Рот Филип - Болезнь Портного стр 17.

Шрифт
Фон

- Меня всю выворачивало! Аж кишки вылезали! Тоже мне, шутник… Алекс, никогда никого не разыгрывай - последствия могут оказаться трагическими. Мне было так плохо, Алекс, - любила припоминать мама подробности той ночи через пять, десять, пятнадцать лет после катаклизма, - мне было так плохо, что твоему отцу, этому мистеру Смельчаку, пришлось будить гостиничного врача. Видишь, как я держу пальцы? Меня так рвало, что пальцы у меня буквально одеревенели - вот так примерно. Словно меня парализовало. Можешь спросить у отца. Джек, расскажи, расскажи ему, что ты подумал, когда увидел мои пальцы. Когда увидел, что с ними стало после омара.

- Какого омара?

- Которого твой друг Дойл насильно запихнул мне в глотку.

- Дойл? Какой еще Дойл?

- Дойл, Тот Красавчик Гой, Которого Им Пришлось Перевести В Самую Глухомань, Такой Он Был Бабник! Дойл! Который Был Похож На Эррола Флинна! Расскажи Алексу, что случилось с моими пальцами. О чем ты подумал, увидев мои пальцы…

- Послушай, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

В этом-то все и дело: никто, кроме самой мамы, даже не подозревает о том, что жизнь ее - сплошная драма. Кроме того, вполне возможно, что эта история ближе к вымыслу, чем к реальности (особенно та ее часть, в которой упоминается коварный и опасный Дойл). И еще, конечно, надо принять во внимание то обстоятельство, что у папы и без того достаточно причин для ежедневного беспокойства, и порой ему просто необходимо отключаться от ведущихся рядом разговоров - дабы не перебрать через край, не хлебнуть лишнюю дозу тревоги. Может статься и так, что он вообще не слышал ни одного маминого слова.

Филип Рот - Болезнь Портного

Но мамин монолог продолжается. Подобно тому, как другие дети каждый год слушают историю про Скруджа, подобно тому, как другим детям постоянно читают на ночь любимую сказку - так и меня пичкают главами из истории маминой жизни, исполненной риска и беспокойного ожидания. Эти мамины истории, по сути, и составляют мое детское чтение - помимо учебников, в нашем доме нет других книг, кроме подаренных моим родителям томиков. Они получали эти подарки от людей, навещавших папу и маму во время их болезней. На одну треть наша библиотека состоит из "Семени Дракона" (мамина гистеректомия) (мораль: ничто не лишено иронии, везде таится смех), другие две трети составляют "Аргентинский дневник" Уильяма Л. Ширера и (мораль та же) "Мемуары Казановы" (папин аппендицит). Все остальные книги написаны Софи Портной и являют собой знаменитую серию "Вы меня знаете - в этой жизни я попробую все". Ибо основная идея, которую проповедует в своих произведениях Софи Портная, состоит в следующем: она, Софи Портная, - бесшабашная сорвиголова, которая постоянно рыскает по жизни в поисках неизведанного и получает в награду за свой пыл первооткрывателя лишь тычки и зуботычины. Она на самом деле воображает себя женщиной, которая находится на самых передовых рубежах познания. Мама кажется себе эдакой ослепительной помесью Марии Кюри с Анной Карениной и Амелией Эрхарт. Во всяком случае, именно такой образ матери складывается в голове маленького мальчугана, отправляющегося спать. Мама одела его в пижаму, уложила в постель, подоткнула одеяло и рассказывает сейчас о том, как она, беременная старшей сестрой мальчика, училась водить машину, и как в первый же день после получения прав - "в первый же час, Алекс" - в нее врезался сзади "какой-то маньяк". С того момента она никогда больше не садилась за руль. А может, она рассказывает историю про то, как она, будучи десятилетней девчонкой, хотела поймать золотую рыбку в пруду города Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, куда она поехала проведать больную тетю, - но случайно свалилась прямо на дно грязного пруда. С тех пор она никогда больше не входила в воду, даже если на пляже дежурят спасатели и начался отлив.

А потом следует рассказ про омара. Как она, даже пьяная, сразу поняла, что это не "цыпленок по-королевски", но все же заставила себя проглотить эту гадость - "чтобы заткнуть рот этому Дойлу", - и как потом едва не разыгралась трагедия. С тех пор она никогда не брала в рот ничего, что хотя бы отдаленно напоминало омары.

И потому она просит, чтобы и я не ел омары. Никогда. Если не хочу причинить себе вред.

