* * *
Солнцем выбило окна, орали, как сумасшедшие, птицы. Я на кухне, в руках у меня бутерброд: жую то, что ещё беспокоит, проглатываю то, что уже случилось. Входит кот, неразговорчивый, мартовский. Ему не до смеха: кошек нет, мыши оптические, только еда мышиного цвета, а хотелось, возможно, в горошек или хотя бы в клетку. Мы молча завтракаем, аромат одиночества.
– Чего ты такой недовольный? Может, соли в еде не хватает?
– Не соли. Жертвы, вот чего не хватает в жизни, если ты хищник. А я в душе своей хищник, – начал вылизывать шерсть на груди Том.
– А я, по-твоему, жертва?
– Да, тебе не хватает хищницы.
– Так всегда – разведёшься, а потом скучаешь, места себе не находишь. Ты-то откуда узнал, что я скучаю? – посмотрел я испытующе на кота.
– Ты с утра наступил мне на хвост.
– Что же ты промолчал?
– Из чувства такта. А ты чего улыбался?
– Из чувства юмора. Извини, вышло случайно. Но в целом ты прав.
– А в частном?
– Частная жизнь моя не настолько разнообразна, – доел я свой бутерброд и посмотрел на кота.
Он кинул мне в ответ два своих изумруда.
– Хочешь поговорить? Валяй! – ловким прыжком кот забрался мне на колени.
– Том, ты когда-нибудь убивал?
– Только мышей, и то заводных, – стащил он со стола кусок сыра.
– А ты?
– Я всё время пытаюсь убить время, – посмотрел я на кухонные часы, которые тихо показывали, что идут, но до сих пор ещё не ушли.
– За что?
– За то, что уходит.
– Значит, ты ему просто не нравишься. Ты действительно хочешь его прикончить?
– Иногда очень сильно.
– Подумай, потом надо будет оправдываться, объяснять, куда ты дел его труп, заметать следы. Тебе это надо?
– Откуда я знаю. Ладно, зайду с другой стороны: ты боишься смерти? Говорят, что если человек не выполнил миссию, то зачем он родился, то ему умирать очень страшно.
– Как утро, однако, не задалось, – взял ещё сыра кот. – Таким вопросом можно и убить ненароком. Не, я её не боюсь, если с хозяином жизни нет никакой, то и смерти, должно быть, нет.
– Тебе здесь плохо живётся?
– Я требую трёхразовое питание, женщин, два раза в год – море… Шутка. В раю, возможно, живётся комфортней, но не хотел бы, не думаю, что там есть интересные люди.
– Интересные все в аду.
– Именно. Они ещё здесь есть, – лизнул он мою руку.
* * *
– Привет, Муха, – подбежал Шарик по привычке сзади.
– Здравствуй, Шарик. Да хватит тебе уже принюхиваться, опять небритый, соскучился, что ли? – скромно пыталась развернуться Муха.
– Да, всю ночь о тебе думал, смотрел на звёзды и представлял, как ты там будешь в космосе, в темноте, без пищи, – глядел он в её большие томные глаза.
– Я же всего на три витка, если ещё полечу, – закатила она глаза.
– Как кастинг-то прошёл, кстати?
– Да вроде ничего прошёл, правда, пришлось переспать с главным. Космос требует жертв.
– Ни стыда, ни совести, – улыбнулся пёс белыми зубами.
– А зачем брать лишнее на орбиту? Бессовестно, но быстро: пять минут без совести за три часа в космосе, – закатила Муха глаза ещё дальше.
– Недорого, – почесал Шарик ногой за ухом. – Теперь тебе всё время с ним спать придётся? – стал рисовать на земле замысловатые цветочки.
– Не знаю, сказали, что подготовка к полёту займёт три месяца – испытательный срок. Но самое главное, что у меня теперь будет новое имя, свой позывной – Белка!
– Почему Белка? – затёр он свои творения.
– Потому что на букву Б, – побледнела Муха.
– Ты что, одна полетишь? – застелил Шарик своим телом тёплую землю.
– Нет, с одной сучкой, со Стрелкой.
– Потому что на букву С? – положил он морду на вытянутые вперёд лапы, и она растеклась по ним.
