Вильгельм сидел в полном недоумении. Ужасно неудобно. Он не слыхивал этого имени, а Венис ожидал реакции и мог рассердиться.
И действительно Венис обиделся. Он сказал:
- Что это вы? Газет не читаете? Звезда экрана.
- Прошу прощенья, - сказал Вильгельм. - Занятия, зашился, совсем от жизни отстал. Если я ее не знаю, это ничего не означает. Я не сомневаюсь, что она имеет колоссальный успех.
- Мало сказать. Вот ее фото.
Он протянул Вильгельму несколько снимков. Девица в купальнике - приземистая, грудь как грудь и стройные бедра. Да, вполне ничего, вспоминал Вильгельм, Высокие каблуки, испанский гребень, мантилья. В руке веер.
Он сказал:
- Страшно пикантная.
- Ну не божественное существо, а? И какая личность! Не то что ногами дрыгать, уж будьте уверены. - Он припас для Вильгельма сюрприз. - В ней я нашел свое счастье.
- Да? - отозвался Вильгельм, не сразу соображая.
- Да, друг, мы жених и невеста.
Вильгельм увидел еще снимок, сделанный на пляже. Венис в махровом халате и девица, щека к щеке, глядят в аппарат. Внизу белыми чернилами выведено: "Любовь в Малибу".
- Вы, конечно, будете счастливы. Я вам желаю...
- Знаю, - отрезал Венис. - Меня ждет счастье. Когда я увидел эту рекламу, я ощутил зов судьбы. Я отозвался на него всеми своими фибрами.
- Да, вдруг вспомнил, - сказал Вильгельм. - Маршалл Венис, продюсер, вам, случайно, не родственник?
Оказалось, Венис - сын не то родного, не то двоюродного брата этого продюсера. И, конечно, он не очень преуспел. Теперь Вильгельм уже видел. Обшарпанный кабинетишко и как нервно он хвастал, как старался доказать, кто он такой, - бедолага. Безвестный неудачник среди могучего беспардонного клана. И тут уж он сразу расположил к себе Вильгельма.
Венис сказал:
- Конечно, вы хотите знать, к чему это все. Мне случайно попалась на глаза ваша школьная газета. Удивительная фотогеничность.
- Ну прямо уж, - сказал Вильгельм и не то чтобы засмеялся, а совсем уже задохнулся.
- Не учите меня моей профессии, - сказал Венис. - Что я знаю, то знаю. Тут я собаку съел.
- Вот не представлял... ну а на какие роли, по-вашему, я подхожу?
- Все время, пока мы разговаривали, я наблюдал за вами. Не думайте. Кого-то вы мне напоминаете. Постойте, постойте-ка... Кого-то из наших старых гигантов... Милтон Силлс? Нет, не то. Конуэй Тирл, Джек Малхола? Джордж Банкрофт? Нет, у него лицо было погрубей. Одно я вам скажу: роли Джорджа Рафта - не для вас эти продувные, боевые, свирепые ребята.
- Ну куда мне.
- И вы не мухач из ночного клуба: шикарные бачки, танго, болеро - все не про вас. Ну и Эдвард Джи Робинсон - нет, мимо, мимо... Это у меня мысли вслух. Или, скажем, эта коронная роль Кегни - таксист, кулачищи, челюсть. Нет.
- Да я ж понимаю.
- И не лощеный тип в духе Уильяма Пауэлла, не томный юноша в духе Бадди Роджерса. Вы ведь на саксофоне не играете? Нет. Но...
- Но - что?
- Нашел. Вы герой того типа, у которого герой типа Уильяма Пауэлла или типа Бадди Роджерса уводит девицу. Вы человек положительный, надежный, но вы не пользуетесь успехом. Женщины постарше - те понимают. Мамаши за вас. Сами они за вас бы мигом пошли. Вы человек сочувственный; даже молодым девицам это понятно. Вы можете обеспечить семью. Но им подавай другой тип. Ясно как апельсин.
Сам Вильгельм иначе себя расценивал. И возвращаясь теперь к тому давнему дню, он понял, что был не только удивлен, но задет. Вот ведь, он думал: он уже тогда зачислил меня в неудачники.
Вильгельм сказал несколько с вызовом:
- Вы так считаете?
Венису и в голову не приходило, что человеку может не улыбаться перспектива проблистать в такой роли.
- Таковы ваши шансы, - сказал он. - Вы ведь учитель? И что изучаете? - Он щелкнул пальцами. - Муть.
Вильгельм и сам был того же мнения.
