Романс
И тогда Ника сделала аборт. И ничего не почувствовала. То есть, было, конечно, больно. И страшно. Но больше ничего особенного - никаких обещанных душевных терзаний. Маму было очень жалко - это да. Она сидела в крошечной приемной на твердой кушетке и плакала так, как будто Ника уже умерла. На других кушетках ожидали своей очереди еще две барышни.
Ника вышла из кабинета бледная, как штангист, взявший рекордный вес, и старательно улыбнулась. "Очень даже терпимо, - заверила она всех и на подсекающихся ногах пошла за ширму, чтобы засунуть в себя комок скрипучей хирургической ваты, - Очень даже терпимо." Барышни посмотрели с уважительным ужасом, а мама зажала распухшее неузнаваемое лицо краем Никиного детского полотенца и вдруг принялась раскачиваться, как на похоронах.
В животе у Ники больше не было ничего интересного - месяц назад она приехала домой и, прямо на вокзале, наскоро перецеловав поглупевших от счастья родителей, сообщила глубоким нутряным голосом Информбюро:
- Я развелась с Афанасием.
В Никиной жизни все всегда было банально. Начиная с имени - хотели мальчика Никиту, получили девочку Нику. Да еще недоношенную. Играла Ника всегда бесшумно, училась хорошо, терпеливо несла общественные нагрузки и никогда ничего не просила. Не потому, что "Мастер и Маргарита", а потому что стеснялась. И никто ничего ей никогда не давал. В смысле - больше, чем полагалось.
Учиться в столицу Ника тоже поехала как-то вдруг, ни на что не надеясь, и так же вдруг поступила в солидный, очень технический и очень скучный институт. Правда, через год выяснилось, что в институте просто был недобор - учеба начала резко выходить из моды - но Ника все равно была благодарна. Она всегда была благодарна и на прощание неизменно вежливо говорила:
- Спасибо. Извините, пожалуйста. До свидания.
Хозяева пугались:
- За что - извините?
- За беспокойство, - смущалась Ника, хотя ее всегда приглашали заранее.
Без приглашения она пришла только один раз в жизни - к Константину Константиновичу. Тихонько поскреблась в дверь, и когда он открыл - огромный, ненаклоняемо двухметровый, с косо прорезанным угрюмым ртом - так же тихонько пожаловалась:
- У Афанасия есть ребенок.
- Что? - почему-то испугался Константин Константинович и неловко посторонился, - Заходите, пожалуйста.
С Афанасием они поженились через две недели после Никиного приезда в Москву. То есть Афанасий первый раз остался ночевать в Никиной комнате через две недели после Никиного приезда и наутро, благодарный за откровенные и обильные доказательства Никиной честности, уже бегал по институтскому двору, таская Нику за руку и сообщая всем встречным сразу в настоящем времени:
- Познакомьтесь - моя жена!
Ника не сопротивлялась, оглушенная тем, как быстро и незаметно все произошло ночью. Сначала немножко больно, потом немножко противно, а потом все равно. Но она терпеливо и старательно подстанывала, чтобы не обидеть сопящего Афанасия - ведь, чтобы жениться на ней, он на целую неделю раньше вышел из трудного осеннего запоя.
Дней через десять Афанасий ударил ее в первый раз. Ника не успела даже понять - за что, но неудобно, как со слишком высоких качелей, сползая с Афанасьевых колен, сразу поверила, что виновата. В детстве взрослые всегда наказывали ее только за дело. Афанасий был взрослый.
Но из губы чуть-чуть текло, и Ника на всякий случай попросила:
- Уходи, - и, подумав, не очень уверенно добавила. - Насовсем.
К вечеру Афанасий вернулся, шумно и основательно пьяный, и долго с размаху бился о дверь Никиной комнаты, выкрикивая слова, полные любви и угрозы.
- Открывай, блядь! - требовал он, бросая на штурм свое небольшое, крепкое тело, - Проститутка чертова!
Обитатели общежития с восторгом высыпали в коридор и давали Афанасию сочувственные советы. Ника молча лежала в быстро темнеющей комнате и смотрела в стену. Она казалась себе жуком, которого мерно трясут в спичечном коробке.
Под утро все стихло, и Ника открыла дверь. Афанасий лежал на пороге, свернувшись теплым калачом, и вдохновенно, с облегчением спал, прижимая к смуглому, слегка просветленному лицу измочаленный букет хризантем. Хризантемы Ника любила.
На УЗИ, как и везде, была очередь. В Нике булькал и нестерпимо просился на волю литр обязательной в таких случаях жидкости. В темном кабинете врач, с самого утра утомленный жизнью, надавил на Никин живот белой, тяжелой, как утюг, болванкой, Ника ахнула, по экрану метнулись серые, мультипликационные тени, и врач скучно приговорил:
- Пятая неделя. Внутриматочная. Плод развивается без пороков.
И вяло, по протоколу, поинтересовался:
- Рожать будете?
Ника опустила глаза на свое обручальное кольцо - перед свадьбой мамину обручалку отдали на расплавку, и кольца у них с Афанасием вышли тоненькие, как проволочка, но все равно - кольца, как у людей.
