В кабинете, за наваленной в углу кучей ржавых стволов, изъятых у «черных следопытов»[22] , ждала своего часа маленькая заначка в виде двухсотпятидесятимиллилитровой бутылочки жидкости для обезжиривания поверхностей, прозванной в народе «Красной шапочкой» за цвет пластмассовой крышечки.
Единственная надежда страдающего от жажды опера, отрада измученного ментовского организма в целом и услада вздувшейся печени в частности.
Несчастный Опоросов еще раз поскребся в дверь:
— Ну, Киря! Ну, открывай!
— Не нукай, не запряг! — неожиданно громко и четко произнес голос старшего лейтенанта Кирилла Самобытного.
Капитан поискал источник звука и понял, что голос доносится из широкой десятисантиметровой щели между нижним обрезом косяка двери и полом.
— Киря! — Опоросов бухнулся на колени, просунул в щель пальцы и попытался схватить за нос лежавшего с другой стороны двери Самобытного. — Не вынуждай!
Старлей проворно отодвинулся, прищурился, глядя на шевелящиеся аки щупальца осьминога в щели пальцы, и со всего размаха треснул по ним отломанной от стула ножкой.
Визг капитана Опоросова пронизал здание РОВД сверху донизу, заставил дежурного пролить кипяток из чайника себе на ногу, согнал пристроившихся на ближайшем дереве ворон и сильно напугал присевшего, дабы облегчиться под крыльцом райотдела, младшего сержанта Червяковского. Через мгновение к воплям оперативника присоединились крики дежурного, ошпарившего себе полбедра, и матюги Червяковского, навалившего в не до конца снятые форменные галифе.
— Ах, ты, скотина! — заорал опер, поднялся во весь рост и смачно влепил носком сапога по двери.
Расхлябанный замок не выдержал удара, дверь распахнулась и заехала точно по носу не успевшего увернуться Самобытного.
Старлей заверещал, откатился на середину кабинета и схватился за лицо.
Опоросов, как разъяренный коршун, с клекотом влетел в служебное помещение и первым делом изо всех оставшихся сил треснул сокамерника[23] ногой под ребра.
Самобытный разверещался еще пуще.
Капитан ринулся в угол, разгреб груду запчастей к ППШ[24] и винтовкам Мосина, кучу ржавых штык-ножей и пустых магазинов к немецким автоматам, и тут ему стало понятно нежелание коллеги открывать дверь.
Заначка исчезла.
Белый как мел Опоросов внятно сказал «Сука!», повернулся к притихшему старлею, рванул воротник несвежей рубахи, недобро прищурился и полез за пистолетом.
Но Самобытный не стал дожидаться суда Линча в исполнении старшего товарища и на четвереньках рванул через открытую дверь в коридор.
— Куда?! Стоять! — страшным голосом возопил капитан и погнался за улепетывавшим воришкой, своротив по пути магнитолу с сейфа.
Старший лейтенант выкатился в коридор, в три прыжка достиг лестницы и помчался вниз. В спину ему дышал неопохмеленный Опоросов, разборка с которым грозила обернуться для Самобытного минимум разбитой рожей и пулей в ноге.
Расхитителей спиртосодержащей собственности капитан не жалел...
* * *
Михаил Грызлов, широко известный в оперативно-следственных кругах Северной столицы, да и всей России в целом как весьма асоциальный и склонный к оказанию сопротивления при задержании тип по кличке Ортопед, забросил последнюю лопату цемента в урчащую бетономешалку, расчитанную на полтонны раствора, с удовольствием пощупал свои налитые недюжинной силушкой бицепсы, объемами более всего смахивающие на бедра годовалого бычка, отер тыльной стороной ладони выступивший на лбу трудовой пот и подсел к раскладному походному столику, за которым Денис, Глюк[25] и Комбижирик[26] расправлялись с привезенными заботливым Клюгенштейном пиццами, запивая их апельсиновым соком прямо из пакетов.
— Эх, — молвил бетонщик-энтузиаст, отламывая себе нехилый кусочек от «блина с колбасой», как гордость итальянской кухни именовал прославившийся далеко за пределами своей Родины брателло Циолковский.