Вообще-то лететь он должен был другим самолетом, в котором находились сопровождающие лица, но жена знала, как больней ужалить: "Это ты сопровождаешь такого-то? Не он - тебя, а ты его сопровождаешь! Ты!.. Поздравляю!". И отец переступил через себя, добился права лететь первым самолетом и погибнуть. А второй благополучно приземлился.
Не истоптав и пары туфель, Надина мать вновь вышла замуж: за товарища отца, тоже генерала, заведующего кафедрой военной академии, отбив его у жены, у двух взрослых дочерей и внучки. Та же среда, те же привычки, и приноравливаться не надо. Только на одну звезду у него на погоне поменьше, да годами постарше.
Говорили, он страшно скучал по внучке.
И вот Галя, та самая затрапезного вида худая старуха в очках, которая презрительно не ответила на мое "здрасьте", а я принял ее то ли за няньку, то ли за домработницу, она, хоть не по рождению, оказалась истинная белая кость и голубая кровь. Любя зятя не меньше дочери, она не простила ей ни гибели его, ни ее нового замужества. Она забрала Надю к себе в однокомнатную квартирку, не позволив Наде взять из той огромной квартиры ни одной вещи, только - фотографии отца и его мундир c орденами. Внучка, правнук - вот на кого она только и дышала, ими одними жила, отказывая себе во всем, спала на кухне, на диванчике, поджав ноги.
Надя как-то показала мне фотографию: на палубе речного парохода она с отцом. Ей - лет четырнадцать, уже вполне оформившаяся, она заслонилась от яркого солнца рукой, ладонью наружу, плечом касалась отца, надежной своей опоры. Он - в светлом летнем кителе, в фуражке, трубка в руке. Лицо- будто вырублено из камня.
Но видно, как он гордится дочерью, как душевно близки они. Ими можно было любоваться. Да и любовались, наверное.
- Он был… - она смерила меня взглядом. - Ты на полголовы ниже его: метр восемьдесят, представляешь?
Во мне - метр восемьдесят два, но я, разумеется, промолчал.
А Гоша - мерзавец, вернулся из экспедиции раньше, чем ему полагалось. Да еще - в субботу. Да еще - утром ранним. Я выскочил к нему, успев натянуть тренировочные брюки. После длительного перелета добрых полчаса я держал его на кухне, усадив спиной к двери - в этих домах дверь кухни наполовину стеклянная, - принудительно занимал разговорами до тех пор, пока Надя, свежая, как утро весеннее, не вышла к нам.
- Стране нужны полезные ископаемые, - нес я околесицу, давая время Наде справиться со смущением, - стране нужно золото, а он вместо того, чтобы там, в тайге…
Но Надя не была смущена, смутился Гоша:
- Ты не в тайге, ты вот, не выезжая из Москвы, золото нашел.
И побагровел, возможно, оттого, что внаклон из неподъемного рюкзака, стоявшего на полу, вытягивал за хвост сибирскую нельму, муксун. Я сбегал за бутылкой, а когда вернулся, Надя уже разделала рыбу, стол был великолепен.
Как поразительно меняется женщина под взглядами мужчин. Гошу можно понять: человек полтора месяца не вылезал из тайги. Он поднял стопку, готовясь что-то произнести, и опустил перед Надей глаза. После третьей стопки я сказал:
- Ребята, а не отправиться ли мне в тайгу? Как вы на этот счет?
- Заревновал? - пробасил Гоша.
Нет, я не ревновал, я любовался Надей.
Но слаб человек: чем меньше значит, тем больше хочет казаться. Кто я был тогда?
Никто. С огромным трудом, ценою просьб, а просить мне всегда было мучительно, я добыл через приятелей билеты в Дом кино на премьеру фильма, про него уже говорили, что это - событие, туда съезжалась "вся Москва", и туда я вез Надю.
Фейерверк огней, толпа у подъезда, вечерние огни, скользящие по глянцу машин, машины, машины, из них являлись на яркий свет и на глаза публики знаменитости, шли сквозь строй. К нашему такси тоже кинулись: "Билетика, билетика, нет лишнего билетика?". Контролеры в униформе в стеклянных дверях, еще какие-то нарядные озабоченные люди, кого-то встречают цветами, парадная лестница наверх, красный ковер, и мы поднимаемся по этой лестнице славы, в мир званых, и надо было видеть, как держалась Надя, утверждаясь с каждой ступенью.
Фильм действительно был хорош, режиссер, в один миг ставший знаменитым, стоял в фойе, осажденный корреспондентами, вспышки фотоаппаратов, жужжание телекамер, свет, свет. Приятель отвлек меня, а когда я обернулся, Нади не было. И вдруг увидел ее: совершенно естественно, словно это и было ее место, она стояла рядом с режиссером в направленном на них свете, в лучах его славы: королева бала. И он, повернув голову, с живым интересом смотрел на нее. Позже эта фотография появилась в какой-то газете, но я не видел ее. Возвращались мы с Надей на метро.
Вроде бы, ничего не случилось, но что-то разделило нас, я случайно заглянул чуть дальше дня нынешнего. Всю дорогу мы ехали молча, и в черном стекле напротив, за которым мелькали огни тоннеля, я видел, как Надя нет-нет, да и улыбнется своим мыслям. Я проводил ее до дома. "Пока!" И легкий жест руки, который всегда восхищал меня. "Пока".
