Перед полком шагал военный оркестр во главе с капельмейстером, наяривая залихватский марш. Впереди на лихом белом коне гарцевал бравый старый полковник, лет эдак аж тридцати восьми. За ним, под звонкий цокот копыт, выплывали ослепительные майоры, волшебные штабс-капитаны, неотразимые поручики, восхитительные корнеты… Зеленые кивера с оранжевыми султанами, малиновые доломаны, расшитые золотом, серебряные ментики с меховой опушкой, атласно-голубые попоны под кавалерийскими седлами, в которых упруго размещались белоснежные панталоны с вшитыми в нужное место заячьими лапками, – одним словом, в город въехало все, что устрашало врагов и пленяло женщин.
А женщины города Губернска были не робкого десятка и шли навстречу опасности грудью вперед. На балконах, в распахнутых окнах домов, в витринах лавок и в оживленной толпе мелькали очаровательные локоны, манящие улыбки, завлекательные глазки и соблазнительные ножки – одним словом, все, что вдохновляет военных на штурм. Эту радостную картину не могли омрачить даже постные лица мужей, которые чувствовали себя ненужными на этом празднике жизни.
На углу главной улицы стояла черная запыленная карета, обляпанная грязью, из которой выглядывала физиономия Мерзляева, светившаяся патриотической улыбкой.
– Орлы ребята! – с гордостью обратился Мерзляев к сидевшему в той же карете Артюхову, но, когда тот попытался высунуться в окно, Мерзляев резко осадил его:
– Куда! Болван! Ты свою рожу не афишируй…
Полк продолжал торжественное шествие по городским улицам. Когда гусары поравнялись с зоологической лавкой, в ее витрине показался ликующий хозяин с ликующими чадами и домочадцами. Каждый из стоявших держал клетки с попугаями.
– Нашему доблестному гусарскому воинству – у-ра-а! – закричал хозяин лавки и сделал знак домочадцам.
– Ур-ра! – закричали домочадцы.
Хозяин подмигнул попугаям и даже чуть присвистнул: "Фьють".
– У-ра! – один за другим закричали попугаи…
В заведении мадам Жозефины, несмотря на середину дня, ощущалось раннее утро: полуодетые, невыспавшиеся барышни причесывались, зевали, пили чай, слонялись из угла в угол.
Появилась взволнованная мадам Жозефина – элегантная француженка лет сорока.
– Мадемуазель! Большой радость!.. Темпераментный гусар вошел в город… Каникулы кончатся. Будет много работи… Требь ян! Требь ян!
Барышни вяло отреагировали.
– Тебе-то "требь ян", – проворчала одна из барышень, – а нам отдувайся…
– В деревню хотела отпроситься, – сказала девица по имени Жужу, – теперь, стерва, не пустит…
Барышни выползли на балкон.
– Все радуется, – потребовала Жозефина. – Общий виват!
– Виват! – вразнобой заорали барышни.
Гусары при виде жриц любви все как один повернули головы и сделали равнение на балкон. Галантный полковник отдал честь. Один из гусаров, Алексей Плетнев, пришел в радостное возбуждение, конь под ним совершил подлинный цирковой трюк: переступая ногами, почти танцуя, он вынес всадника к балкону, а потом, шаркнув копытом, сделал поклон.
Девушки взвизгнули от радости и зааплодировали.
Во дворе городского театра шла погрузка на подводы и фуры театральных декораций: передвижная драматическая труппа покидала Губернск в унылом состоянии. Выносили и складывали в ящики костюмы, реквизит, личные вещи.
Трагик Бубенцов влез на повозку и простер руки в направлении города.
– О Губернск непросвещенный! – заорал он. – О кладбище талантов! О скопище малограмотных плебеев… О… О… – Трагик на секунду задумался и затем спокойно закончил проклятие: – Чтоб вы все сдохли… Трогай, дочка, – добавил он, обращаясь к молодой девушке, сидящей на козлах. – Федор, открывай ворота!
Караван тронулся. Федор, один из артистов труппы, распахнул ворота, и сразу во двор ворвался грохот военного марша. В проеме ворот показались гусары.
Бубенцов замер.
– Стой, дочка! – заорал он через секунду. – Остаемся! Что у нас в репертуаре из жизни офицеров?
– Отелло, что ли, – неуверенно сказал один из актеров.
– Годится, – одобрил Бубенцов. – Злободневная вещица: красотка вышла за генерала. Роли расходятся? – Он деловито оглядел труппу. – Отелло – я, Кассио – Марк, так… Яго – Федор. Вылитый Яго! Анна, ты сыграешь Эмилию, а ты, дочка, – Дездемону.
– Что вы, папенька! – побледнела Настенька. – Я же роли не знаю…
– Суфлер знает, – успокоил Бубенцов.
– Но ведь страшно… Господа офицеры… Как перед ними играть?
– Громко! – подытожил Бубенцов.
На центральной площади, возле здания городского театра, цвет Губернска готовился к встрече доблестного воинства. Держа в руках поднос с хлебом-солью, впереди всех стоял породистый губернатор с еще более породистой губернаторшей. Позади них толпилось менее породистое дворянство, духовенство и чиновничество…
Полк, продолжая свое победное вступление в город, появился на центральной площади, и вдруг случилось непредвиденное: прямо перед носом колонны через улицу, усыпанную цветами, пробежала отвратительная черная кошка.
