7
Всю ночь Мазунин не спал. Ворочался, курил, глядел в окно. От неистовых толчков крови болело старое сердце. Никогда он не задумывался, правильно ли тогда поступил, только теперь… Утром встал, взял из вазочки на буфете двадцать пять рублей, зачем-то надел плащ и ушел из дома.
В десять его хватились. Юрка с Людкой до полуночи бегали по мужикам, к которым, по их мнению, старик мог зайти. Но не нашли и легли спать. Одна бабка Клавдия шлепала по избе, пила лекарства. Около пяти часов разбудила Людку:
- Ставай… ставай давай!
- Дак дедко-то - свататься ведь пошел, поди! Как я раньше не подумала. Ох, недоумок!
- Ну, пускай его. Спать, спать иди.
- Како тут спать! - всхлипнула старуха.
Быстренько оделась, охая, взяла в ограде палку и отправилась на другую улицу, где в косенькой избушке жила Нюрка Буракова. Уверенности, что старик находится именно там, у бабки не было, но, поскольку Нюрка была упомянута стариком как возможная кандидатура в смысле брака… Распалив себя по дороге, бабка подбежала к избушке и часто заколотила палкой по подоконнику. Привстала на цыпочки, заглянула в окно. С кровати в глубине избы вскочила Нюрка и, заправляя седые космы, бросилась к двери. Приоткрыла:
- Че? Че случилась? Ты ко мне, Петровна?
- Старик мой у тебя? - громко крикнула Мазунина. - Да не ври, а то счас ухи-то прочишшу! Игде он?!
Нюрка сначала заморгала мутными глазками: испугалась. Встрепенувшись, зашипела:
- Ну-ко пошла отсель, покуда собаку не спустила! Нашла кого здеся искать! Тьфу! Ишь, палку схватила! Ох ты, гадость!
Бабка поплелась домой, пристыженно оглядываясь на окна, из которых смотрели разбуженные соседи. Позор!
Больше она никуда не ходила, сидела дома и плакала. Была уверена, что старика уже нет в живых.
8
Он пришел домой на четвертые сутки, утром. Грязный, небритый, исхудавший. Сразу пробрался к свою комнатку и лег на кровать. Старуха зашла следом, села на табуретку рядом и заплакала.
- За что… за что… - шептала она.
- Выйди! - гаркнул Мазунин.
Бабка выскочила с воем. Он встал и пошел в ограду. Вернулся минут через десять с позеленевшим лицом, еле держась на ногах.
- Врача, врача зови! - хрипел он.
Бабка всплеснула руками и кинулась в контору завода, к телефону. Приехала "Скорая помощь". Врач слушала сердце, мерила давление, мяла живот. Спросила:
- Много пили?
- Было… было дело… - корчился старик.
- Придется увезти! - обратилась врач к бабке. - Он ведь, по-моему, в областном госпитале на учете состоит? Туда и отправим. Горе с ними, старыми пьяницами.
9
Как-то в субботу вечером, когда Юрка сидел на пороге, накачивая мяч, мать сказала, глядя мимо него:
- Слышь, Юр, давай завтра - к отцу езжай. Проведай. Я пирогов настряпаю - отвезешь.
… Юрка поднялся по госпитальной лестнице и свернул налево, в маленький притвор, где пила чай толстая уютная старушка.
- Тебе кого, паренек?
- Мне бы Мазунина, Степана Игнатьевича.
- Ходячий?
- Вроде бы…
Она распахнула дверь и показала на лестницу:
- Спускайся по ней во двор. Все ходячие с утра там сидят - осень провожают.
Юрка вышел во двор. На длинных скамейках по сторонам маленькой аллейки сидели инвалиды. День был и вправду хорош: с желтыми листьями под ногами, без ветра - даже чуть палило. Юрка стал высматривать отца. В дальнем конце аллеи пели: небольшая группа инвалидов, сгрудившись на одной скамье, выводила старательно и негромко: "Клен зеленый, да клен кудрявый, лист резной, - я смущенный и влюбленный пред тобой, - клен кудрявый, да…"
"Какие старые они все, - подумал Юрка. - А туда же - про любовь поют, надо же!.."
Песня понемногу увлекла стариков: они запели громче, безногие постукивали в такт костылями по скамье. Рябой мужик вскочил и стал плясать, ухая и буравя землю мягкими войлочными тапками. Пустой рукав выскочил из-за пояса и захлестнул шею… Плясавший сел, запыхавшись, жадно сунул в рот папиросу и, прижав куцым обрубком руки коробок, стал чиркать по нему спичкой. После песни все заговорили, засмеялись.
Отец первым увидел Юрку - окликнул, подошел.
- Здорово, сын.
- Привет. Как дела-то?
- Дела? Да ничего пока.
- Как Ваня-Ваня? Не смучился с тобой?
- Я сам с ним смучился. Орет больно.
- Да, он такой. Он и на меня орал, когда в моих же учениках ходил. Это уж - такой человек! Куды засмотрелся?
- Странные, ххэх! Дурачок ты, Юра! Запомни: это не больница тебе, а госпиталь. Здесь, брат, не так просто. Это - война. А народ-то - ты, верно, думаешь: старики, - а ить это солдаты, Юр. У них вся душа на войне иссеклась, да половина там и осталась, а ты - странные… Глянь, я тот три года не был, а из тех, с кем в последний раз в палате лежал, уж двоих нету! Вот они - война да старость - что делают! А ну как я третий буду?