- Так куда направление выписывать?
Ника молчала. На нее смотрела мама.
Через пару месяцев Афанасий предусмотрительно увез молчаливую Нику из общежития. В коммуналку. Там, в пустой, огромной, как собор, комнате, предполагалось начать вить семейное гнездо.
Ника старалась. Комната была ничья - не то крестной Афанасия, уехавшей заграницу, не то его спившихся друзей - и предоставлялась в пользование влюбленных очень дешево, но временно. Афанасий таких абстрактных понятий, как время, не признавал - он мыслил глобально.
"У нас впереди вечность! - провозглашал он, по крайней мере, трижды в день, громко падая на бугристый пыльный диван и увлекая за собой Нику, - Медовая вечность!" Если не удавалось спастись, с дивана Ника поднималась нескоро и, растрепанная, с зацелованными до кровавой жуткой черноты плечами, сразу плелась на общую кухню, на ходу застегивая старенькую мальчишескую рубашку. У Афанасия от любви всегда разыгрывался дикий аппетит. А Нику он любил воистину бессмертной любовью.
На кухне была грязь и соседи. Глупая, отставная писательница в выпуклых, как у морского окуня, очках, рыжий, крохотный, комедийный милиционер с супругой, которую Афанасий коротко и с ненавистью называл "шкаф", их сопливые близняшки, с утра до вечера молча и неутомимо, как заводные автомобильчики, ползающие по коридору, и Константин Константинович.
Константина Константиновича все боялись. Он уходил рано, поздно возвращался и на кухню заходил только за водой - с высоким сияющим кофейником и таким тяжелым, неподвижным лицом, что на кухне притихали даже кастрюли. С соседями он не разговаривал никогда, и "шкаф" однажды доверительно рассказала Нике, что Константин Константинович большой ученый, а квартиру разменял, когда разводился с женой, и по-благородному взял себе комнату в коммуналке.
"А умню-ю-щий-то! Палата министров. Книги к себе пачками так и таскает!" - с неясной ненавистью присудила милиционериха, и Ника поспешно закивала головой. Она всегда со всеми соглашалась - чтобы не ссориться.
Иногда Ника даже боялась, что не сможет забеременеть никогда. Афанасий исправно и самостоятельно оберегал ее от неожиданных неприятностей - и до и после свадьбы - и Ника даже не сразу разобралась - как. Но, в принципе, беспокоилась о возможном потомстве - а вдруг, когда будет надо, ничего не получится? Детей Ника хотела. Хотя бы двоих.
- Чего ты психуешь? - интересовалась ее единственная московская подруга, нервная, изможденная художница с неразборчивым, но определенно гениальным лицом. - У всех получается, а у тебя - нет?
- У меня там кисло. Кислая среда, - вся корчилась от смущения Ника и судорожно терла плечом нежную щеку.
Она терпеть не могла такие разговоры, но надо же было с кем-то посоветоваться. Взрослые женщины всегда советовались друг с другом по этому поводу.
Никина подруга разговоры любила - и такие и всякие - и ехидно интересовалась:
- Ну и что, что кисло?
- Сперматозоиды в кислом мрут.
Ника вставала, чтобы налить еще чаю и спрятать от вездесущей подруги потемневшее от стыда лицо.
- Сперматозоиды твоего Евлампия не сдохнут даже в царской водке! - с завистливым презрением констатировала подруга, и, подумав, удивлялась, - Как ты вообще за него замуж вышла, не понимаю? Типичный пьяница и блядун. Да еще на шее у тебя сидит! Евлампий чертов!
- Афанасий, - не обижаясь, поправляла Ника. Ей нравилось, что у мужа такое редкое имя. И отчество у детей будет красивое - Афанасьевичи.
Подруга возмущенно фыркала. Она досталась Нике от Афанасия - по наследству. Когда-то - разумеется, Ника об этом ничего не знала - у Афанасия с подругой был бурный роман - длинной в целый запой и еще одну неделю похмельного дележа имущества. Роман иссяк, но нерегулярное творчески-половое общение осталась. В мастерской подруги даже висел громадный и не вполне приличный портрет Афанасия, написанный почему-то сажей и томатной пастой. Разумеется, об этом Ника ничего не знала еще больше.
После каждого посещения Афанасия подруга аккуратно приезжала к Нике, и, борясь с уместным желанием продемонстрировать полученные в любовных схватках и хорошо знакомые Нике синяки и ссадины, ела теплые пирожки и вела просветительские беседы. Ника ее очень любила и считала несчастной женщиной.
На аборт Ника была вторая. Мама ушла отдавать коньяк и сто долларов - пришлось спешно продать швейную машинку и папину новую шапку - и Ника осталась один на один с некрасивой зеленоватой девушкой. Девушка прижимала к груди сверток с ампулами и бельем и угрюмо смотрела в пол. За дверью, в кабинете, что-то шумно мыли, передвигая тяжелое и пересмеиваясь - как на школьном субботнике.
Сидеть и молчать было тоскливо, и Ника вежливо спросила: