…Голова Фомича медленно поднимается, стакан так же медленно описывает плавную траекторию в направлении отвисшей губы, глаза его округляются. Сейчас он похож на небезызвестного Дядю из лермонтовского "Бородина". Как-то на уроке литературы учительница вызвала меня читать заданный наизусть отрывок стихотворения. Я произнес с классическим подвыванием: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром…", и в моей бедовой головушке возник образ эдакого Дяди: мудрого, старенького, прожженного пороховыми дымами – ну, как наш Фомич.
– Так и говорил старик Спиридоныч: "Ум у тебя, Фомич, с искоркой!.."
– Фомич, открой секрет, как тебе удалось так уютно обосноваться?
– А это, Дмитсергеич, одна из особенностей моего искристого ума. Как гласит закон Фомича, прежде чем начать выполнять план, обустрой свой быт. Или, опираясь на народную мудрость, данную нам в поговорках, прежде чем сажать огород, надо его огородить. Запиши, а то забуду, – он встает и тянет меня за рукав. – Пойдем, мил друг, я тебе свой офис в лунном свете покажу.
Пока Фомич заглядывает за ближайший куст сирени, я стою на крыльце вагончика и любуюсь окрестностями. Среди навала бетонных панелей, громадных куч развороченной земли, среди траншейного "свинороя" – офис Фомича производит впечатление оазиса чистоты и уюта. Его персональная бытовка стоит вплотную к частному домику в окружении сада, огорода и новенького штакетника. Густая сирень и развесистые яблони отгораживают оазис от окружающего "рабочего беспорядка".
Внутри офиса имеется все необходимое для долгих заседаний: холодильник, телевизор, радиола, шкафы, диваны и, разумеется, большой стол. Ноги утопают в шерстяной упругости ковров, а натруженные тела – в мягких креслах. Даже люстра над головой переливается многопудовым "русским хрусталем" и в настоящее время для придания застолью должного интима мягко освещает только небольшой круг на столе. Все остальное погружено в уютный полумрак.
Фомич занимает свое место и совершает дежурный глоток, затем прислушивается к тишине и пророчески произносит:
– Чует мое надорванное выполнением плана сердце, что эта тишина ненадолго. Ты, Дмитсергеич, не сочти за труд, подрежь закусочки. Пригодится.
Не успеваю закрыть холодильник, как в офис с треском вламываются трое мужчин. Они уже переоделись "в чистое" и собираются домой. Люди эти не "из наших", а субподрядчики. Разумеется, ведут себя они без должной учтивости, не обременяя себя правилами приличия и изысканностью речи. Улучив момент, когда они что-то увлеченно обсуждают между собой, активно наливая и закусывая, Фомич склоняет ко мне большую голову и шепчет: "Пусть все вокруг горит и воет, а мы в спокойствии с тобой. Запиши, а то забуду".
Пожалуй, это свойство куратора самое ценное. Он умеет подняться над суетой и не дать ей проникнуть внутрь. Вот и сейчас у меня в душе закипает раздражение от наглости непрошенных гостей. Фомич же глядит на них, как добрый папаша на шаловливых детей и даже вставляет в бурный поток их сквернословия свои глубокомысленные "ну, надо же", "это они не правы", "не бери близко к сердцу", "все будет хорошо". В такие минуты и я себя чувствую дитём неразумным и восхищенно взираю на мудрого Фомича.
После удаления шумной ватаги снова наступает тишина. Видя мою усталость, хозяин звонит "на женскую половину" и вызывает "стюардессу" Тоню. Входит девушка необычайной южнорусской красоты и, мягко ступая, наводит порядок вокруг нас. За считанные минуты она успевает пропылесосить ковер, навести порядок на столе, а также выстрелить в меня обойму бронебойных взглядов своими карими сверкающими очами. Хозяин удовлетворенно кивает и указует на одно из свободных кресел. Девушка безропотно садится. К ней на колени запрыгивает Джеймс Бонд и принимается громко мурлыкать.
– Ты не боись, при Тонечке можно говорить обо всем, – хрипит куратор. – Моя школа. Она – мой последний шанс уладить трудное дело. Думаю, ты абсолютно уверен, что Тонечка уже втюрилась в тебя и готова закрутить с тобой роман. Как не так! Вот сейчас прикажу тебя под бульдозер сунуть – рука ее не дрогнет.
– А ты что, пробовал уже? – спрашиваю хозяина, отодвигаясь от Тони. – Ну, приказывать?
– Я что дурно воспитан? Скажешь тоже, срам слышать такое! Я просто человека, в данном случае легкотрудницу эту, насквозь читаю. Опыт! Вот. Запиши, а то забуду. Я сейчас…
Голова его снова медленно опускается на согнутую руку. Следующие двадцать минут мне предстоит провести наедине с этой суровой дамой. Повисает мертвая тишина. Девушка исподлобья насмешливо поглядывает на меня. Я сосредоточенно изучаю масляное пятно на своем колене, пытаясь унять неприличное для моего возраста сердцебиение и забытую дрожь правой нижней конечности.
