Последний эшелон доставил в порт одичавших за время недельного пребывания в "теплушках" резервистов. И хотя сборы не объявлялись уже давно (поговаривали, что Президент отменил их), многие "партизаны" добросовестно явились на призывные пункты. Несчастным пообещали вольную жизнь за счет Адмиралтейства в течение трех недель, а затем – заслуженный отпуск. Всех этих людей бессовестно обманули. Кроме сантехников, учителей, работяг, которые имели счастье лет двадцать назад на собственной шкуре испытать все прелести службы на имперском военно-морском флоте, немало отправили на Армаду и обыкновенных уголовников из штрафных батальонов. Эти мерзавцы громко радовались свободе и всю дорогу пили водку и резались в карты, отчего их физиономии в свете солнечного дня приобрели свинцовую безнадежность. Привезенное быдло немедленно погнали на корабли. Время от времени в толпе раздавалось характерное похрустывание – то затаптывались соскальзываемые с носов очки интеллигентов.
– Куда нас? – слышались в гробовом молчании отдельные голоса.
Конвоиры только угрюмо сплевывали. Тех, кто пытался спастись и бежать, били прикладами по хребтинам.
После того как толпу загнали в трюмы, на пирсах горами осталась лежать одежда. В суматохе, догола раздев десять тысяч приговоренных, их забыли переодеть в робы. И еще целые сутки, прижавшись друг к другу в железных коробках трюмов, бывшие учителя и сантехники причитали и плакали, сокрушаясь о безбедной гражданской жизни. Время от времени открывались люки и сердобольные матросики бросали им куски засохшего хлеба или сырой картофель. Их даже не водили в гальюн. Подобное обстоятельство и вызволило несчастных из забвения, ибо запахи наконец достигли двадцатого яруса фок-мачты, на котором находился штаб Адмирала. Потянув носом воздух, он распорядился позаботиться об этих "проклятых штатских", проклиная Адмиралтейство за такую подмогу.
– На нас заранее поставили крест, – браво заявил он дежурному Первому флаг-капитану, откровенному и наглому лизозаду. – Тем лучше! Для чего тогда и содержат военных людей? Для чего их одевают, кормят, поят, дают с тоски спиваться в казармах и отпускают к потаскушкам?
Первый флаг-капитан затруднился ответить, преданно ожидая заключения.
– А все для того, чтобы в нужный момент бросить в горнило смерти!
– Так точно, – дрогнувшим голосом согласился карьерист флаг-капитан, до последнего дня надеявшийся, что благодаря заступничеству своего дяди – шофера Министра Обороны – его переведут в столичный гарнизон. Правда, подлец дядя так и не пошевелился!
– И это прекрасно, молодой человек! – воскликнул новый Рожественский. – Разумеется, нас накроют с какой-нибудь недобитой базы, но зато какой жирный след мы оставим в истории. Мы прихлопнем их, как клопов, – от Техаса до Аляски! Вы были в Техасе? Я был – в составе делегации на празднике Братания Народов. Какое там пиво! Я участвовал в родео. Славные были денечки… Ну что? Разобрались с этими засранцами?
Первый флаг-капитан доложил, что замаравшихся и дрожащих "партизан" наконец-то доверили судовым баням.
– Вот-вот, и не жалеть мыла, – распорядился Адмирал и хлопнул ладонью по карте, накрыв ею район от Вермонта до Калифорнии. – Черт подери, я буду не я, если они у нас не поскачут, как блохи!
И захохотал так, как может хохотать только человек с чистой совестью.
