Маргерит Дюрас уже почти полвека является одной из самых популярных и читаемых писательниц не только во Франции, но и во всем читающем мире. "Краски Востока и проблемы Запада, накал эмоций и холод одиночества - вот полюса, создающие напряжение в прозе этой знаменитой писательницы".
В "западных" романах Дюрас раннего периода - "Модерато Кантабиле" и "Летний вечер, половина одиннадцатого" - любовь тесно переплетается со смертью, а убийства - вариации на тему, сформулированную Оскаром Уайльдом: любящий всегда убивает того, кого любит. Роман "Модерато Кантабиле" знаком российским читателям еще и по экранизации, сделанной в 1960 г. Питером Бруком с Жанной Моро и Жан-Полем Бельмондо в главных ролях.
Маргерит Дюрас
Модерато кантабиле
I
- А ну-ка, прочти мне, что там написано над твоими нотами, - велела дама.
- "Модерато кантабиле", - выговорил мальчик.
Добившись ответа, дама резко ударила карандашом по клавишам. Мальчик даже не шелохнулся - так и сидел неподвижно, не сводя глаз со своих нот.
- И что же это значит - модерато кантабиле?
- Не знаю.
Сидевшая метрах в трех от них женщина сокрушенно вздохнула.
- И ты вполне уверен, будто не знаешь, что означает "модерато кантабиле"? - не унималась дама.
Малыш по-прежнему хранил молчание. Дама вскрикнула, с трудом сдерживая бессильный гнев, и снова стукнула карандашом по клавишам. Малыш даже глазом не моргнул. Дама обернулась.
- Ну что, мадам Дэбаред, как вам это нравится? - осведомилась она.
Анна Дэбаред еще раз вздохнула.
- Ах, кому вы это говорите? - отозвалась она.
Неподвижный, не поднимая глаз, мальчик был единственным, кто заметил, что на город неожиданно опускается вечер. И вздрогнул.
- Я объясняла тебе это на прошлом уроке, на позапрошлом уроке, сто раз тебе твердила, и после всего этого ты смеешь мне говорить, будто не знаешь?!
Малыш не счел нужным удостоить ее ответом. Дама снова окинула взором неподвижную, словно изваяние, фигурку. Злость ее все возрастала.
- Ну вот, опять начинается, - едва слышно пробормотала Анна Дэбаред.
- Дело вовсе не в том, что ты не знаешь, - продолжила дама, - ты просто не желаешь ответить, и все.
Анна Дэбаред тоже, в свою очередь, с ног до головы окинула взором малыша, но совсем по-другому, не так, как дама.
- Так ты ответишь или нет? - взвизгнула дама. Малыш ничуть не удивился. И снова не проронил ни звука. Тогда дама в третий раз стукнула по клавишам, да так сильно, что даже грифель сломался. Прямо рядом с руками мальчика. Они были еще совсем детские, пухлые и молочно-белые, как у младенца. Крепко сцепленные друг с другом, они даже не шелохнулись.
- Он трудный ребенок, - не без робости решилась заметить Анна Дэбаред.
Мальчик обернулся навстречу этому голосу, глянул на мать, быстро-быстро, точно хотел убедиться в ее существовании, потом снова неподвижно застыл, уставившись в ноты. Руки так и лежали на клавишах, крепко сцепившись друг с другом.
- Какое мне дело, мадам Дэбаред, трудный он у вас или нет, - возмутилась дама. - Мне важно, чтобы он слушался, подчинялся, вот все, чего я требую.
В наступившей после этих слов тишине в растворенное окно ворвался рокот моря. А с ним и приглушенный шум города на закате того погожего весеннего дня.
- В последний раз тебя спрашиваю. Так ты по-прежнему упорствуешь, будто не знаешь, что такое "модерато кантабиле"?
В проеме растворенного окна пронесся катер. Малыш, сидевший, уставившись в свои ноты, чуть вздрогнул - только одна мать и заметила это движение, - когда катер ворвался в него и взбудоражил ему кровь. Приглушенное гудение мотора разнеслось по всему городу. Прогулочные катера были здесь редкостью. Розовый, цвет угасающего дня окрасил все небо. Другие дети, где-то там внизу, на набережной, тоже остановились и смотрели.
- Я тебя в последний раз спрашиваю: так ты уверен, что не знаешь?
Катер все еще мчался в проеме окна.
Дама не на шутку удивлена этаким упрямством. Гнев ее чуть смягчается, ему на смену приходит отчаяние - ах, неужели она так мало значит в глазах этого ребенка, - и теперь уже не жестом, а словами выражает она ставшую вдруг до боли очевидной тщетность своих усилий.
- Господи, - стонет она, - Господи, что за неблагодарное ремесло.
Анна Дэбаред никак не реагирует на это горькое признание, лишь едва заметно качает головой, будто, кто знает, вполне согласна с ее словами.
Катер наконец-то завершил свой путь сквозь пространство распахнутого окна. Шум моря сделался сильнее, оглушительный на фоне молчания мальчика.
- Модерато?
