Я назвала дежурной сестре фамилию Романа, та пошелестела листочками, кивнула и позвонила куда-то по местному телефону. Появился высокий худой врач с выразительными темными глазами, спросил механически:
— Вы ему кто?
— Невеста, — прежде чем произнести это слово, я на секунду задумалась.
— А, все равно, — врач махнул рукой и протянул мне прозрачный пластиковый конверт, — это его вещи…
В конверте лежал обгоревший бумажник, права, еще какие-то документы.
— Он… очень пострадал? — спросила я, с трудом справившись с голосом и в ужасе глядя на бумажник Романа — во-первых, теперь уже не приходилось обманывать себя, убеждать себя, что это какая-то ошибка, что разбился кто-то совсем другой, кто-то незнакомый; во-вторых, глядя на обгорелую кожу бумажника, я поняла, как обгорел он сам, Роман, мой Роман, мужчина, с которым мы прожили вместе последний год и, кажется, собирались пожениться…
— Пострадал? — врач посмотрел на меня удивленными темными глазами. — Можно сказать и так… я бы сказал, что он пока еще жив, это чудо, и мы попытаемся этому чуду помочь.
Врач быстрыми, широкими шагами пошел по коридору, полы белого халата развевались, обметывая его длинные худые ноги. Я сделала над собой усилие и заторопилась следом. Заметив меня, врач оглянулся и неприязненно проговорил:
— Вы куда это? Вам нельзя!
— Он… где он? В реанимации?
— До реанимации, девушка, еще дожить надо. Пока он в операционной, а уж что будет дальше, знает только господь бог…
Врач скрылся за высокой белой дверью. Я замерла в коридоре, возле стены, выкрашенной в унылый блекло-зеленый цвет, чувствуя, как ее холод проникает постепенно в меня и все члены деревенеют.
Откуда-то немедленно вывернулась похожая на говорящую жабу нянечка в застиранном белом халате с черным больничным клеймом на груди. Она поглядела выпученными глазами и плюхнула прямо возле моих ног ведро с грязной водой. Вода выплеснулась, и несколько капель попало на ноги. Я промолчала, нянька, ожидавшая с моей стороны замечания, разочарованно вздохнула. Перехватив мой взгляд, брошенный на дверь операционной, старуха, естественно, поняла, что стою я здесь не просто так, поэтому орать все же постеснялась. Но совладать с собой не могла, поэтому, шаркнув возле самых моих ног шваброй, недовольно проворчала:
— Ходют тут всякие… тут, между прочим, посторонним находиться не положено… Операция за дверью, а на некоторых микробов миллион… антисанитария… и непорядок…
Она бухтела до тех пор, пока я не почувствовала подтекст и не вложила в руку говорящей жабы сторублевку. Та сразу преобразилась, сделалась любезной и доброжелательной (в меру своих способностей, конечно).
— Вот, девонька, халатик надень, — прошептала нянька, вытаскивая такой же, как у нее, застиранный халат, — чтобы ничего тебе не говорили… Ты вот тут посиди, вот стульчик есть… Сергей Михайлович — доктор хороший, только он уже сутки на ногах. Горе-то, горе-то какое! Ну ты не бойся, он хороший доктор, все сделает как надо…
Я села на подставленный стул, не сводя глаз с дверей операционной, и невольно начала вспоминать минувший вечер, события, предшествовавшие нашей ссоре с Романом.
Еще в начале недели Роман сообщил мне, что договорился в пятницу поехать на дачу к его знакомым. Людей этих, Федора и его жену, я совсем не знала, хотя и была знакома с Романом достаточно давно. Роман сказал, что знакомые эти не очень близкие, но поехать к ним следует обязательно, это нужно для бизнеса. Ну что ж, надо так надо, и я согласилась, хотя, если честно, ехать мне не хотелось.
Во-первых, так выходило, что я никого там не знаю, кроме Романа.