоящую пытку: оставалось еще три-четыре номера, и каждую секунду я думал только о том, что Тони Гарднер вот-вот встанет и удалится. Однако он одиноко и спокойно посиживал себе на месте, смотрел в чашку и помешивал кофе, будто и вправду недоумевал, что это такое ему принесли. Выглядел он как всякий другой американский турист - в бледно-голубой рубашке с короткими рукавами и в просторных серых брюках. Его волосы, очень темные, глянцевитые на конвертах с пластинками, стали теперь почти белыми, но ничуть не поредели и были безукоризненно причесаны на прежний фасон. Когда я впервые его заметил, он держал темные очки в руке (иначе я вряд ли бы его узнал), но пока наш концерт продолжался, а я не сводил с него глаз, он надел очки, потом снял и снова надел.
Вид у него был озабоченный - и мне стало досадно из-за того, что наше исполнение ему безразлично.
Концерт окончился. Я поспешил из-под навеса, не говоря ни слова партнерам, и пробрался к столику Тони Гарднера, но меня вдруг охватила паника: я понятия не имел, с чего начать разговор. Я встал столбом у него за спиной, однако шестое чувство подсказало ему обернуться и взглянуть на меня - наверное, сработала многолетняя привычка общаться с поклонниками: тут я представился и пустился объяснять, как им восхищаюсь; сказал, что играю в ансамбле, который он только что слушал, и что моя мать была от него без ума; все это я выпалил на одном дыхании. Он выслушал меня с серьезным видом, поминутно кивая, словно был моим доктором. Я тараторил без умолку, а он только время от времени вставлял: "Правда? Неужели?" Наконец я решил, что пора от него отстать и уже двинулся было прочь, но тут Тони Гарднер произнес:
- Значит, родом вы из коммунистической страны. Туго вам, должно быть, пришлось.
- Это все в прошлом. - Я беззаботно пожал плечами. - У нас теперь в стране свобода. Демократия.
- Рад слышать. И эта команда, что сейчас для нас играет, ваша. Садитесь. Хотите кофе? - Я попытался объяснить, что вовсе не хочу навязываться, но в голосе мистера Гарднера послышалась нотка настойчивости: - Нет-нет, садитесь. Так вы говорите, вашей матушке нравились мои записи?
Пришлось сесть и рассказать кое-что еще. О матери, о нашей квартире, о черном рынке, где торговали пластинками. Названий альбомов я не помнил и потому принялся описывать картинки на конвертах, какими они запали мне в память, и всякий раз при этом Тони Гарднер поднимал вверх палец и произносил что-нибудь вроде: "Ага, это, должно быть, "Непревзойденный Тони Гарднер"". Мы оба уже вроде бы вошли во вкус этой игры, но тут взгляд мистера Гарднера скользнул в сторону, я живо повернулся и увидел женщину, которая подходила к нашему столику.
Она была из числа тех американских дам - изысканных, элегантно одетых, изящно причесанных, с тонкой фигурой, - которым не дашь их лет, пока не увидишь вблизи. Издали я мог бы принять ее за фотомодель из глянцевого журнала мод. Но когда она уселась рядом с мистером Гарднером и вздела темные очки на лоб, стало ясно, что ей все пятьдесят, если не больше. Мистер Гарднер обратился ко мне:
- Это Линди, моя жена.
Миссис Гарднер одарила меня улыбкой, явно натянутой, затем спросила мужа:
- И кто это? Ты завел себе приятеля?
- Да, лапочка. Я с удовольствием скоротал время за разговором с… Простите, дружище, не знаю вашего имени.
- Ян, - быстро ответил я. - Но друзья зовут меня Янеком.
Линди Гарднер спросила:
- То есть ваше уменьшительное имя длиннее полного? Такое бывает?
- Лапочка, давай без грубостей.
- Разве это грубость?
- Милая, не стоит издеваться над чужим именем. Будь умницей.
Линди Гарднер взглянула на меня с обескураженным видом:
- Вам понятно, о чем он толкует? Я что, вас оскорбила?
- Нет-нет, миссис Гарднер, - возразил я, - нисколько.
- Он вечно внушает мне, будто я грубо обращаюсь с публикой. Но я вовсе не грубиянка. Я что, вам сейчас нагрубила? - И к мистеру Гарднеру: - С публикой, дорогуша, я разговариваю непринужденно. Такой уж у меня обычай. В жизни никому не грубила.
- Хорошо, лапочка, хорошо, - согласился мистер Гарднер, - давай не будем делать из мухи слона. Так или иначе, этот человек вовсе не из публики.
- Ах, вот как? И кто же он? Твой давно потерянный племянник?
- Полегче, лапочка. Этот человек - наш коллега, музыкант, профессионал. Он только что помогал нам приятно провести досуг. - Мистер Гарднер указал на наш тент.
- Прекрасно! - Линди Гарднер вновь повернулась ко мне. - Вы только что там играли? Ну да, это прелесть что такое. На аккордеоне, не так ли? Одно слово - прелесть!
- Большое вам спасибо. Я, собственно, гитарист.
- Гитарист? Да вы шутите! Я всего лишь минуту назад за вами наблюдала. Вы сидели вон там, справа, рядом с контрабасистом, и расчудесно наигрывали на аккордеоне.