Я обрадовался внезапно подвернувшейся командировке, возможности уехать.
Глава IV
Но это только думают, что расстояния отдаляют. На самом деле, чем дальше уедешь, тем сильней затоскуешь. Самолетишко, которым летел я в Чувашию, был древний, оттого - полупустой, трясло его, как телегу на ухабах, да еще попали мы в зону турбулентности. Но ничего, не рассыпался, долетели. От Чебоксар - автобусом, он переваливался, то вдруг садился одним боком в яму и, завывая, выползал из нее.
Несколько раз выходили толкать. Пассажиры спорили про какую-то новую дорогу, от толчков голоса их сливались: "нов-дроги" - "стар-дроги". И под конец согласно слились: "новы дроги, новы дроги…".
Пока мотался по колхозам, думать было некогда, но вечерами, в районной гостинице, верней сказать - в Доме колхозника, в номере на двоих, когда сосед мой, бухгалтер, начинал за чаем рассказывать нечто поучительное, смотрю я на него, а вижу Надю. Ничто так не растравливает душу, как воспоминания. Бывало, Галя брала себе выходной: "Все! Замучилась! Поживи-ко, голубушка, без меня!" И ехала к подруге, и мы, счастливые, на целое воскресенье оставались втроем. Как-то Надя заснула после обеда на тахте, я сидел у окна, читал, а Витька маленький, стоя в своей кроватке, сосал мокрый кулачок и улыбался мне. И вот понимал же, что нельзя будить мать. Я только приложу палец к губам, погрожу ему, и он закатывается беззвучно. Да что же мне, дураку, еще было надо! И что случилось, собственно говоря? Ну, стала на виду у всех… И - молодец! Гордиться мне бы со стороны, как все на нее смотрят. В этом Доме колхозника под тихий голос бухгалтера я понял: без нее и без Витьки для меня уже жизни нет.
Я срочно написал пару очерков для местного радио, и рано утром дежурная разбудила меня, потянула за ногу: "Звонили тебе, чего-то, мол, будут по радио говорить". Радио у нас не выключалось, чуть слышно царапался голос. И я услышал: в году таком-то, собираясь на Казань, повелел Иван Васильевич, царь Грозный, ядра лить в месте этом. С тех пор и получил город название: Ядрин… Я лежал, укрывшись с головой, потный от стыда, мечтая только, чтобы сосед мой спал, не слышал. Но на эти деньги я купил Наде шаль. И вот- Москва. Теплое сентябрьское субботнее утро. Несколько раз принимался идти дождик при солнце. Я не звонил, пусть будет все неожиданно. Я выпрыгнул из троллейбуса. Надин дом. Я вышел из-за угла и вздрогнул. Во дворе, у подъезда - Витькина коляска с поднятым верхом, над ней под зонтом мужчина читает книгу и тихонько подкачивает коляску. Я узнал его.
Глава V
- При-вет!
- Здравствуй. Что случилось?
- А если я скажу - ничего?
И голос глуше, как бывало, когда-то этот голос волновал меня.
- Это ты звонила минут пять назад?
- А тебе сердце не подсказало?
Я открывал дверь и слышал, как в пустой квартире звонит телефон. Звонки оборвались в тот самый момент, когда я вошел. Подождал. В квартире летняя застойная духота, пожелтелые от солнца газеты на окнах только что не дымятся: теща их прикнопливает, чтобы шторы не выгорали. Я открыл окно, подождал и полез под душ. И тут опять зазвонил телефон.
- Слушай, ты мог бы со мной встретиться сейчас?
Голый и мокрый, я стоял в кухне с трубкой телефона, и на линолеум натекла с меня лужа воды.
- Это - срочно?
- Не стучите монетой в стекло! Да, разговариваю. Обождете! У меня деловой разговор…
И мне:
- Представляешь, я говорю, он дверь открывает. Мужчина называется… Так ты бы смог?
- Ты откуда говоришь?
- С площади Маяковского.
У меня были дела, но…
- И где ты будешь?
- Ну, ты же, я надеюсь, не хочешь, чтобы я стояла у памятника Маяковскому на жаре и подходили всякие… Тут напротив ресторан "София", я подожду тебя там.
Окатившись под душем, я забрал из ящика письменного стола деньги, все, что было там. В полупустом в этот час вагоне метро ветром сушило мне волосы.
Надя сидела за столиком у окна лицом ко входу, потягивала через пластмассовую соломинку что-то из высокого стакана со льдом, и вот так, продолжая потягивать, улыбнулась мне серыми глазами.
- Долго ехал? - спросил я, садясь напротив.
Она смотрела на меня, охапка белых речных лилий лежала рядом с ней на столе.
- Возьмем что-нибудь?
Она все так же молча смотрела на меня. Она была вся такая летняя, загорелая, белая с короткими рукавами трикотажная кофточка - мелкими васильками. К серым ее глазам. Так хорошеет женщина, когда она влюблена, это я сразу почувствовал. Она вдруг протянула руку, нежно дотронулась до моего лба:
- Боже, неужели лысеешь?
Я почувствовал запах ее загорелой кожи, ее духов.