Мальчик разжал руку, опустил ее вниз и почесал ногу. Жест явно непроизвольный и, похоже, убеждает даму, что в его действиях нет злого умысла.
- Не знаю, - выдавил он, почесавшись. Внезапно краски заходящего солнца обрели столь величественные оттенки, что даже изменили белокурый цвет волос малыша.
- Но ведь это же так просто, - уже чуть спокойней заметила дама.
Потом, не торопясь, высморкалась.
- Ах, ну и ребенок, - с какой-то радостью в голосе проговорила Анна Дэбаред, - нет, что за ребенок, и как же это мне удалось произвести на свет этакого упрямца…
Дама явно не усматривает тут никаких причин для гордости.
- Это значит, - вконец сдаваясь, наверное, уже в сотый раз повторяет она мальчику, - это значит: умеренно и певуче.
- Умеренно и певуче, - совершенно отсутствующим голосом, витая где-то далеко-далеко, повторяет за ней малыш.
Дама оборачивается.
- Нет, вы видели такое?..
- Ужасно, - смеясь подтверждает Анна Дэбаред, - упрямый как осел, просто уму непостижимо.
- А теперь давай-ка сыграй с самого начала, - приказывает дама.
Мальчик не подчиняется, будто вовсе не слышит.
- Я кому сказала, с самого начала.
Мальчик даже не шевелится. В безмолвии его упрямства снова явственно проступает шум моря. Последней розовой вспышкой полыхает небо.
- Я не хочу учиться играть на пианино, - произносит мальчик.
На улице, где-то совсем близко от дома, раздается громкий женский крик. Жалобный и протяжный, он делается таким пронзительным, что даже заглушает шум моря. Потом вдруг обрывается, будто его и вовсе не было.
- Что это?! - восклицает малыш.
- Должно быть, что-то случилось, - отвечает дама.
Притихший было шум моря возрождается с прежней силой. Розоватый же цвет неба заметно бледнеет.
- Да нет, ничего, - успокаивает Анна Дэбаред, - все это так, пустяки.
Вскакивает со стула и бросается к пианино.
- Ах, сколько нервозности, - замечает дама, неодобрительно оглядывая обоих.
Анна Дэбаред обнимает сынишку за плечи, сжимает крепко, до боли, потом говорит, почти кричит:
- Нет-нет, ты должен учиться играть на пианино, непременно должен, понимаешь?
Мальчик дрожит по той же самой причине, потому что и ему тоже делается страшно.
- Не люблю я пианино, - едва слышно шепчет он.
В этот миг вслед за первым раздаются другие крики, со всех сторон, разноголосые, нестройные. Они возвещают, что какое-то событие уже свершилось, уже позади, и звучат теперь почти утешительно. Так что урок продолжается.
- Так надо, любимый, - настаивает на своем Анна Дэбаред, - так надо.
Дама качает головой, явно осуждая непозволительную мягкость матери. Тем временем море мало-помалу окутывают сумерки. А небо медленно теряет свои яркие краски. Только запад все еще рдеет. Но и он тоже тускнеет на глазах.
- Но почему? - не понимает малыш.
- Музыка, любовь моя…
Мальчик медлит, пытаясь вникнуть в ее слова, так и не понимает, но соглашается:
- Ладно. Но скажи, кто это там кричал?
- Я жду, - напоминает о себе дама.
Он начинает играть. Музыка звучит, заглушая шум толпы, клубящийся на набережной уже прямо под окнами.
- Нет, вы только послушайте, - радуется Анна Дэбаред, - послушайте, вот видите…
- Когда он захочет… - замечает дама.
Мальчик закончил свою сонатину. И тотчас же в комнату снова ворвался рокот толпы - назойливо, властно.
- Что это там? - снова спросил мальчик.
- Давай-ка еще раз с самого начала, - приказывает дама. - И не забывай: модерато кантабиле. Представь себе колыбельную, которую поют тебе на ночь.
- Ах, я никогда не пою ему колыбельных, - признается Анна Дэбаред. - Сегодня непременно попросит меня спеть, а он умеет делать это так, что я не в силах ему отказать.
Дама пропускает эти слова мимо ушей.
Мальчик снова заиграл свою сонатину Диабелли.
- Си-бемоль в ключе, - во весь голос напоминает дама, - ты слишком часто забываешь об этом.
С набережной доносятся лихорадочные голоса, вперемежку мужские и женские, их становится все больше и больше. Кажется, все они произносят одно и то же, но различить слова невозможно. А сонатина тем временем все звучит и звучит, теперь безнаказанно, однако где-то посередине дама все-таки спохватывается:
- Прекрати.
Мальчик перестает играть. Дама оборачивается к Анне Дэбаред.
- Судя по всему, там и вправду случилось что-то серьезное.
Все трое подходят к окну. Слева, на набережной, метрах в двадцати от дома, напротив входа в кафе, уже собралась изрядная толпа. А со всех близлежащих улиц туда сбегаются новые и новые люди. Все взгляды прикованы к тому, что происходит внутри кафе.