Все шло по плану. "Партизан" окатывали из шлангов грязной забортной водой и выдавали им такое тряпье, которое постыдились бы надевать нищие средневекового Лондона. Горнисты не успокаивались. Ровно за пять часов до отплытия по сходням, закачавшимся, словно цирковые канаты, тяжело протопала морская пехота. Это были поистине мулы Маґрия: каждый здоровенный двухметровый пехотинец сгибался пополам под тяжестью армейских рюкзаков, автоматов и базук. Тяжеленные шлемы, делавшие пехотинцев похожими на марсиан, болтались на поясных ремнях. Дабы довести морскую пехоту до состояния полной неизбывной ярости, ее на парашютах, подобно семенам одуванчиков, рассеивали над джунглями, вдавливали в песок всех мировых пустынь, заставляли ползком пересекать тундру и питаться ягелем и леммингами. Битье бутылок о головы практиковалось ежечасно. Некоторых из молодцов приходилось вязать даже после учебного боя, словно берсерков. Разместили всю перегруженную ножами и гранатами свору отдельно от остальных смертных, заперев в особых палубах, где уже стояли водоплавающие танки. Общение с дикой ордой всем было строжайше запрещено.
Адмирал был горд их видом.
– Эти все в клочья разнесут, – резюмировал он, наблюдая за погрузкой. – Пехотинцам – усиленный рацион и в день, обязательно, по живой крысе. Ребятам нужна свежая кровь. Распорядитесь насчет пустых бутылок! Никуда не выпускать их! Злить, злить и злить. Морпех должен быть свиреп, словно хряк перед случкой!
С такой же отеческой любовью озирал Адмирал и носовые башни главного калибра своего флагмана, громоздящиеся одна на другую. Стволы орудий, растопыренные, словно пальцы Гулливера, навевали ему воспоминания о его собственном артиллерийском прошлом. Начинал он службу вторым мичманом резервного расчета и частенько вспоминал о тех славных временах. До сих пор Адмирал обожал снаряды, высотой с трехэтажный дом, которые элеваторы неторопливо доставляли к столь милым его сердцу затворам, и не мог надышаться пороховым угаром. Громы выстрелов, суета прислуги в башнях, крики дальномерщиков, потрескивание в наушниках – все это и по сей день доставляло ему неописуемое наслаждение. Особенно приятно было следить за тем, как, кувыркаясь, тысячетонные чушки уносятся за горизонт и превращают мишени в сплошное месиво.
И вообще "Убийца Неверных" потрясал воображение. Три миллиона тонн водоизмещения, двенадцать тридцатичетырехдюймовых стволов в четырех башнях, восемьсот ракетных установок в контейнерах по бортам, двадцать тысяч человек экипажа – линкор был настоящим чудовищем, рядом с которым японо-императорский "Ямато" казался ничтожной соринкой! На двадцать пять этажей вздымались его мачты, четырнадцать атомных реакторов насыщали его невиданной энергией. Это был настоящий город, уходящий под ватерлинию еще на шестьдесят метров, с просмотровыми и спортивными залами, саунами, госпиталями, камбузами, прачечными, двух и трехкомнатными каютами для высших офицеров. Его электростанции способны были питать целые государства. В его пекарнях ежедневно выпекалось сто пятьдесят тысяч буханок хлеба. Когда исполин выходил в море, на сотни миль по побережью разносилось штормовое предупреждение. Развивая скорость до пятидесяти узлов, "Убийца Неверных" вызывал в океане волны, подобные цунами. Более двенадцати тысяч тонн взрывчатых веществ выбрасывал этот левиафан при одном лишь залпе главного калибра. Он изрыгал огонь своих пяти тысяч шестиствольных пушек, ставя непреодолимую завесу для вражеской авиации. Он мог всадить одновременно восемьсот ракет во все стороны света и накрыть ими целые материки, его подводные торпедные аппараты доставали вражеские субмарины в радиусе до тысячи миль. Двести тысяч компьютеров были подчинены головному мозгу – гордости и величайшей тайне "оборонки" – Центральному Посту, электронная начинка которого совершала до четырехсот триллионов операций в секунду. Когда "Убийца Неверных", заполненный всем необходимым, битком набитый людьми, боеприпасами, крысами, размножающимися в его трюмах с невероятной быстротой, готовился к выходу, сотни океанских буксиров сновали взад-вперед возле его отливающего металлом гигантского брюха.