- Прошу прощения, но на аккордеоне играет Карло. Такой лысый толстяк…
- Вы уверены? Вы надо мной не подтруниваете?
- Лапочка, я уже тебе сказал. Незачем человеку грубить.
Мистер Гарднер не выкрикнул эти слова, но голос у него внезапно напрягся, и фраза прозвучала жестко, после чего наступила странная пауза. Ее прервал сам мистер Гарднер, кротко заметив:
- Лапочка, извини. Я вовсе не хотел тебе перечить.
Он протянул руку и, ухватив ладонь миссис Гарднер, стиснул ее в своей. Я почему-то ожидал, что рука отдернется, но вместо того миссис Гарднер придвинулась со стулом поближе к мужу и положила вторую ладонь на сплетенную пару. Так они просидели две-три минуты: мистер Гарднер поник головой, а миссис Гарднер поверх его плеча устремила пустой взгляд через площадь на базилику, хотя глаза ее, казалось, ничего не видели. Оба, похоже, забыли не только обо мне (я сидел напротив), но и обо всех, кто был на площади. Наконец миссис Гарднер проговорила, едва слышно:
- Все хорошо, дорогуша. Я сама виновата. Взяла и расстроила тебя ни с того ни с сего.
Они еще немного так посидели, не разнимая рук. Потом миссис Гарднер вздохнула, высвободила свои руки и посмотрела на меня. Она смотрела на меня и до того, но на этот раз ее взгляд был иным. Я вдруг ощутил ее обаяние. У нее внутри словно имелась шкала с разметкой от нуля до десяти, и применительно ко мне она в этот момент решила задержать стрелку на цифре шесть или семь, я и вправду остро это прочувствовал, и если бы она попросила меня сейчас о чем-нибудь - скажем, пересечь площадь и купить ей цветы, - я сделал бы это с радостью.
- Янек, - повторила она. - Это ваше имя, верно? Простите меня, Янек. Тони прав. Я не должна была разговаривать с вами в таком тоне.
- Миссис Гарднер, ну что вы, не беспокойтесь, пожалуйста…
- И я помешала вашей беседе. Держу пари, беседовали вы о музыке. Знаете что? Я сейчас уйду, а вы еще побеседуйте.
- Лапочка, для чего же тебе уходить? - вмешался мистер Гарднер.
- Да нет, есть для чего, дорогуша. Смерть как хочется заглянуть в магазин "Прада". Я и подошла-то сюда сказать тебе, что задержусь дольше, чем собиралась.
- Хорошо, лапочка. - Тони Гарднер впервые выпрямился и глубоко вздохнул. - Побудь там столько, сколько захочется, - пока не надоест.
- Уж я отведу себе там душу. А вы, музыканты, всласть наговоритесь. - Миссис Гарднер встала и тронула меня за плечо. - Всего вам наилучшего, Янек.
Мы проводили ее взглядом, а потом мистер Гарднер стал расспрашивать меня о жизни музыкантов в Венеции - и поподробнее об оркестре в кафе "Кваддри", который как раз в эту минуту начал выступление. В мои ответы он как будто не очень вслушивался, и я уже готов был с извинениями попрощаться, как вдруг он произнес:
- Дружище, у меня к вам предложение. Давайте-ка я изложу свой план, а вы скажете "нет", если он придется вам не по вкусу. - Он подался вперед и понизил голос: - Знаете что? Впервые мы с Линди оказались здесь, в Венеции, в наш медовый месяц. Двадцать семь лет тому назад. И, несмотря на все счастливые воспоминания, какие у нас связаны с этим городом, мы ни разу сюда не возвращались - во всяком случае, вместе. И вот, задумав эту поездку - поездку особую, - мы договорились, что непременно проведем несколько дней в Венеции.
- У вас годовщина, мистер Гарднер?
- Годовщина? - удивленно переспросил он.
- Простите. Я так подумал потому, что вы назвали поездку особой.
Мистер Гарднер озадаченно наморщил лоб, а потом расхохотался громким раскатистым смехом, и мне внезапно вспомнилась пластинка, которую мать слушала постоянно: где-то посередине песни Тони Гарднер произносит несколько слов - что-то насчет того, как ему нет дела до женщины, его бросившей, и дальше следует этакий сардонический смех. Именно таким смехом мистер Гарднер сейчас, сидя на площади, и рассмеялся:
- Годовщина? Да нет, какая там годовщина?
Впрочем, мое предложение отчасти с этим связано. Мне захотелось чего-нибудь очень романтического. Хочу исполнить для Линди серенаду. По-настоящему, в венецианском стиле. Вот тут-то и понадобится ваше участие. Вы сыграете на гитаре, а я спою. Исполню для нее серенаду в гондоле, которая медленно проплывет под ее окном. Мы арендуем палаццо недалеко отсюда. Окна спальни выходят на канал. В сумерках это получится идеально. Фонари на стенах дают достаточно света. Мы с вами-в гондоле, Линди подходит к окну. Исполним все ее любимые номера. Затягивать надолго необязательно, вечерами все еще бывает довольно прохладно. Три-четыре песни, я так думаю. Хорошее вознаграждение будет вам обеспечено. Что скажете?