Дверь моей квартиры самая обычная, деревяшка. Бабушка умерла весной, летом квартира пустовала, сейчас вот я переехал.
Инна разглядывает интерьер.
- Ну, если сделаешь ремонт… Хотя, зная тебя…
- Проходи, можешь не разуваться. Тапок все равно нет. Вон туда, в большую комнату.
…Ремонт? Какой, в жопу, ремонт…
Стягивая туфли, хмыкает:
- Да уж… Большая…
- Какая есть.
- Тапочки у тебя хоть имеются?
- Я ж говорил - можешь так… Или возьми мои, я в носках.
Не о том, не о том говорим. Какие, на хер, тапочки…
- Ты проходи, я чайник поставлю.
Кухня засрана до предела.
Голая лампочка. Мертвый блеск пустых бутылок - предательской шеренгой, вдоль стены.
Мусорное ведро у плиты - опрокинутое, с вывалившимися упаковками из-под "доширака", консервными банками и пакетами - словно проблевалось.
Холодильник "ЗиЛ" с автомобильной ручкой, потянуть и нажать, чтобы открыть дверцу. Отец говорил как-то, что этот агрегат покупали еще до полета Гагарина, лет сорок назад. И ведь работает до сих пор.
Внутри - кастрюля с серым комом овсянки недельной давности. В секции для яиц - половина луковицы.
Вот и вся моя еда.
Врезалась женушка бывшая тоже в "зиловского" монстра, только на колесах. Уверен, ничего ему, бедолаге, не сделалось. Помял он ее слегка, даже не почувствовал ничего, наверное.
Это ей за меня, суке. Меня-то всего она изломала, ни один сервис не возьмется: "Восстановлению не подлежит".
Умилительнее жалости к себе может быть только жалость к себе же, помноженная на последствия запоя и расшатанность организма.
- Где у тебя свет в туалете зажигается? - раздается за спиной голос.
Вздрагиваю: не привык, что она - у меня.
- Там лампочка перегорела. Вчера, - зачем-то добавляю я.
Это "вчера" случилось где-то на прошлой неделе.
- Ты знаешь, не надо ничего. Я устала, тебе вставать рано. Давай спать.
Инна заходит в туалет. Не закрывая двери, стягивает колготки и трусы. Вопросительно смотрит на меня.
Только сейчас обнаруживаю, что стою в дверном проеме.
- Ладно, ты давай тут. Полотенце в ванной… Ну, какое есть… Чистое, вроде… - неуверенно говорю я и иду в спальню.
Блин, блин, блин, белье, белье… Серое, вонючее. Сам я не замечаю, но месячной давности белье просто обязано быть грязным и вонючим, как портянка.
"Антресоли!" - рыбьим хвостом бьется спасительная мысль.
Залезаю на табуретку, распахиваю дверцы и вытягиваю пыльный баул. Расстегиваю "молнию", роюсь среди свитеров, сунутых мамой, и радостно вытягиваю пакет: комплект-"полторашка", подарок от мамы на прошлый Новый год.
Соскакиваю вниз и шустрю в комнату. Инна уже закрылась в ванной, включила воду.
Застилаю кровать чистой простыней, едва справляюсь с наволочками, на пододеяльник уже не хватает сил, верчу его в разные стороны, матерясь громким шепотом.
Бросаю на кровать, подхожу к подоконнику, вытягиваю из лежащей на нем пачки сигарету. Закуриваю, разглядывая заоконную темень.
Пепел стряхиваю в горшок с алоэ. От бабки еще остался…
Вроде, поливал, раз живой до сих пор.
Докурив, вновь принимаюсь за пододеяльник. Да пролазь же ты, сука…
- Дай сюда.
Инна опять появляется неожиданно. Завернулась в полотенце - я прыгаю взглядом по ее голым плечам и ногам - и собрала на затылке волосы в пучок. Мне всегда нравилось, когда она делала так: лицо, скуластое, с острым подбородком, становилось очерченней, жестче немного, но привлекательней…
Жена - бывшая, бывшая, да, но жена ведь! - забирает скомканное белье и буднично как-то спрашивает:
- В ванную пойдешь? Пойдешь если, дай мне футболку. Чистую, если можно.
Ничего у нас не будет сегодня, понимаю я. На вот тебе футболка, дорогая. Разок всего надета.
Сука, даже если полезешь сама… Хер чего получишь. Вот хер тебе…
- Что? - переспрашивает Инна.
Вслух, что ли, сказал? Иду в ванную - там тепло и после Инны еще влажно. Безо всякого удовольствия стою под душем, пытаюсь сделать контрастный, но от горячей воды становится нехорошо, набрякает лицо и звенит в ушах, даже сквозь шум воды слышно… Просто стою под слабыми, не колкими совсем струйками, в надежде протрезветь. Замечаю, что совершенно на автомате тщательно намыливаю пах. Хотя даже подрочить желания не возникает. Пытаюсь представить лежащую под одеялом Инку, но ловлю себя на мысли, что равнодушен. А ведь еще час назад…
Усталость, конечно, запой этот…
Ну и усмешки ее - огня и страсти не добавляют.
Выключил воду, отдернул штору. Полотенца нет. Ну да, она ведь в нем вышла. Обтерся наскоро футболкой, бросил под раковину.
