Эта работа не требовала никаких умений продавать. Людям нужны были куклы, любые куклы в качестве рождественского подарка. Так что вся работа заключалось в том, чтобы наклониться, вытащить коробку, отыскать куклу с карими глазами, а не с голубыми, подозвать миссис Хендриксон, чтобы она открыла витрину своим ключиком, что та с неохотой и проделывала, если убеждалась, что на полках нужной куклы нет. Еще нужно было протиснуться в проход позади прилавка и пристроить купленную куклу на гору коробок на упаковочном столе, которая постоянно росла, высилась и громоздилась, независимо от того, как часто работники склада приходили, чтобы унести уже готовые пакеты. К прилавку почти никогда не подходили дети. Предполагалось, что кукол им приносит Санта Клаус, только вот его воплощением были безумные напряженные лица и жадно хватающие руки. "И все-таки намерения-то у них всех должно быть, были хорошие" - подумалось Терезе. Даже у самых высокомерных дамочек в норке и соболях, которые с припудренными безразличными лицами торопливо покупали самых больших и дорогих кукол, кукол с настоящими волосами и дополнительными нарядами. И конечно же, любовь жила в бедных людях, которые терпеливо дожидались своей очереди, тихонько спрашивали, сколько стоит вон та кукла, сокрушенно качали головой и отворачивались. Тринадцать долларов пятьдесят центов за куклу в десять дюймов высотой!
"Возьмите ее, - так и хотелось сказать Терезе. - Она и вправду очень дорогая, но я вам ее отдаю. "Франкенберг" ее не хватится".
Но женщины в пальто из дешевой ткани и робкие мужчины, кутавшиеся в потертые шарфы, так и уходили, с сожалением поглядывая на остальные прилавки по дороге к лифтам. Если люди приходили за куклой, значит, ничто другое им не было нужно. Кукла была особенным подарком к рождеству, практически живым, почти ребенком.
И хоть дети здесь обычно не появлялись, но иногда, не часто, перед прилавком все же возникал малыш, чаще всего маленькая девочка, очень редко - мальчик, чью ладошку крепко держала родительская рука. Тереза показывала им кукол, которые, как ей казалось, должны были понравиться детям. Она не спешила и, наконец, при виде одной из кукол детское лицо озарялось, заставляя поверить, что все было не зря, и обычно именно с этой куклой ребенок уходил домой.
Однажды вечером после работы Тереза увидела миссис Робичек в кондитерской, торговавшей кофе и пончиками на той стороне улицы. Тереза сама часто захаживала туда, чтобы выпить чашечку кофе перед возвращением домой. Миссис Робичек стояла в дальней части кофейни, у края длинной изогнутой стойки и окунала пончик в кружку с кофе.
Тереза с трудом протиснулась к ней сквозь толпу девушек, ряды кофейных кружек и пончиков. Оказавшись плечом к плечу с миссис Робичек, она выдохнула "Здрасьте" и повернулась к стойке, как будто чашка кофе была единственным, что ее интересовало.
- Здравствуйте, - ответила миссис Робичек таким безразличным тоном, что Тереза сникла. Она больше не осмеливалась посмотреть на миссис Робичек.
И все-таки их плечи соприкасались! Тереза едва успела выпить половину своего кофе, когда миссис Робичек обыденным тоном произнесла:
- Я собираюсь пройти до станции метро Индепендент. Если мы, конечно, отсюда когда-нибудь выберемся, - ее голос был мрачным, совсем не таким, как тогда в столовой.
Теперь она снова была похожа на сгорбленную старуху, которую Тереза видела спускающейся по лестнице.
- Мы выберемся, - ободряюще сказала Тереза и силой проложила им путь к двери.
Терезе тоже было нужно на станцию Индепендент. Они с миссис Робичек потолкались у края неторопливой толпы на входе в подземку, и постепенно и неотвратимо толпа потянула их вниз по ступенькам, словно канализационное отверстие, втягивающее кусочки плавающего мусора. Выяснилось, что им и выходить нужно вместе на Лексингтон Авеню, хотя миссис Робичек жила на 55-й улице, к востоку от Третьей Авеню. Тереза провела миссис Робичек до кулинарии, где та собиралась купить себе что-то на ужин. Терезе тоже было нужно купить себе что-то на ужин, но почему-то она не могла сделать этого в присутствии миссис Робичек.
- У тебя дома есть еда?
- Нет, я куплю что-нибудь позже.
- А почему бы тебе не пойти и не поужинать вместе со мной? Я совершенно одна. Пойдем! - миссис Робичек напоследок пожала плечами, словно это требовало меньших усилий, чем улыбка.
Тереза хотела было из вежливости отказаться, но не продержалась и секунды.
- Спасибо. Я бы с удовольствием.
Тут она увидела на прилавке завернутый в целлофан пирог - фруктовый пирог, такой увесистый коричневый кирпичик, украшенный сверху красными вишенками, и купила его, чтобы отдать миссис Робичек.
