Я заказал нам выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под каждым глазом вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только стеклянные головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.
- Черт бы тебя побрал, до сих пор пытаешься красоту свою погубить, а?
- Нет, это фенька такая, дурень.
- Ты сумасшедшая.
- Я по тебе скучала, - сказала она.
- Кто–нибудь другой есть?
- Нет никого другого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять баксов. Тебе - бесплатно.
- Вытащи эти булавки.
- Нет, это фенечка.
- Я от нее очень несчастлив.
- Ты уверен?
- Чёрт, да, уверен.
Кэсс медленно извлекла булавки и сложила в сумочку.
- Почему ты уродуешь свою красоту? - спросил я. - Разве нельзя просто с нею жить?
- Потому что люди думают, что во мне больше ничего нет. Красота - ничто, красота не останется навсегда. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, поскольку если ты людям нравишься, то знаешь, что они тебя любят за что–то другое.
- Ладно, - ответил я. - Мне повезло.
- То есть, я не хочу сказать, что ты урод. Люди просто думают, что ты урод. У тебя завораживающее лицо.
- Спасибо.
Мы выпили еше по одной.
- Что делаешь? - спросила она.
- Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.
- Я тоже. Если б ты был бабой, тоже можно было бы мужиков кадрить.
- Не думаю, что мне бы понравилось вступать в такие близкие контакты с таким количеством незнакомых людей. Это утомляет.
- Утомляет, ты прав, всё утомляет.
Ушли мы вместе. На улицах на Кэсс по–прежнему пялились. Она до сих пор была красивой женщиной, может, даже красивее, чем раньше.
Мы добрались до моей квартиры, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс разговаривать всегда было легко. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Разговор наш просто тек вперед без напряга. Казалось, мы вместе раскрываем какие–то тайны. Когда находилась какая–нибудь хорошая, Кэсс смеялась долго и хорошо - только так она и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе и ближе друг к другу. Довольно сильно разгорячились и решили лечь в постель. И только когда Кэсс сняла свое платье с высоким воротником, я его увидел - уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.
- Черт побери, женщина, - сказал я, лежа на кровати, - черт тебя побери, что ты натворила?
- Однажды ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе что, больше не нравлюсь? Я по–прежнему красивая?
Я затащил ее на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня и рассмеялась:
- Некоторые мужики платят мне десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже не хочется. Червонец я оставляю себе. Очень смешно.
- Да, - сказал я. - Просто уписяться… Кэсс, сука, я же тебя люблю… Хватит уничтожать себя; ты - самая живая женщина из всех, кого я встречал.
Мы снова поцеловались. Кэсс плакала, не издавая ни звука. Я чувствовал ее слезы. Эти длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.
Утром Кэсс готовила завтрак. Казалась она довольно спокойной и счастливой. Она пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем. Наконец, она подошла и потрясла меня за плечо:
- Подъем, сволочь! Плесни себе на рожу и пипиську холодной воды и иди наслаждаться пиршеством!
В тот день я отвез ее на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях, передавая другу одинокую бутылку. Кружились чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70–80 сидели на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной им мужьями, давным–давно не выдержавшими гонки и глупости выживания. Для всего тут в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти ни о чем не разговаривали. Хорошо было просто быть вместе. Я купил пару бутербродов, чипсов и чего–то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы проспали часик. Почему–то это казалось лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, мы поехали обратно ко мне, и я приготовил ужин. После него предложил Кэсс жить вместе. Она долго сидела, смотрела на меня, потом медленно ответила:
- Нет.
Я отвез ее обратно в бар, купил ей выпить и вышел. На следующий день нашел себе работу фасовщиком на фабрике, и весь остаток недели ходил на работу. Я слишком уставал, чтобы сильно шляться по окрестностям, но в ту пятницу в бар на Западной Окраине поехал. Сел и стал ждать Кэсс. Шли часы. Когда я надрался уже довольно сильно, бармен мне сказал:
- Мне жаль, что так с твоей девчонкой вышло.
- Что вышло? - не понял я.
- Прости. Ты что, не знал?
- Нет.
- Самоубийство. Вчера похоронили.
- Похоронили? - переспросил я. Казалось, она войдет в любой момент. Как же ее может больше не быть?
- Сестры и похоронили.
- Самоубийство? А не мог бы ты мне сказать, как?
- Горло перерезала.
- Понятно. Налей–ка мне еще.
