Вскоре танцующим стало тесно, но они, тем не менее, умудрялись двигать руками и ногами в соответствии с собственной индивидуальностью. В толпе той возникли и Зорик с Марой. Молодожёны плясали так лихо, что роскошные груди Мары вываливались из декольте, как фарш вываливается из мясорубки (не стоит придираться к этому сравнению, поскольку автор уже пояснил, что груди у Мары белоснежные, а не цвета сырого мяса, и даже похожи на взбитые сливки), но в отличие от фарша или сливок, груди вываливались не совсем, что держало мужчин в большом напряжении. Басамент пошёл приглашать даму, сидевшую с краю большой компании и по виду сильно скучавшую. Она оглядела пригласившего, с одним выражением на лице показала ему и её соседям, что он далеко не её идеал, с другим выражением вздохнула, что, мол, на безрыбье и рак рыба. Басамент танцевал неуклюже, смешно, но кто из танцующих в ресторане может выдержать строгую критику.
Партнёрша, она назвала себя Лялей, оказалась негибкой, незамужней, без малейшего чувства юмора; такие в компании не приглашаются, но неизменно в них оказываются. Басамент уговаривал Лялю остаться и на следующий танец, но её перекрашенные губы изогнулись в такую линию, что он благоразумно отступил, а она, вернувшись за свой столик, сделала вид, что ужасно соскучилась по мужчине, сидевшему рядом с ней, хотя тот давно уже взгляд направлял на даму с другой стороны стола, у которой бёдра, грудь и характер были значительно привлекательней.
Ляле наскучила Америка, она искала лучшее место. Ляля всегда верила в то, что на огромной нашей планете где-то прятался уголок, в котором её поджидало счастье. Центром её маленькой квартиры был большой светящийся глобус, который она приобрела всего за десятку долларов. Судьба ведь именно так и складывается: ехала в церковь воскресным утром, видит, торчит из земли объявление о распродаже из гаража, свернула по стрелке на объявлении, остановилась перед лужайкой, заставленной столиками с барахлом, и на одном из столов – глобус. С тех пор Ляля, затосковав, и пару бокалов вина пропустив, вертела свой глобус и гадала, куда бы ей стоило переселиться. Однажды она прочитала в журнале о городе в Новой Зеландии, который по многим описаниям был именно тем райским уголком, в который она стремилась попасть. Ляля окунулась в туристические книги, дотошно изучая городок Куинстаун, который живописно располагался на берегу бухты Куинстаун и рядом с озером Уакатипу. До чего колоритные горы и бухта! Симпатичные улочки и дома, уютная набережная с ресторанчиками, международный город-курорт, центр приключенческого туризма, каждый год фестивали джаза! Недаром там сняли известные фильмы, такие как "Спасатели", "Уиллоу" и "Властелин Колец"! Иначе, у Ляли возникла мечта, ради которой хотелось жить, и она стала копить деньги на поездку в город Куинстаун.
"Многие дамы непобедимы от того, что их никто не хочет побеждать", – глядя на Лялю, вспомнил Заплетин когда-то услышанную остроту. Сам он пока не участвовал в танцах – пока не сумел наглядеть женщину, у которой бы остро захотелось вдохнуть запах шеи и волос. Но он, тем не менее, не скучал, а с удовольствием наблюдал, как изворачивались другие.
– Видал, как эта в меня втрескалась? – спросил вернувшийся Басамент. – Фу! Насилу отделался.
"Здесь особенно тебя не проверяют, Здесь во всём тебе, как другу, доверяют. Я Америку всегда благословляю. Пистолет куплю, в прохожих постреляю".
Эти слова привели Басамента в такой неописуемый восторг, что стол от конвульсий его зашатался, бутылка едва не опрокинулась, а полные рюмки слегка расплескались. Не прошло и минуты, как лицо его посерьёзнело, нахмурилось, взгляд его стал тяжёлым, значительным, и он медленно проговорил:
– Ты ничего не понимаешь.
– Чего это я не понимаю?
– Ты знаешь, кто я? – спросил Басамент.
Не спрашивать же глупое кто ты?, но Заплетин так и спросил.
– Всё, что ты делаешь в Америке, мышиная, копеечная возня, – сказал Басамент, буравя взглядом. – Судьба тебя удачно перетащила в страну фантастических возможностей, а ты их совершенно не используешь. Валяешь такого же дурака, какого вы все валяли в России.