Выхожу голый, не прикрываясь,
Свет в комнате выключен. В темноте все равно могу разобрать, что Инка лежит в своей любимой позе - на боку, сунув руку под подушку и поджав ноги. Лицом ко мне. Видит меня, фыркает, зарывается в одеяло и поворачивается спиной.
Лежит молча.
В ушах у меня сильно звенит от выпитого и от усталости.
Спать лучше не ложиться. Нет смысла уже, утро почти.
Сажусь на край постели, спиной к жене. Замечаю, что мысленно начинаю опять называть ее женой. Курить совсем не хочется, но надо себя чем-то занять.
Докуриваю сигарету до половины, начинает мутить. Вминаю бычок в блюдце на табуретке и забираюсь в постель.
В квартире холодно. Тяну к себе край одеяла. Залезаю под него, чистое белье приятно трется о чистое тело. Чувствую тепло, исходящее от Инки. Сам того не желая, прижимаюсь к ней животом и ногами.
Инна делает отстраняющее движение рукой.
Резко разворачиваюсь к ней спиной.
- Спокойной ночи.
Она не отвечает.
Лежим так долго. По-моему, пару раз я даже проваливаюсь в какую-то мутную дрему.
Скоро рассвет.
Мне кажется, она плачет.
Оборачиваюсь.
Острое плечо торчит из-под одеяла. Осторожно трогаю прохладную кожу.
- Я хочу пить, - почему-то шепотом говорит она.
Нашариваю ногами тапки, надеваю их и иду на кухню. Свет не зажигаю - на кухне занавесок у меня нет, а в правом крыле дома уже светится пара-другая окон: кто-то собирается на работу.
Дождь, кажется, так и не прекратился. Зонта у меня нет, куртка сырая… Выходить куда-либо в такое утро желания нет никакого. Начинаю искать приличную отмазку. Позвонить на кафедру, сказаться больным?.. Покашлять, посипеть, сходить в поликлинику опять. Двести рублей - и больничный продлят на три дня.
Что я буду делать с Инной, другой вопрос.
Наливаю из-под крана в единственную свою кружку холодной воды и делаю шаг в сторону коридора.
Что-то обрывается внутри, резко, разом. Лопается оконное стекло и вылетает из рук кружка. Меня бросает на холодильник, ударяюсь лицом о его гладкий бок и обнаруживаю себя уже на корточках, голого, полуоглохшего.
"Штаны, штаны… где штаны?.." - первое, что приходит в голову.
Из спальни слышен Инкин визг - частый, прерывистый.
Еще чьи-то крики, вой сигналок, какой-то звон.
На полусогнутых влетаю в комнату.
Инна сидит на полу, обхватив колени.
Рама выбита, штора болтается на паре колец.
Алоэ на полу, повсюду земля из разбитого горшка.
- Что это? Что случилось, ты знаешь? - кричит Инна, подгребая к себе одеяло.
Вся постель усеяна битым стеклом.
"Пиздец, подъезд взорвался! Как там, на…"
Я не могу вспомнить улицу, где на днях разнесло два подъезда.
Хватаю джинсы и никак не могу попасть ногой в штанину.
Под пяткой хрустит осколок. Обжигает порезом ногу.
- Что случилось, я не пойму?! Что случилось?!
Инна орет, косясь на выбитое окно.
- Зажги свет!
- Нельзя! Взорвалось что-то! Может, газ… Быстро одевайся! - кричу в ответ и роюсь в ящике стола.
Хер там, какой газ, от грохота чуть не оглох…
Так, вот диплом, военник… Приглашение от китайцев… Конверт с заначкой… Сую все в задний карман джинсов. Оборачиваюсь.
Инна сидит на полу, как была, в одной футболке, прикрывшись одеялом.
Хватаю ворох ее одежды и бросаю в нее.
- Оделась, быстро! Быстро оделась, я сказал!
Нахожу свитер, натягиваю. Ищу обувь.
Во дворе страшно кричат.
За дверью тоже слышны крики и хлопки дверей
Кто-то пару раз ударяет в мою дверь.
- Я щас! Одевайся быстрее, хули ты сидишь?
Открываю и вижу соседа снизу, татарина-усача. Из всего подъезда я знаю только его - заливал дважды.
- Шестой дом взорвали, - сообщает он, как мне кажется, очень буднично.
"Кто? Какой шестой?" - хочу спросить.
Сосед бежит вниз по лестнице.
Заглядываю в комнату - Инна пытается надеть колготки. Поднимает зареванное лицо:
- Ты можешь не уходить никуда? Не надо, мне страшно… Ты ведь никуда не уйдешь, да?
- Инн, надо быстро из подъезда выметаться, ты поняла? Вдруг наш тоже рванет. Потом - там люди, понимаешь - люди!
Тащу ее, полуголую, к выходу. Она цепляется за дверную ручку.
- А я, по-твоему, не люди, да? Я - не человек? Ты куда меня привез, вообще?! Я из-за тебя чуть не погибла сейчас, ты понимаешь?!
Знаю, что в такие минуты женщин надо бить по лицу. Видел в кино и читал в книжках. Они после этого успокаиваются. Однако не бью, но помогаю надеть жакет - с юбкой она справляется сама. Сую в руки сумку, накидываю на плечо плащ и тащу за руку - вниз по лестнице.
Вижу, как лицо ее знакомо покрывается пятнами и кривится от всхлипываний. Она что-то бормочет, но я не слушаю.