- Да иди ты! - оборвал его Юрка. - Рано еще смерть-то загадывать. Вон, жениться хошь. - Он криво улыбнулся. - Ты где хоть тогда пропадал?
- А это тебя не касаемо! - резко сказал старик. - Где пропадал - там и ладно.
- Дак интересно ведь.
- А ты не интересуйся, чем не следовает! Денег привез?
- Привез немножко, да пироги. Бери вот. Может, купить чего?
- А что купить? Нет, не надо.
Юрка вспомнил, как приезжали с матерью в госпиталь три года назад, привезли четвертинку водки, и отец распил ее тут же, хранясь от начальства, с одноногим чернявым мужиком.
- Помнишь, водку с мужиком пил? - спросил он.
- Водку? А-а, с Поморцевым-то Гришкой, морячком, - как не помню. Только помер ведь он, в прошлом году, говорят. Слушай, как там мать-то?
- Да что, скрипит потихоньку.
- Ты передавай ей: пущай не сердится уж, что ли…
- Извиниться за тебя, да?
- Нет! - спохватился старик. - Это… не надо! Просто так, мол, и так получилось, решил, мол, я по своей дорожке теперь топать.
- Ну-ну, - отвернув лицо, сквозь зубы сказал Юрка. - Топай давай. Только сам уж ей говори, я тебе в этом не помощник.
Отец внимательно поглядел на него и сунул сухую ладошку:
- Ну, давай тогда!
- Давай.
И Юрка ушел.
10
Захлопнув дверь, Мазунин постоял немного на кухне; было тихо. Он прошел в горницу, сунул в угол маленький чемодан и крикнул:
- Эй, хозяевы!
В боковой комнате заскрипела кровать. Выглянула старуха, охая спросонья.
- Здравствуй, хозяин. Возвернулся, значит.
- Как видишь. Ты одна дома-то?
- А кому больше быть? Все робить убежали, а Федьку в садик увели. Так с утра до вечера одна и сижу: сплю да радио слушаю.
- Дак закрывайся! - завелся Мазунин. - Эдак дождешься, что и саму скрадут - вот горя-то всем будет!
Он прошел в свою комнатушку, лег на привычное место и закурил. Дверь скрипнула - вошла старуха, присела рядом. Мазунин покосился удивленно.
- Слышь… Я вот что хочу спросить: ай ты впрямь от меня уйти надумал? Или в испуг хотел ввести?
- Ага. Впрямь.
- Обидели мы тебя, Степа?
- А это здесь ни при чем: обидели, не обидели. Сам я так вырешил, что с этих пор другая мне планида выходит.
- Обожди, мужик, - бабка склонилась к Мазунину и положила ладошку ему на лоб. Он не шелохнулся. - Обожди. Ты глаза-то не отводи, дай и мне словечко сказать. Вот что, Степан: жись мы с тобой прожили - как секундочка она у меня прошла. И друг друга-то вроде как и не видали - знали робили да ругались, - а ведь я за тобой, как за сугробом, жила. Знала: хоть какая падера подымись - Степка у меня все выдюжит. А я уж где-нито сбоку прилеплюсь тихонечко. И знаешь - больше всего о старости думала: ладно, дескать, она у нас пройдет! А что? Все есть, робята хорошие - живи да веселись! А ты - вон оно как… - она отвернулась, вытерла глаза.
- Да. Уж так. - Мазунин вздохнул, сложил на груди руки.
- Ты не к Любке ли, гулеванке своей, собрался?
- А тебе-то что?
- А то! - вдруг со злобой сказала старуха. - Ежели так, надо было на ей жениться, а мне свет не застить!
- Да не пошла бы она за меня.
- Ага. Значит, хуже меня и бабы тогда у тебя не было? - снова заплакала бабка.
- Зачем не было? Ты тоже не плоше других была.
Мазунин сел на кровати, дотронулся до колена жены, поюлил глазами, отыскивая ее взгляд. Произнес с тоской:
- Не реви ты, Клаша. Не то ты говоришь. Мне теперь, вишь, одному побыть охота. Ни твоей, ничьей суеты чтобы не видеть. Пущай душа отдохнет.
- Да где хоть жить-то будешь?
- А не знаю. Пока здесь побуду, а там подумаю.
- Одна, одна остаюся-а! - горевала старуха, тряся головой. - Ох, смертынька моя-а!
- Пошто одна? - выкрикнул Мазунин. - А ребята? Да не реви!
- Что ребята? - притихла вдруг бабка Клавдия. - Ребята - они хорошие, прокормят. Да ведь мы с ними разно говорим! Оне меня не понимают, я - их. И жись разная, и разговоры другие, и понятия ихние да наши не сходятся. Ты - мужик мой, Степа, у нас и язык-от один; я тебя и ругаючи-то жалела. А ругались - что ж! - меня по-другому разговаривать не больно учивали. Тоже тяжело жила.
Мазунин встал, подошел к окну.
- Не сердись, Клава. - Голос его задребезжал, сорвался. - Не сердись. Ты не думай, что из-за тебя, то, другое… Ты хорошая! Я, может, ненадолго уеду! Мне это дело по своей совести надо решить, а то - тоска оттого, что мог, да не смог, враз меня скрутит. И никому от этого хорошо не будет. Ишь, как меня теперь точит. А так - ненадолго, может! Подурю, да и… приеду, пожалуй! - с сомнением сказал он.