Всё это мог бы сказать лучший друг, да и то, подмигивая и ухмыляясь, и непременно в пьяном виде. А тут ему это серьёзно выкладывал мало знакомый человек. В одном он был прав, но только в одном – в дуракавалянии в России. Но там это было стилем жизни, там дурака валяли многие, а если ты дурака не валял, то тебя называли дураком. Там его много лет учили быть музыкантом, пианистом, преподавателем фортепиано. После музыкального училища он в нём же работать и остался – концертмейстером для вокалистов. Платили немного, стыдно платили, но зато и требовали немного. Расписание было довольно свободным, он должен был появляться в училище всего три раза в неделю, на три-четыре часа в день. Педагоги вокала все были женщины, обременённые либо возрастом, либо болезнями, либо семьёй, либо многочисленными частными уроками, все они с приятной частотой звонили Заплетину об отменах, в основном прикидываясь больными. Да и Заплетин не терялся, создал себе образ обязательного, но хрупкого болезненного интеллигента, тоже сказывался больным, или мама его болела, – которая, честно говоря, проживала в такой дали, что он её подолгу не видел. В какой-нибудь удачный месячишко он не появлялся на работе вообще, а справки от знакомого врача сохраняли его месячный оклад в досадной, но зато гранитной сумме. Там-сям, восполняя свои потребности, он давал частные уроки, но в этом никак не перетруждался, а остальное время растрачивал на молодые известные удовольствия. Так пролетели пятнадцать лет, после чего он эмигрировал.
Потратив в Америке первый год на чёрт знает какие занятия, он решил, что пора впрячь профессию, которой его выучили в России. Набрав учеников фортепиано, он стал разъезжать по их домам. Денег он стал зарабатывать больше, но как же много времени уходило на переезды из дома в дом в городе, размазанном, как каша по тарелке. И сколько напрасных было поездок, поскольку только уже у дверей он выяснял, что студент его болен, что семью пригласили на день рождения, а то и поездка в Дисней-Лэнд, о которой забыли предупредить. Как-то Заплетин подсчитал, что, продолжая так работать, он и при самой полной занятости не сможет прилично зарабатывать. В благословенный момент просветления он придумал один интересный, мало кем испробованный бизнес, который последнюю пару лет приносил ему двести тысяч в год.
Заплетин глянул на Басамента с недоумением и неприязнью. Тот неожиданно оплевал всё, чего он добился в Америке, чем гордился, в чём превзошёл иммигрантов его профессии.
– И что же ты можешь предложить? – спросил он, подавляя раздражение.
– Как тебе нравится невеста?– указал Басамент на Мару, с которой отплясывал свадебный гость.
– Хороша Маша, да не наша.
– Ты бы хотел с ней переспать?
– Кто же откажется переспать с симпатичной такой девочкой?
– Ну, так иди и переспи.
Заплетин оказался на эскалаторе. По встречной ленте навстречу и сбоку вечно ехала незнакомка. Её голова была неподвижной, а нежный профиль со вздёрнутым носиком светлел, приближаясь к новой лампе, прямо под ней становился тёмным, и опять начинал светлеть. Потом они оказались в квартире, рука его, прижатая её рукой, лежала на тёплой тугой груди, и он, задыхаясь, тонул в глазах озорной охмелевшей женщины.
– Женщины плохо предсказуемы, – расплывчато вымолвил Заплетин.
– Были бы бумажки, будут и милашки.
– Хорошая присказка, – сказал Заплетин. – А ты такую знаешь скороговорку: брат Аркадий зарезал буру корову на горах Араратских?
Басамент начал скороговорку, язык его сбился на третьем слове, попутно запуталось дыхание, слюна заплеснулась в носоглотку и дальше, в дыхательный проход. Ситуация, что говорить, неловкая, а тут Басамент её ухудшил тем, что попытался засмеяться, и, в результате, так бурно закашлялся, что половина ресторана поглядела в его сторону.
– Что на свете самое ценное? – спросил он, прочищая кашель водкой. – Забудь о любви, о душе и прочем. Я имею в виду ценности материальные.
– Золото, – вяло сказал Заплетин.
– Ответ дурака! – отвечал Басамент. – Все дураки любят цифру пять, полную луну, красный цвет и золото. У золота слишком много минусов. Крадут. Неустойчиво в цене. Если хранишь у себя в количестве, тяжело перетаскивать с места на место, а чтобы хранить в пещерах Юты, приходится, как следует, платить.
– Деньги? – спросил Заплетин.
– Подвержены инфляции. Крадут. Банк разорится. Ещё и горят.
– Ну, какие-нибудь картины.
– Если ты в картинах разбираешься. Цена на картину зависит от моды, от способностей продавца, от мастерства фальсификатора. Столько жуликов этим кормятся, что безопасней всего считать, что все подлинники – подделки.
– Что же тогда? – спросил Заплетин.
– Самым ценным считается то, что можно продать с наибольшей прибылью. Какую ты прибыль считаешь хорошей?
– Двадцать процентов, – сказал Заплетин.
– А сто? Тебе нравятся сто процентов? А знаешь ли ты, что в Калифорнии есть несколько бизнесменов, которые с гарантией зарабатывают по сто процентов, и больше – в месяц. Легально, без всякого криминала. Как часы. Сто процентов в месяц!
Паузу, созданную Басаментом, Заплетин из вежливости заполнил негромким восклицанием Да что ты! да натянул брови на лоб, как сильно удивившийся человек. Вполне той реакцией ублажённый, Басамент продолжал рассказывать: