Один из гостей предложил игру, которая сначала показалась странной, но постепенно всех вдохновила. По жребию все разбились на пары, и чтоб непременно мужчина и женщина. Пара, чья очередь приходила, удалялась в пустую комнату, придумывала сцену из какой-нибудь картины (так получилось, что в тот вечер чаще использовались картины на сюжеты из русских сказок), репетировала эту сцену, возвращалась в новогоднюю компанию и позами и выражениями на лицах иллюстрировала сцену из картины, а другие должны были угадать, что за картина и кто художник.
Заплетин оказался в паре с женщиной, с которой он только что познакомился. Припоминая сюжет картины, которую они решили оживить, он опустил холодную руку на слабое женское плечо. Они постояли так друг против друга, пытаясь припомнить точные позы мужчины и женщины на картине, и вдруг она руку его передвинула на свою полуголую грудь, неожиданно тёплую в зябкой квартире, прижала и сколько-то не отпускала. Он замер, не зная, что делать дальше – то ли убрать осторожно руку, то ли, напротив, прижать её крепче, и после этого, например, осмелиться на поцелуй…
Грохот двери возгласил о приходе низкорослого и полноватого мужчины. Он быстро направился к конторке, заметил Заплетина, остановился, поглядел на него вопросительно.
– Вы Басамент, – произнёс Заплетин, на сей раз ничуть не сомневаясь, что вошедший в самом деле Басамент, и отмечая, что тот изловчился наесть себе пожизненное брюшко, отпустил довольно длинные усы, но уход за ними забросил, начал лысеть и ветшать лицом, то есть столько в лице накопил морщин, что кто-нибудь другой такое же количество накопил бы за двадцать лет.
– Ну, Басамент! – отвечал вошедший, почему-то так неожиданно громко, что девица выразила на лице то испуганное почтение, какое вырабатывается у россиян по отношению к горлопанам, скандалистам и грубиянам.
С небольшой бородатой улыбкой и рукой, нацеленной, как кинжал, Заплетин приблизился к Басаменту. "Вот, – думал он, пожимая руку, мягкую, потную и горячую, – в облике этого человека ко мне приближается воплощение моего осознанного желания. Впрочем, – поправился он, по привычке усомнившись в любой своей мысли, – кто его знает, зачем и кем послан мне этот человек, и что именно он олицетворяет; а, может быть, он персонифицирует другое, значительно более важное, неосознанное желание?"
В блокноте, извлечённом из-под женского журнала, девушка вычеркнула фломастером строчку Евграф Басамент и пошла впереди мужчин, красиво плутуя джинсовым задом. Басамент вонзил локоть в живот Заплетина и подбородком указал на то замечательное вихляние. Заплетин сморщился от неудобства, возникшего в дыхательной системе, но заставил себя ухмыльнуться и понимающе закивал. Мелкий, казалось бы, эпизод, но оба взбодрились предвкушением, что совпадение в этой мелочи – как бы предтеча к совпадениям в чём-то существенно более важном. Столик был от сцены далековато, но девушка строго возразила, что лучшие столики невозможны ввиду предстоящего наплыва свадьбы, бар-мицвы, дня рождения и воссоединения семьи.
– Скажите спасибо, что этот достался, – приструнила она клиентов не забытым российским душком, который одни терпят всю жизнь, а другие, прикинувшись политэмигрантами, бегут от него на другой край света.
В почти пустой зале затерялись несколько тихих посетителей; самым живым оказался стол, за которым мужчины-официанты обсуждали что-то с серьёзными лицами, – то есть не женщин обсуждали, а что-то, связанное с финансами.
Пока Заплетин и Басамент оглядывали ресторан, застревая на сказочных сюжетах, раскиданных по тёмно-красным стенам, автор проскальзывает в щель, возникшую меж настоящим моментом и моментом появления официанта, с тем, чтобы читателя осведомить о причине свидания двух господ.
Под влиянием философии, которая сделала Америку богатейшей страной мира, которую с чьей-то лёгкой руки прозвали Американская Мечта, и которая утверждает, что без материального благополучия настоящее счастье невозможно, – под влиянием этой философии Заплетин решил приумножить деньги с помощью новой инвестиции. Для обретения уверенности в том, что он собрался затеять, он обзвонил нескольких знакомых, которые могли бы предоставить бесплатную дружескую консультацию. Один уклонился от лишних хлопот, себя подменив автоответчиком, другой торопился в аэропорт, третий не знал, что посоветовать и предложил позвонить четвёртому, четвёртый спал, – сказала жена, пятым оказался Басамент, которому Заплетин позвонил, не рассчитывая ни на что, поскольку они уже много лет не встречались и не созванивались. Басамент, по слухам, разбогател, занимаясь торговлей недвижимостью.
