Газета "Аргументы и факты" – интервью.
Австрийское телевидение.
Московское телевидение.
Сюткин. Какой еще Сюткин?
На кухне сидела теща Лидия Георгиевна, перебирала гречку. Она жила в соседнем доме, была приходящая и уходящая. Близко, но не вместе, и это сохраняло отношения.
Готовила она плохо. Есть можно, и они ели. Но еда неизменно была невкусной. Должно быть, ее способности лежали где-то в другой плоскости. Теща – органически справедливый человек. Эта справедливость ощущалась людьми, и к ней приходили за советом. Она осталась без мужа в двадцать девять лет. Он бросил ее. Во время похорон Сталина его затоптали. Ушел и не вернулся. И ничего не осталось. Должно быть, затоптали и размазали по асфальту. Она старалась об этом не думать. Сейчас, в свои семьдесят лет, ей ничего не оставалось, как любить свою дочь, внуков, зятя. Игорь всегда ощущал ее молчаливую привязанность и сам тоже был привязан.
Со своей матерью Месяцев виделся редко. Она жила в Ялте, у нее был собственный дом. На лето мать перебиралась в сарайчик, а дом сдавала отдыхающим. Копила деньги на зиму. Жильцы приезжали из года в год одни и те же. Образовалось что-то вроде дополнительной семьи. Эти дополнительные родственники терзали Месяцева просьбами, поручениями. Мать неизменно хвасталась, что у нее сын великий пианист, большой человек. А у больших людей – большие возможности.
Раз в год она приезжала к сыну в Москву и, чтобы не выглядеть приживалкой, затевала в доме генеральную уборку: стирала занавески, мыла окна, перебирала шкафы. И при этом беспрестанно разговаривала, делилась впечатлениями о жизни. Все в доме становилось вверх дном, никто ничего не мог найти. Никто не мог сосредоточиться на своей жизни. Все покорялись ее воле и ходили угнетенные. И тихо ждали, когда все кончится и она уедет.
Наконец мать уезжала, снабженная деньгами и подарками. Квартира и в самом деле сверкала, как невеста, сияла окнами, свежестью, как будто ее всю вытряхнули и выветрили на воздухе. Мать как бы оставляла после себя свою любовь и свой привет. И становилось грустно: отчего близкие люди так отчуждены друг от друга... Месяцева мучила совесть, он даже иногда плакал украдкой. Но жить с матерью он не мог. Мать была слишком активной в отличие от Лидии Георгиевны. Она не умела растворяться. И не хотела. Она должна была выразить себя. Видимо, эту черту Месяцев унаследовал от матери.
Сюткин... Месяцев вдруг вспомнил: это родственник ялтинских постояльцев. Он решил открыть собственную булочную, и в этой связи Месяцев должен идти в правительство и просить для Сюткина денег.
Месяцев не умел просить и унижаться. Но мать наивно полагала, что ее сын, процветая сам, должен бескорыстно помогать людям. Как бы платить процент от успеха. А скорее всего, просто хвасталась своим сыном.
Месяцеву нечем хвастать. Его сын – в сумасшедшем доме. Косит от Армии. Дочь учится на тройки. Посредственно. По своим средствам. Ни один не унаследовал его способностей и трудолюбия.
Месяцев стал делать необходимые звонки.
Своему помощнику Сергею, чтобы начинал оформление во Францию.
Дирижеру, чтобы согласовать время репетиций.
В Мюнхен.
На телевидение.
И так далее. И тому подобное.
Привычная жизнь постепенно втягивала, и это было как возвращение на родину. Месяцев – человек действия. И отсутствие действия угнетало, как ностальгия. Ностальгия по себе.
Больница оказалась чистая. Полы вымыты с хлоркой, правда, линолеум кое-где оборван и мебель пора на помойку. Если присмотреться, бедность сквозила во всем, но это если присмотреться. Больные совершенно не походили на психов. Нормальные люди. Было вообще невозможно отделить больных от посетителей.
Месяцев успокоился. Он опасался, что попадет в заведение типа палаты номер шесть, где ходят Наполеоны и Навуходоносоры, а грубый санитар бьет их кулаком в ухо.
Алик вышел к ним в холл в спортивном костюме "Пума". Он был в замечательном настроении – легкий, расслабленный. Единственно – сильно расширены зрачки. От этого глаза казались черными.
– Ты устаешь? – спросил Месяцев.
– От чего? – весело удивился Алик.