- Можно пятьдесят лет проишачить, пока чего-то добьешься. А тут р-раз - и мир узнает, кто вы есть? Вы - имя, как Рузвельт, как Свенсон . От востока до запада, до самого Китая, до Южной Америки. Это вам не хухры-мухры. Вы делаетесь любимцем всего человечества. Человечество хочет этого, жаждет. Один малый смеется - и миллиард смеется. Один малый плачет - и другой миллиард плачет вместе с ним. Послушайте, дружище... - Венис весь собрался в усилии. Мощный груз давил на его воображение, и он не в силах был его скинуть. Он хотел, чтобы и Вильгельм это почувствовал. Он скривил свои крупные, простые, добродушные, несколько дурацкие черты так, будто он лично совершенно над ними не властен, и сказал своим задушенным, жиром сплюснутым голосом: - Послушайте, повсюду народ страждет, несчастный, измученный - страждет. Им нужна отдушина, верно? Новые впечатления, помощь, счастье или сострадание.
- Да, это правда, правда, - сказал Вильгельм. Ему передались чувства Вениса, и он ждал, что же тот скажет дальше.
Но Венис не собирался больше ничего говорить: он уже все сказал. Дал Вильгельму несколько синих листочков на гектографе, защепленных скрепкой, и сказал, чтоб готовился к пробам.
- Учите текст перед зеркалом, - сказал он. - Расслабьтесь. Отдайтесь роли. Больше чувства. Не стесняйтесь. Жмите на всю железку. Когда вы начинаете играть - вы уже не просто человек, к вам это все не относится. Вы ведете себя не так, как обыкновенные люди.
Так Вильгельм и не вернулся в свой Пенсильванский. Сосед по комнате переслал его пожитки в Нью-Йорк, а университетскому начальству пришлось письменно запрашивать доктора Адлера о том, что с ним приключилось.
Однако еще три месяца Вильгельм проваландался в Нью-Йорке. Он хотел начать новую жизнь в Калифорнии с благословения семьи, а благословения не было. Он ссорился с родителями и сестрой. И вот когда уже прекрасно понимал, на какой он идет риск, когда сам знал тысячи доводов против и чуть не заболел от страха - он уехал. Типично для Вильгельма. После долгих раздумий, колебаний и споров он выбирал то, что много раз отвергал. Десять таких решений - и Вильгельм профукал свою жизнь. Решил, что ехать в Голливуд ни в коем случае нельзя, а сам поехал. Решил ни за что на жениться на своей жене, а сам спасовал и женился. Решил не связываться с Тамкиным, а сам взял и выдал ему чек.
Но Вильгельм же только и ждал тогда, чтоб жизнь началась наконец. Колледж был просто отсрочкой. Венис его обработал, сказал, что мир избрал Вильгельма своей путеводной звездой. И он избежит убогой сутолоки жалких, обыкновенных людишек. К тому же Венис сказал, что он никогда не ошибается. Стопроцентно угадывает талант.
Но увидев результаты проб, Венис сразу повернул на сто восемьдесят градусов. В то время у Вильгельма были нелады с речью. Не то чтоб он явно заикался, нет, но как-то запинался, и звукозапись это выявила. Экран вытащил еще кое-какие штришки, в жизни незаметные. Когда он пожимал плечами, руки втягивались в рукава. Несмотря на исключительный размах груди, в свете юпитеров он не казался могучим. Вот называл себя гиппопотамом - а вышел медведь медведем. И походка медвежья - быстрая, мягкая, косолапая, будто ботинки жмут. В одном не ошибся Венис. Вильгельм был фотогеничен, волнистые светлые волосы (теперь с проседью) вышли очень хорошо, но после проб Венис не стал его обнадеживать. Он хотел от него отделаться. Он не мог себе позволить такой риск, он и так уже понаделал ошибок, жил в вечном страхе перед всесильной родней.
А Вильгельм объявил родителям: "Венис говорит, я должен ехать, это просто мой долг". Как он теперь краснел из-за этого вранья! Он молил Вениса его не бросать. Говорил: "Что мне делать? Для меня просто смерть возвращаться в колледж, я этого не переживу".
Потом, когда уже достиг калифорнийских берегов, он понял, что рекомендация Мориса Вениса - пустой звук. Венис нуждался в жалости и поддержке больше даже, чем сам Вильгельм. Через несколько лет, когда Вильгельм дошел до ручки и работал санитаром в лос-анджелесской больнице, он увидел в газете фотографию Мориса Вениса. Ему предъявлялось обвинение в сводничестве. Внимательно следя за процессом, Вильгельм уверился, что Венис действительно был связан с "Каскаския Филмс", но использовал эту связь, видимо, чтоб организовать сеть телефонных девочек. Но я-то тут, интересно, при чем? Вильгельм чуть вслух не расплакался. Как-то не хотелось верить в разные ужасы про Вениса. Ну набитый дурак, наверно, ну не повезло, запутался, обмишулился, балда. За такое же на пятнадцать лет не сажают? Вильгельм подумывал, не написать ли письмо Венису, выразить свое соболезнование. Вспоминал зов судьбы и как Венис верил, что он будет счастлив. Нита Кристенбери получила три года. Вильгельм узнал ее, хоть фамилию она переменила.