Время и в самом деле было в обрез: "Надо прямо сейчас забрать в кассе деньги и бегом к Бахтало, чтобы успеть договориться с Вологодскими цыганами. Прямо сейчас к нему и поеду. Бахтало – цыган не простой. Он со своей головой и не такие задачки щёлкал. Где он может быть сейчас? В парке?.. На рынке?.. Или, может, в таборе отдыхает где-нибудь в Шушарах. Поеду-ка я на Сенной рынок, поспрашиваю".
Его друг, небольшого роста, весёлый и задиристый, нашёлся в биллиардной в парке, как сначала и предполагал Гриша:
– Слава богу, Бахо, что ты здесь. Разговор есть, – тяжело дыша после пробежки по парку проговорил он. Барон, увидев Григория, широко улыбнулся и подозвал к себе:
– Ты что, как конь загнанный дышишь? Вон как ноздри-то раздуваются. Если ты опять про Кармен пришёл со мной разговаривать, лучше сразу поворачивай оглобли. Сначала со своей семьёй разберись… – тут Гриша его перебил и без обиняков изложил суть дела.
Выслушав его и вникнув в суть, Бахтало отложил кий и сосредоточенно направился к выходу из биллиардной, Гриша пошёл следом, а оттуда вдвоём они отправились на телеграф. Связаться с вологодскими цыганами не составило труда. После короткого разговора на языке, который Гриша немного понимал, цыган отвёл его в сторонку и сказал: – Встретит тебя кто-то из своих. Я в суть не вдавался – по телефону не стоит… Сам всё расскажешь. Можешь доверять им, как мне.
Прямо с телеграфа Григорий поехал на вокзал. До отправления мурманского поезда оставалось меньше часа.
В вагоне-ресторане было накурено, но окна не открывали и не проветривали, потому что снаружи было холодно. Беломорный дым клубился почти над каждым столиком, поднимаясь к потолку кольцами или маленькими облачками. В мурманском поезде ездили люди жёсткие и бывалые. Это были рыбаки, недавно уставшие от морской качки, немного передохнувшие в Ленинграде для того, чтобы вернуться и снова уйти в путину за палтусом или сайдой в Баренцевом незамерзающем море. Деньги им платили хорошие. За станком столько не заработаешь. Были ответственные работники разных отраслей народного хозяйства. Почти все поголовно одетые в униформу: полувоенный френч из отличного английского сукна и белые высокие унты, похожие на валенки. Эти в большинстве своём были начальниками или снабженцами. Представителями добывающих отраслей. Пушнина, рыба, никель, медь, апатиты – в Заполярье всё это и не только это добывалось в огромном количестве. Френч и унты им нужны были для того, чтобы окружающие знали: "Вон, идёт Ефим Ефимович, он большой начальник. С ним надо дружить или держаться подальше. Спорить? Противоречить? – Ни в коем…! Или будут неприятности. У него "ого-го" какие знакомые на самом "ого-го" каком верху и лучше с этим в белых валенках не связываться вообще…".
Значительную часть пассажиров "Мурманского – скорого" составляли военные моряки, возвращающиеся к месту прохождения службы в разбросанные по всему побережью Кольского залива военно-морские базы. Чёрная с золотом военно-морская форма превалировала над редкими вкраплениями цвета хаки формы с синими кубиками на воротниках. Последние представляли тех, кто охранял. Но не ценности, а, наоборот, никому теперь ненужную многомиллионную массу человеческих отбросов, чем-то провинившуюся перед самодовольно жирующей обнаглевшей от безнаказанности властью. Почти все из них собирались сойти с поезда в Беломорске или Кандалакше. Там было скопление трудовых лагерей. С каждым часом в вагоне-ресторане становилось шумнее из-за действия различных согревающих напитков. Облако дыма сгущалось, поглощая кислород, необходимый для дыхания. Рыбаки не мудрствовали и литрами употребляли "Московскую Особую". Разговаривая, они не вынимали изо рта папиросу Беломор, а только перемещали её из одного угла рта в другой: "… мы как раз ловили ярусом. Там палтуса обычно навалом и треска идёт косяками. Вдруг удар…! Корму развернуло и трос от снастей зацепился за штурвал… Никто ничего по началу не понял, только Васька вцепился в поручни и орёт: п-о-л-у-н-д-р-а-а. Шхуна наклонилась аж под сорок пять, а потом из воды касатка к-а-а-к выскочит и хвостом по борту… Боцмана чуть не зацепила, падла…" – жестикулировал и размахивал руками, пытаясь дать точную оценку размерам морского хищника, молодой и явно не такой уж и бывалый рыбак. Остальные ухмылялись и делали вид, что верят в небылицу. Молодой явно злился, завидя ухмылки собутыльников, и от злости краснел.