Я пил до самого закрытия. Кэсс, самая красивая из 5 сестер, самая красивая в городе. Мне удалось доехать до своей квартиры, и я не переставал думать: я должен был заставить ее остаться со мной, а не принимать это ее "нет". Все в ней говорило, что я ей не безразличен. Я просто был слишком небрежен, слишком ленив, слишком черств. Я заслуживаю и ее смерти, и своей. Собака я. Нет, зачем собак обижать? Я встал, отыскал бутылку вина и глубоко глотнул из горла. Кэсс, самая красивая девушка в городе, - умерла в 20 лет.
Снаружи кто–то давил на клаксон своей машины. Очень громко и настойчиво. Я поставил бутылку на пол и заорал в окно:
- ЧЕРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ, ТЫ, ПАДЛА, ЗАТКНИСЬ!
Ночь продолжала наступать, и с этим я поделать ничего не мог.
БИФШТЕКС ИЗ ЗВЕЗДНОЙ ПЫЛИ
Удача моя снова скисла, и я в то время слишком нервничал от чрезмерного пития; шары дикие, сил нет; слишком паршиво всё, чтоб ходить искать обычного перестоя, какой–нибудь оттяжной работенки типа экспедитора или кладовщика, поэтому я пошел на мясокомбинат, захожу прямо в контору.
- А я тебя раньше нигде не видел? - спрашивает мужик.
- Не-а, - соврал я.
Я там уже был года 2 или 3 назад, прошел всю бумажную мутотень, сдал анализы и так далее, и они повели меня вниз по лестнице, 4 пролета вниз, и там становилось все холоднее и холоднее, а полы покрывала пленка крови, зеленые полы, зеленые стены. мне объяснили, что нужно делать, - нажимать кнопку, и тогда через дыру в стене раздается грохот, будто защитники на поле столкнулись, или слон в капкан попал, и оно выползает - что–то дохлое, причем его много, кровавое, и он мне показал: берешь и кидаешь на грузовик, а потом опять кнопку нажимаешь, и выползает другой, а потом ушел. только он скрылся, я снял с себя робу, каску, сапоги (на 3 размера меньше выдали), поднялся по лестнице и свалил оттуда. а теперь вот вернулся - снова застрял.
- Староват ты для такой работы.
- Хочу немного подкачаться, мне нужна тяжелая работа, хорошая трудная работа, соврал я.
- А справишься?
- Сплошные мускулы. я раньше на ринге дрался, с самыми лучшими.
- Вот как?
- Ага.
- Ммм, по лицу видать. должно быть, круто приходилось.
Да что там лицо. у меня были быстрые руки. и до сих пор быстрые. надо было хоть что–то ловить, чтоб хорошо смотрелось.
- Я слежу за боксом. что–то твоего имени не припоминаю.
- Я под другим дрался - Пацан Звездная Пыль.
- Пацан Звездная Пыль? Не помню я Пацана Звездную Пыль.
- Я дрался в Южной Америке, в Африке, в Европе, на островах. в глуши, в общем. поэтому у меня в трудовой такие пробелы - не люблю писать "боксер", потому что люди думают, я или шучу, или вру. просто оставляю пробелы и ну его на хер.
- Ладно, приходи на медкомиссию. в 9:30 завтра утром, определим тебя на работу. говоришь, потяжелее хочешь?
- Ну, если у вас что–нибудь другое есть…
- Нет, сейчас нету. знаешь, тебе на вид уже полтинник. прямо не знаю, правильно ли я поступаю. нам тут не нравится, когда такие люди, как ты, наше время тратят.
- Я не люди - я Пацан Звездная Пыль.
- Ладно, пацан, рассмеялся он, РАБОТУ мы тебе дадим!
Мне не понравилось, как он это сказал.
2 дня спустя я через проходную вошел в деревянный сарай, где показал какому–то старику свой квиток, на котором стояло мое имя: Генри Чарльз Буковски–мл., и он отправил меня к погрузочной платформе - я должен был найти там Турмана. Я пошел. на деревянной скамейке сидели в ряд мужики - они посмотрели на меня так, будто я гомосексуалист или инвалид в коляске.
Я же взглянул на них с тем, что в моем воображении было легким презрением, и протянул со своей самой лучшей трущобной интонацией:
- Где тут Турман? мне сказали его найти.
Кто–то показал.
- Турман?
- Ну?
- Я у вас работаю.
- Да?
- Да.
Он посмотрел на меня.
- А сапоги где?
- Сапоги? Нету, - ответил я.
Он сунул руку под лавку и протянул мне пару. пару старых жестких задубевших сапог. Я их натянул. та же самая история: на 3 размера меньше. пальцы у меня расплющились и согнулись.
Затем он вручил мне окровавленную робу и жестяную каску. я стоял перед ним, пока он закуривал или, как сказали бы англичане, зажигал сигарету. он выкинул спичку спокойным и мужским росчерком руки.