– Да не бойтесь вы, Дмитрий Сергеевич, – звучит контральто девушки, – бульдозер сегодня увезли на третий участок.
– Это, безусловно, радует, – выдавливаю из горла словесный сгусток.
– А можно спросить кое о чем?
– Ну, да… – пытаюсь всеми силами бороться со ступором.
– А чего это вам в главке не сиделось? Или сотрудницы съели?
Говорить о подробностях сейчас не очень хочется. А внести какую-то ясность нужно. Поэтому пытаюсь облечь свое появление на линии ореолом романтики.
– Представьте себе, Тонечка, – вещаю, как с трибуны, – приходишь на работу, садишься в кресло и планируешь рабочий день. И вдруг понимаешь, что каждый день у тебя одно и тоже: они тебе – дай, а ты им – не положено. Они – чем тебя купить, а ты им – не продаюсь. Они смотрят на тебя, как на идиота, а ты мысленно соглашаешься. И так каждый день…
– И что же, ничего интересного не случалось? – спрашивает девушка.
Конечно, случалось! Такие вещи случались, что и в страшных снах не привидится… Только вспоминать об этом – ужас как неохота. Так что лучше умолчим. Вслух отвечаю:
– Интересного? А как же! Выходные, например.
Тоня задумчиво качает ножкой. Вполне допускаю, что делает она это не нарочно, но мне от этого не легче, потому что покоя нет.
– А раньше вы на линии работали?
– Приходилось. Только было это в другие времена, как будто и не со мной.
– Тяжело вам сейчас, Дмитрий Сергеевич? – сочувственно произносит эта чуткая девушка. Именно этого мне так не достает. О, женское сердце не проведешь. В этом вопросе. Она уже знает, что я к ней неравнодушен. Только не знает, бедная, насколько ей со мной невыгодно общаться. А то бы давно бросила это непутевое занятие.
– Да ничего, терпимо, – бросаю небрежно. – В конце концов, знал, на что шел.
– А вы женаты? – вполголоса выдыхает девушка.
– Женат, Тонька!.. В том-то и дело, что вдрызг женат твой воздыхатель! – хрипит, поднимая голову, Фомич, озирая мутными глазами свои владения.
– Ну тебя, Фомич!.. – пытается встать легкотрудница. Но длинная цепкая рука начальника возвращает ее на прежнее место.
– Команды покидать рабочее место не было. Ты вот что… Сейчас опять кто-нибудь нагрянет, я это нутром чую. Так ты, Тончик, в случае чего помоги быстрей от досужего народа избавиться. Старость – она покой любит. Запиши, а то забуду.
И точно, дверь с грохотом открывается, и бочком, как цирковой медведь во время кувырка, вваливается начальник моего участка. Участковый. По правде сказать, с начальником мне повезло. В этом человеке всего много, хватило бы на двух нормальных людей. Без малого двухметрового роста. Плечи шириной – как я в длину (если меня положить). Шея – как у меня, скажем, грудь, а лицо… в общем, пропорциональное остальному. Короткая стрижка сделала бы его похожим на громилу, если бы не добрейшая улыбка, в которой читается самоирония: простите, мол, меня, такого большого.
Но самое главное – это его умение держать удары судьбы, как-то: выговоры начальства, насмешки подчиненных, многодневную нервотрёпку, большой спиртовой литраж… Однажды прораб нашего участка Тихон, рассказал, как участковый взялся за порванный высоковольтный кабель под напряжением. Искры, вспышки, фейерверк! – а тот лишь побледнел – и хоть бы что… На ладони осталась пара легких подпалин, и все.
…Итак, входит мой начальник, и сразу становится тесно, и вовсе не потому что бытовка мала.
– Хватит, ребятки, третий день водку дуть и разговоры разговаривать. Отбираю у тебя бесплатные уши, Фомич. Завтра едем с Димой принимать новый объект.
– Василий Иваныч, такое событие требуется обмыть, – обстоятельно поясняет тонкости протокола Фомич, солидно кивая головой.
– Это можно… – покорно соглашается начальник и бережно садится на стул. Когда он убеждается, что стул, хоть со скрипом, но держит его супертяжелый вес, оборачивается ко мне. – Чтоб не забыть, Сергеич, завтра утром сиди в диспетчерской и жди меня до упора. Будут на объект выгонять – сиди насмерть, говори всем, что я приказал. – Потом Фомичу: – Поехали, аксакал…
Когда встречаются начальник с куратором, все остальное становится как бы не в счет. Поэтому мне вскорости удается сбежать.
Дома, то есть в комнате общежития треста, переодевшись, сажусь на стул и погружаюсь в тяжкую думу. То, что со мною творится в последнее время, напоминает сползание в пропасть. А самое страшное, что я даже не пытаюсь остановиться. Вот и сегодня: выпил немало водки, наслушался и мысленно повторил за говорящими целый поток сквернословия, флиртовал с женщиной… Но какова! Красавица чистейших казачьих кровей! "А она такова, какова она есть, и больше никакова".