Те, кто в унтах, – те баловались коньячком "Отборный", презрительно посматривая в сторону рыбаков. Когда кто-то из них хотел закурить, то доставал из кармана портсигар. Вещь, подчёркивающую его социальное положение, часто отделанную поэтому красивым орнаментом. Кнопочка-защёлка иногда обрамляла какой-нибудь полудрагоценный камень. Но особой гордостью хозяина ценной вещицы была, как правило, дарственная надпись, выгравированная на её створке: "За достижения в социалистическом строительстве в честь шестнадцатой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. Секретарь Вятского горкома ВКПб тов. Нахимович И. И." или "За помощь в раскрытии группы контрреволюционеров-заговорщиков. Начальник Ивановского Губернского ЧК тов. Усечённый П. О.". Здесь разговор шёл о делах серьёзных: "… прошлой неделе разнарядку спустили. Четыреста! Ты представляешь? Нет, Яков Борисович, и ещё раз нет! Не осилим, а, если и осилим, то что нам с этого толку-то? Так – одна морока. А потом ещё и разгон устроят, как водится – не того размера… Не той расцветки… Переведусь я на Дальний восток, от Москвы подальше. И тебе советую, пока кто-нибудь на тебя донос не состряпал. Да хоть тот же Жмурянский! Он ещё тот фрукт! Улыбается, а сам, наверняка, подписи собирает. В общем, я тебя предупредил…".
Моряки пили всё и в беспорядке, потому что спешили. Уже послезавтра снова начнётся служба. Тогда прощайте ржаные, пшенично-спиртовые и виноградные эликсиры счастья, превращающие в период отпусков и по выходным трезвую и опасную жизнь морских волков в спокойное плавание с любимой по тихой заводи. Разговоры моряков, совершенно справедливо считающих себя элитой вооружённых сил, к этому, в основном, и сводились: "… да, у них вооружение стоит, как на наших в начале века в японскую. Им в море высовываться не стоит. Их подлодкой взять или с воздуха – как два пальца… Давайте за товарища Сталина выпьем! Он знает, что делает. Только он один и понимает по настоящему, что такое флот для нашей страны. Да здравствует товарищ Сталин!.." – офицеры как один встали с поднятыми стаканами и дружно выпили за усатого гения и отца народов.
Гриша не принадлежал ни к одной из социальных прослоек, пирующих в вагоне-ресторане. Разговаривать ему было не с кем и не о чем. Он заказал на первое солянку, а на второе шницель с гарниром. Всё это он запил двумя кружками немножечко с кислинкой Жигулёвского пива ленинградского розлива. После чего отправился в свой вагон, чтобы поспать. Поспать Грише не удалось, потому что в купе он был не один. Двое его соседей "отдыхали" за разговором, запивая сказанное "Кизляром" – великолепным грузинским коньяком с дагестанским названием. Не так давно этот коньяк занял своё место на прилавках винно-водочных магазинов. Появление Григория собеседников не смутило. Их разговор продолжался, как ни в чём ни бывало. Терминология разговаривающих была необычной. Многих слов Григорий просто не знал или не понимал, поэтому содержание сказанного плавало вокруг головы, а вовнутрь неё не проникало. Наконец, смысл того о чём разговаривали его соседи начал проясняться. Оба были из бывших зэков, судя по всему – из воровского сословия. Разговаривали они на привычной им фене о делах повседневных и для чужого уха абсолютно не интересных. Они вспоминали былое и размышляли о будущем. А потом пригласили Гришу с ними выпить за компанию и ради природного воровского любопытства. Для того, чтобы Григорий понял о чём речь, они перешли на русский. Старшего из соседей его собеседник называл Лазарем, а тот, в свою очередь, обращался к молодому не иначе как Шама.
– Отличная феня. Я ничего не понял, хотя звучит убедительно, – сказал Гриша, присев поближе к откидному столику, на котором стояла выпивка. – Я сначала подумал, что вы на идише разговариваете. У меня в доме в соседней квартире евреи живут. Так я наслушался. Очень похоже на слух… – и пригубил грузинского.
Потом он рассказывал соседям про цыган и его дружбу с ними. Про дочерей и немного о работе, но в пределах, отдалённых от его сегодняшнего дела. Соседи в ответ охотно рассказывали лагерные байки и звали его на "дело". Немного охмелевший Гриша чуть было не согласился, но вовремя опомнился. Когда закончилась вторая бутылка коньяка, они легли каждый на свою полку и погрузились в тёплую реку сновидений.
Утром следующего дня поезд сделал пятиминутную остановку в Вологде, где нашего героя встречали.
– Ты, что ли, Григорием будешь? – вплотную к Гришке подошёл немолодой цыган. – На цыгана ты не больно-то и похож, прямо скажем. Хотя нет! – Что-то в тебе от наших кровей замешано. Бахо говорил, что до девок ты больно горяч. К цыганкам из моего табора не подходи, убью! Здесь не Ленинград. Не я, так кто другой из наших тебя уроет! – по выражению лица старого цыгана было видно, что он не шутит. Гришка насупился и хотел ответить резко, но в последний момент передумал и промолчал. Цыган выдержал паузу и потом продолжил: – Говори, зачем приехал. Мы тебя послушаем, а потом всё вместе и обдумаем. Не стал бы Бахо посылать к нам тебя по пустякам.