Бурно приветствовав Заплетина и не выслушав даже, в чём дело, Басамент предложил выпить по стопке в ресторане, который был популярен среди русскоязычных иммигрантов. То есть, что странно, он предложил не чашечку кофе и не ланч, как чаще встречаются по делу, а ресторан, да в субботний вечер, когда вся Америка традиционно наводняет хорошие рестораны. И знает Америка, что в этот вечер ресторанные очереди длиннющие, и готова по часу и дольше ждать, когда, наконец, столик освободится, но, тем не менее, семь в субботу – это как пожизненный ритуал. Даже какой-нибудь старик, который уж сколько лет на пенсии, и может поехать в ресторан в любой день недели, в любое время, – и тот выкарабкивается из машины перед дверями ресторана именно в субботу, в семь вечера. Заплетин идеей не вдохновился.
– А мы пораньше пойдём, до толпы, – успокоил его Басамент. – Я приглашаю, и я плачу!
Заплетин не знал, что Басамент завлёк его в русский ресторан по своим деловым соображениям: он хотел обкатать идею, в которой русские иммигранты могли ему очень пригодиться. Идея эта была большой, даже лучше сказать – великой; от неё у кого-нибудь другого просто захватывало бы дух, но Басамент по своей натуре всегда затевал только большое, посему он к последнему своему замыслу, достойному какого-нибудь короля, относился, как к другой большой мечте, которая, он трезво понимал, в реальной жизни может столкнуться с непреодолимыми препятствиями.
До того, как возникла эта идея, он с недавними россиянами избегал деловых отношений: ему казалось, что большинство из них – жулики и бездельники. Многие были переполнены фантастическими идеями, например, как стремительно разбогатеть, но у всех отсутствовало терпение эти идеи претворять в дело. Заплетин, создав успешный бизнес, оказался на них не похожим.
– Что будем пить? – спросил развязно наконец-то приблизившийся официант.
Он не ошибся в их желании выпить чего-нибудь алкогольного, но по обычаю официантов русскоязычных ресторанов, в фамильярности несколько перехлестнул.
– А что выпивают два русских человека, когда сидят в русском ресторане? – спросил Басамент на русском с акцентом.
– Понятно, мужики! – сказал официант. – Какую именно приволочь?
– Приволоки нам именно "Столи", – распорядился Басамент.
– Пивца, шампанского, газировки? – подбросил идеи официант.
– Пару "Столичных"! – хлестнул Басамент.
– И пару могу, – ухмыльнулся служивый.
Отметив, что с ним Басамент не советуется, Заплетин, однако, не возражал ни против вида заказанной водки, ни даже против её количества, какое для американского ресторана являлось страшно преувеличенным, но для русского – ничего.
Пока под лёгкую болтовню и под малосольного лосося они расправлялись с первой "Столичной", зал ресторана оживлялся. Римма их, впрямь, не обманула: постепенно все столики заполнили пары и шумные компании – по-российски отметить день рождения, свадьбу, бар-мицву, что-то ещё; очевидно, и семья воссоединилась, но это в глаза пока не бросалось.
Басамент хотел бы как можно скорее начать разговор о своей идее, но из вежливости придержал её, чтобы выслушать дело Заплетина. А дело это было вот каким. Заплетин задумал купить здание на коммерческой бойкой улице. Сам музыкант, он сумел создать довольно популярный в городе ансамбль из музыкантов, певцов и танцоров. Заказов было хоть отбавляй, развлекали везде, где нужно развлечь, и где предлагали хорошие деньги. Свой бизнес, и многие репетиции, если в танцорах не нуждались, Заплетин вёл в собственном доме, который был в зоне некоммерческой. Дом был просторный, двухэтажный, с большим, хоронящим звуки подвалом, но, тем не менее, репетиции слышали ближайшие соседи. Кроме того, на взгляд соседей, мимо их священных жилищ проезжало слишком много машин.
Пусть к дому Заплетина проезжали не автобусы дальних маршрутов, не тяжёлые грузовики, не самосвалы, ни что подобное, а аккуратно шуршали шинами машины порядочных людей, но, – говорили друг другу соседи на зелёных вылизанных лужайках, – но много ли нужно, чтоб задавить кошку, собаку или ребёнка. Совсем ерунда, – кивали в ответ, – это под силу букашке "Фольксвагену". А посему, – поднимали палец, слегка вымазанный землёй при выпалывании травы (не сорной, а просто нежелательной), – чем меньше машин, тем меньше риска для наших животных, детей, и для нас же.
Соседи были, конечно, правы: для тишины, чистоты, покоя в районах проживания горожан город был тщательно и сложно поделён на жилые и коммерческие зоны, и никто не имел права вести коммерческое предприятие в сугубо спальном районе. Бизнес Заплетина перерос ситуацию его улицы, клиентов пора было переводить в зону коммерческого назначения, в здание достаточное и для танцев. В любой момент ближайший сосед мог накапать куда надо, за этим последуют письма из мэрии, инспекторы, штрафы…, – к чему всё это.