Ее дом был похож на тот, в котором жила Тереза, только облицованный песчаником и намного более темный и мрачный. В коридорах вообще не было освещения, и когда миссис Робичек щелкнула выключателем на площадке третьего этажа, Тереза увидела, что в доме не очень чисто. Комната миссис Робичек тоже не была очень чистой, и постель была не застелена. "Интересно, она и просыпается такой же уставшей, как и ложится?" - подумалось Терезе. Тереза осталась стоять посреди комнаты, а миссис Робичек, шаркая ногами, понесла на крохотную кухоньку в углу взятую у Терезы сумку с продуктами. Тереза поняла, что оказавшись дома, там, где ее никто не видел, миссис Робичек позволила себе выглядеть такой уставшей, какой она и была на самом деле.
Позже Тереза даже не могла припомнить, с чего все началось. Она не помнила предыдущего разговора, да и разговор этот, конечно же, не имел никакого значения. А случилось вот что - миссис Робичек как-то странно отодвинулась от нее и вдруг вместо разговора принялась что-то бормотать, а потом улеглась навзничь на неприбранную постель. Непрекращающееся бормотание, слабая извиняющаяся улыбка, и кошмарный, отвратительный вид низенького, грузного тела с выпирающим животом, и при этом виновато приподнятая голова, все еще вежливо глядящая на нее… это невозможно было слушать.
- У меня ведь был собственный магазин платьев в Квинсе. Да, красивый, большой магазин, - произнесла миссис Робичек, и Тереза уловила нотку хвастовства, и против собственной воли начала прислушиваться, ненавидя себя за это. - Знаешь такие платья, с глубоким вырезом и на маленьких пуговках доверху. Помнишь, три, пять лет назад… - миссис Робичек неловко провела своими скрюченными руками по собственной талии.
Коротенькие руки не сошлись и на половине живота. Она выглядела очень старой, и приглушенный свет лампы превращал тени под ее глазами в черноту.
- Их называли екатерининскими платьями. Помнишь? Это я их создала. Они все вышли из моего магазина в Квинсе. Они были ого какими популярными, да! - миссис Робичек поднялась с кровати и направилась к маленькому сундуку, стоявшему у стены. Она открыла его и, не прекращая бормотать, начала вытаскивать оттуда платья из темной, тяжелой на вид ткани, и ронять их на пол.
Миссис Робичек взяла в руки темно-гранатовое бархатное платье с белым воротничком и крошечными белыми пуговками, которые доходили до V-образного выреза на передней части прямого лифа.
- Видишь, у меня их сколько? Это я их сделала. Остальные магазины скопировали модель, - она прижала платье к подбородку, и над белым воротничком нелепо замаячила ее уродливая голова. - Нравится? Я тебе одно подарю. Иди сюда. Иди сюда, примеряй!
Терезу затошнило при одной мысли о примерке. Вот бы миссис Робичек угомонилась и снова прилегла отдыхать! Но Тереза послушно встала и, словно у нее не было собственной воли, подошла к ней.
Миссис Робичек дрожащими настойчивыми руками прижала черное бархатное платье к Терезе, и та вдруг поняла, что точно так же миссис Робичек дожидается покупателей в магазине и торопливо нахлобучивает на них свитера, потому что по-другому она просто не умеет. Тереза припомнила, что миссис Робичек говорила, что работает в "Франкенберге" четыре года.
- Тебе больше нравится зеленое? Примеряй его.
Терезе на мгновение заколебалась, и миссис Робичек бросила это платье и вытащила другое, темно-красное.
- Я уже пять штук продала девочкам в магазине, но тебе я одно отдам так. Это остатки, но они все еще в моде. Это нравится тебе больше?
Красное нравилось Терезе больше. Ей нравился красный цвет, особенно вишнево-красный, и ей нравился красный бархат. Миссис Робичек подтолкнула ее в угол, где она могла раздеться и положить вещи на кресло. Но она не хотела платья, не хотела, чтобы ей его отдавали. Это напоминало о том, как ей отдавали ношеные вещи в монастырском приюте, потому что ее считали практически одной из сирот - добрая половина воспитанниц никогда не получала посылок из дома. Тереза стащила свитер и почувствовала себя полностью голой. Она обхватила себя руками за плечи. Тело было холодным и ничего не чувствовало.
- Это я пошила, - восторженно бормотала миссис Робичек самой себе, - как же только я шила, с утра до ночи! У меня работало четыре девочки! Но глаза у меня стали сдавать. Один ослеп, вот этот вот. Надевай платье!
Она рассказала Терезе об операции на глазах. Глаз ослеп не полностью, только частично. Но он очень болел. Глаукома. И до сих пор болит. А потом еще спина. И ноги. Косточки на пальцах.
Тереза поняла, что ей рассказывают обо всех бедствиях и неудачах, чтобы она поняла, как же так вышло, что миссис Робичек так низко пала и опустилась до работы в универмаге.
- Подошло? - уверенно спросила миссис Робичек.