– Терниста дорога к звёздам, – легла Муха рядом, впившись своим провинившимся взглядом в его глазные яблоки.
– Оно того стоит? – закрыл Шарик глаза, будто был сторожем этого яблочного сада.
– Не знаю. Сына надо поднять на лапы. Он же у меня единственный и такой непутёвый, – поймала языком Муха падающую по морде слезу.
– Дети, как им хорошо без нас, как нам плохо без них, – вспомнил он своё щенячье детство и родительскую конуру.
– Ты-то своего видишь часто? – лизнула она Шарика.
– Раз в неделю, – услышал пёс запах домашнего супа в её языке.
– Алименты платишь? – не переставала она лизать его гордость.
– Ежемесячно, тридцать пять процентов костей, – начал он возбуждаться от такого обилия женской неги.
– Ты всё в кости играешь, а ребёнку мясо нужно, – резко прекратила она ласкать его морду.
– Да где же я его возьму, мясо-то? Работу ищу, перебиваюсь пока старыми заначками.
– А как же заграница? – поднялась с земли и отряхнулась Муха.
– Ну ты же понимаешь, что всё это одна болтовня, для красного словца, кому я там нужен, за границей, там своих псов хватает, – со злостью на себя закусил Шарик блоху, которая ползла по его лапе. А может, и не было никакой блохи, просто злость.
– Чем сегодня займёмся? – попыталась она отвлечь от тяжёлых дум Шарика.
– Может, кино посмотрим?
– Может, лучше друг на друга?
– А других нет вариантов?
– Никто меня не любит, никому я не нужна, – заскулила Муха.
– Так радуйся: никто не обидит, не бросит ради другой, не изменит, не выгонит, не поцелует жадно в самое сердце, чтобы затем плюнуть в душу. Ты в безопасности, – прикусил Шарик любя её холку.
– К чёрту опасность! Знал бы ты, как её порой не хватает, – виляя хвостом, оценила она его манёвр.
Шарик хорошо знал, что после этих слов погода в душе женщины начинает резко портиться, как бы ярко ни светило солнце. Он хотел бы утешить Муху, но знал, чем это может обернуться. То, что было, обязательно повторяется, стоит только попробовать заново начать городить огород отношений, стоит только один раз остаться, а утром почистить зубы, одеться, позавтракать и выйти на улицу, можно даже не завтракать, можно даже не одеваться. И пошло-поехало, минимум через неделю, если считать, что эта неделя будет медовой, опять выедание нервов. А может быть хватит, и ночи, как только холодильник, пустой утром, пожмёт тебе руку, или лапа забудет выключить свет в туалете или другой найдётся какой-то предлог, который ты попытаешься писать слитно с тем, что может существовать только раздельно.
– Неужели ты всё ещё меня не простил? – угадала движение его мыслей Муха.
– Простить можно что угодно, только это будет уже не любовь, и даже не дружба.
– А что это будет?
– Кёрлинг, где один станет с криками сталкивать камень с души, а другой попытается оттереть на ней пятно.
– Сколько я не смотрела, этот вид спорта не понимаю.
– А что там непонятного? Всё как в жизни, сплошные тёрки.
– Я чувствую себя бесполезной вещицей, даже ты меня больше не замечаешь.
Шарик почувствовал, что нечто внутри Мухи искалечено и не подлежит ремонту, хотя многие до сих пор так или иначе пытаются восстановить её нежность, лезут в монетоприёмник, в эту складку любви, пещерку истомы, в этот спальный мешок, в карман, в ларец с драгоценностями, в вечную скважину нефти, в её метро, в её бесконечный космос… За любовью, со своим проездным билетом. Он даже услышал, как она всем им кричит: "Уберите единый! В космосе он не действителен".
"Муха капризна сегодня, но космос капризней", – поглядывал на небо Шарик. И действительно, над парком уже висела туча с гигантский надувной матрац лилового цвета.
– Мне кажется, сейчас ливанёт. Может, к дому двинем?
– Да! Проводишь?
– Хорошо, бежим! – рванул с места Шарик, мотая про себя: "Как я могу отказать, если женщина просит", а Муха полетела за ним следом с той же самой мыслью: "… если мужчина хочет".