Оркестр встал как вкопанный. Музыка сбилась и смолкла. Полк замер. Толпа затаила дыхание.
Торжественная процессия, во главе с губернатором и хлебом-солью, тоже остановилась.
Возникла неловкая пауза. Хозяева города и гости стояли друг против друга, не смея сделать рокового шага.
На мужественном, покрытом боевыми шрамами лице полковника Покровского мелькнуло секундное колебание. Но затем он трижды плюнул через левое плечо, вздыбил коня, выхватил клинок и скомандовал:
– За мной, ребята!
И на полном скаку первым пересек воображаемую опасную черту.
Полк ответил громогласным "ур-ра!" и поскакал за бесстрашным командиром. Оркестр вновь грянул марш.
Счастливая толпа завопила "виват!", в воздух полетели чепчики и другие части туалета…
Вечером театр города Губернска был и впрямь переполнен: офицеры пришли посмотреть на местных барышень и дам, а дамы и барышни пришли показать себя офицерам. В этой напряженной обстановке актерам было довольно трудно привлечь внимание к себе, поэтому они играли громче, чем обычно. За ходом спектакля следили лишь обреченные мужья города Губернска, тем более что на сцене бушевали страсти ревнивого венецианского мавра, заподозрившего свою жену в любовной связи с офицером, что делало трагедию как никогда актуальной…
Трагик Афанасий Бубенцов, вымазанный сажей, сверкая белками глаз, с помощью суфлера обвинял в неверности Дездемону, которую изображала его родная дочь Настенька.
– Сегодня я схватил ужасный насморк! – подавал текст суфлер, и Бубенцов, как громогласное эхо, оповещал об этом весь зал. – Как надоел! Подай мне твой платок!
– Вот он, – нежно сказала Настенька, услышав шепот суфлера.
– Нет! Тот, что подарил тебе я, – попугайствовал Бубенцов.
– Он не при мне.
– Нет?! – саркастически усмехнулся мавр.
– Нет, – простодушно ответила Дездемона.
– Нехорошо!
В этот драматический диалог неожиданно ворвался звук хлопнувшей двери – в зал вошел корнет Алексей Плетнев. (Поскольку он является героем нашего повествования, опишем его подробней, тем более что часть публики оглянулась и смотрит на него… Он молод, высок, строен. На его румяном лице, как два кинжала, торчат задиристые усы. Неправильные черты лица, нос картошкой, растопыренные уши не давали повода считать его красавцем, но он был хорош собой, черт бы его побрал!)
Ничуть не смутившись, корнет окинул хозяйским взглядом весь женский личный состав, пришел в восторг, послал несколько воздушных поцелуев в разных направлениях и стал пробираться к своему креслу, наступая на чьи-то ноги, ежесекундно громко выкрикивая "пардон!".
– Кто этот невежа? – спросил губернатор у сидевшего рядом командира полка. – Всего лишь корнет, а позволяет себе…
– Плетнев! Лешка! – В грубоватом голосе полковника послышалась гордая отцовская нотка. – Стервец!.. Герой! А в корнеты разжалован за дуэль.
– Дуэль была из-за женщины? – игриво спросила губернаторша.
– Разумеется, сударыня, – ответил полковник. – Из-за двух!
Жена губернатора посмотрела на Плетнева, потом перевела взгляд на мужа, вздохнула и грустно стала смотреть на сцену, где шла своя трагедия.
Дездемона секретничала с Эмилией. Суфлер подсказывал тему для беседы и той и другой…
"Д е з д е м о н а. Неужели в самом деле есть женщины, способные мужей обманывать так низко?
Э м и л и я. Без сомненья, немало их…
Д е з д е м о н а. А ты так поступить решилась бы? Когда б тебе давали хоть целый мир?
Э м и л и я. А вы бы разве нет?
Д е з д е м о н а. Нет! Никогда! Клянусь небесным светом!"
В голосе Настеньки Бубенцовой прозвучал пафос добродетели. Губернские мужья бешено зааплодировали, одобряя эту целомудренную программу. Один из мужей даже вскочил и закричал: "Браво! Молодец, Дездемона!" В ту же секунду молодой гусар (в полку его прозвали Симпомпончик) привычным жестом сует записку его жене, та таким же привычным жестом сунула записку за корсаж… Муж уселся и высокомерно покосился на Симпомпончика – тот с подчеркнутым равнодушием смотрел на сцену.
Плетнев восхищенно уставился на Дездемону.
– Экий розанчик! – громко воскликнул он и ткнул локтем своего соседа, которым оказался штабс-капитан Мерзляев, одетый во фрак. – И давно она здесь?
– С начала пьесы, – пожав плечами, ответил тот.
– А я, дурак, опоздал! Хороша! Верно?
– Обворожительна! – согласился Мерзляев. – Шарман! Очень пикантна. В ней есть что-то такое… – И Мерзляев, наклонившись к уху корнета, шепнул: – Думаю после спектакля рискнуть…