- На свете есть масса других вкусных вещей, Алекс. Так что не стоит подвергать себя риску остаться на всю жизнь с парализованными руками.

emp

Вот так так! Натерпелся же я горя! Я, оказывается, стал вместилищем такого количества ненависти, о существовании которого даже не подозревал! Доктор, это определенная стадия или то, что называют "материалом"? Я только и делаю, что жалуюсь; противоречия, похоже, бесконечны, отвращение бездонно - быть может, нам стоит продолжить? Я слышу самого себя, наслаждающегося эдаким ритуальным "посасыванием под ложечкой", - а ведь именно по этой причине пациенты психоаналитиков пользуются столь дурной репутацией у обычной публики. Неужели я тогда ненавидел свое детство и своих бедных родителей с той же силой, с какою ненавижу свое детство и родителей сейчас? Если взглянуть на свое прошлое "я" с удобной позиции "я" нынешнего? С позиции того, кем я стал - или не стал? Я действительно извлекаю на свет божий правду, или это простая трепотня? Или трепотня для людей вроде меня - разновидность правды? Прежде чем опять начну жаловаться, я хотел бы заявить, что мой разум подсказывает мне: в то время детство было совсем не таким, каким оно кажется мне теперь - когда я отстранился от него и лишь вспоминаю старые обиды. Сколь бы безбрежным ни было мое смущение, сколь бы чудовищным ни был беспорядок, царивший в моей душе, - я не припомню, чтобы в детстве я принадлежал к тому разряду отроков и отроковиц, которым хотелось бы жить в другом доме и с другими родителями, - даже если у меня и были подсознательные поползновения в этом направлении.

Где бы еще я нашел столь благодарных зрителей? Никто не реагировал на мои пародии так бурно, как мои родители. Я устраивал свои представления во время обеда - мама как-то раз в прямом смысле слова описалась от смеха и бросилась в ванную, истерически хохоча - столь незабываемое впечатление произвела на нее моя пародия на мистера Китцеля из "Шоу Джека Бенни". Что еще? Прогулки. Я до сих пор не забыл те воскресные прогулки с отцом по Викуахик-парку. Вы знаете, стоит мне выехать за город и обнаружить в траве прошлогодний желудь, как в памяти тут же всплывают отец и те наши прогулки. А ведь почти тридцать лет уж минуло.

А про наши беседы с матерью - один на один - я не говорил? Это было еще в те времена, когда я не ходил в школу. За те пять дошкольных лет, что мы с мамой были предоставлены друг другу, - за те пять лет мы переговорили с нею на все темы, какие только можно вообразить.

- Когда я беседую с Алексом, - признавалась мама вернувшемуся с работы усталому отцу, - то могу гладить хоть целый день, совершенно забыв о времени.

А ведь мне, напоминаю, всего четыре года.

Что же касается криков, воплей, слез и страхов - то и эти эмоции были не зряшными. Подтверждением тому - возбуждение, которое я при этом испытывал, и яркость, с какою эти эпизоды запечатлелись в моей памяти. Более того, я знал: пустяк не просто пустяк, а НЕЧТО. Я знал, что самое заурядное происшествие может без предупреждения обернуться УЖАСНЫМ КРИЗИСОМ - таковой мне представлялась жизнь. Один писатель… как бишь его… Маркфилд!.. - у него есть такой рассказ о том, что лет до четырнадцати ему казалось, будто слово "усугубление" - еврейское. Мне еврейскими представлялись три слова: "суматоха" и "бедлам" - два любимых существительных моей матери, - а также словечко "шпатель". Я уже был любимчиком-первоклашкой и быстрее всех поднимал руку, чтобы ответить на любой вопрос импровизированной викторины. И вот однажды учительница еврейского языка просит меня сказать, как называется изображенный на рисунке предмет. Я точно знаю, что мама называет эту вещь "шпатель". В жизни бы не поверил, что это - английское слово. Заикаясь и сгорая от стыда, я сажусь на место. Учитель поражен больше меня. А я - в шоке… Видите, как рано меня начал преследовать злой рок? Видите, с каких ранних лет для меня стало привычным испытывать муки? В данном конкретном случае источником мук является нечто монументальное - шпатель.

О, этот инцидент со шпателем,

Мама!

Вообрази, что я думал о тебе!

emp

Я тут вспомнил - забавное совпадение, - о самоубийстве, происшедшем в нашем доме, когда мы еще жили в Джерси-Сити. Я тогда был еще совершенным маменькиным сыночком, который жил ароматами ее тела и по-рабски зависел от маминых кугеля и рагеле.

Пятнадцатилетний парень по имени Рональд Нимкин, которого все жилички короновали титулом "Хосе Итурби Второй", повесился в ванной. "Какие у него были золотые пальцы!" - причитали плакальщицы, имея в виду, конечно же, его талант пианиста, - "Какой одаренный был мальчик!". И, вслед за этим: "Вы нигде не найдете мальчика, который любил бы свою мать так же сильно, как Рональд!"

Я клянусь вам, что это не дерьмо какое-нибудь - именно эти слова произносили тогда наши соседки. О самых темных желаниях, гнездящихся в человеческом подсознании, эти женщины рассуждали с такой простотой, будто речь шла о ценах на оксидол или консервированную кукурузу! Да что там говорить, если моя собственная мать не далее как этим летом приветствовала меня по возвращении из Европы следующим образом:

- Ну как ты, любимый?

У параллельного телефона стоит ее муж, а она называет меня любимым И ей невдомек: если я ее возлюбленный, то кто же тогда этот шмегег, с которым она живет? Доктор, вам не придется докапываться до подсознания этих людей - оно у них на манжетах написано!

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Похожие книги

Популярные книги автора