– Тебя лечат? – догадался Месяцев.
– Чем-то лечат, – рассеянно сказал Алик, оборачиваясь на дверь. Он кого-то ждал.
– Зачем же лечить здорового человека? – забеспокоилась жена. – Надо поговорить с врачом.
В холл вошел Андрей. Друг Алика.
Какое-то время все сидели молча, и Месяцев видел, что Алик тяготится присутствием родителей. С ровесниками ему интереснее.
Жена выложила передачу на стол: горячее мясо в фольге. Икру в баночке. Фрукты. Алик тут же подвинул баночку к себе и начал выедать икру пальцем. Андрей принялся за мясо.
Теща ходила по магазинам, потом готовила весь день. То, на что ушло время, труд и деньги, истреблялось за минуту.
– Оставь на завтра, – не выдержала жена.
– А тебе что, жалко? – удивился Алик, глядя весело, без обиды.
– Ладно. Пойдем, – сказал Месяцев. – Надо еще с врачом поговорить.
Врача не оказалось на месте. А медсестра сидела на посту и работала. Что-то писала.
– Можно вас спросить? – деликатно отвлек ее Месяцев.
Медсестра подняла голову, холодно посмотрела.
– Вы не знаете, почему Месяцева перевели в общую палату?
– Ему пронесли недозволенное. Он нуждается в контроле.
– Что вы имеете в виду? – удивился Месяцев.
– Спиртное. Наркотики.
– Вы что, с ума сошли? – вмешалась жена.
– Я? Нет. – Медсестра снова склонилась над своей работой.
Месяцев с женой вышли в коридор.
– Глупости, – возмутилась жена. – Они все выдумывают. Деньги вымогают. Сейчас врачи – как шабашники.
– Неизвестно, – мрачно предположил Месяцев. – От него всего можно ждать.
– О чем ты говоришь? – строго упрекнула жена.
– Что слышишь. Ты и твоя мамаша сделали из него монстра.
Спустились в гардероб. В гардеробе продавали жетоны. При виде жетонов у Месяцева что-то защемило, затосковало в середине.
У входа стояли омоновцы в пятнистых формах. У гардероба черный парень продавал бананы и киви. Месяцев слышал, что эти черные парни – скупщики. Естественно, не сами же они выращивали бананы и киви.
Всего этого не было раньше: ни киви, ни ОМОНа, ни черных парней.
– Надо поскорее забрать его отсюда, – сказал Месяцев. – Поговори с врачом.
– Я говорила. Еще три недели.
– Это долго.
– А два года в Армии не долго?
Месяцев вдруг подумал, что не взял домашний телефон Елены Геннадьевны. И свой не оставил. И значит, потерял ее навсегда. Фамилии он не знает. Места работы у нее нет. Остается надеяться, что она сама его найдет. Но это маловероятно.
– Надо терпеть, – сказала жена.
Надо терпеть разлуку с Люлей. Сына в сумасшедшем доме под охраной ОМОНа.
Как терпеть? Куда спрятаться?
В музыку. Куда же еще...
Ночью жена лежала рядом и ждала. Они так любили объединяться после разлук. Жена хотела прильнуть к его ненадоедающему телу – гладкому, как у тюленя. Но не посмела приблизиться. От мужа что-то исходило, как биотоки против комаров. Жена преодолела отрицательные токи и все-таки прижалась к нему. Месяцев сжал челюсти. Его охватил мистический ужас, как будто родная мать прижалась к нему, ожидая физической близости. С одной стороны – родной человек, роднее не бывает. С другой – что-то биологически противоестественное.
– Что с тобой? – Жена подняла голову.
– Я забыл деньги, – сказал Месяцев первое, что пришло в голову.
– Где?
– В санатории.
– Много?
– Тысячу долларов.
– Много, – задумчиво сказала жена. – Может, позвонить?
– Вот это и не надо делать. Если позвонить и сказать, где деньги, придут и заберут. И скажут: ничего не было. Надо поехать, и все.
– Верно, – согласилась жена.
– Смена начинается в восемь утра. Значит, в восемь придут убираться. Значит, надо успеть до восьми.
Месяцев никогда не врал. Не было необходимости. И сейчас он поражался, как складно у него все выходило.
Жена поверила, потому что привыкла верить. И поверила, что тысяча долларов отвлекает его от любви. Они разошлись под разные одеяла.
Дом затих. В отдалении вздыхал и всхлипывал холодильник.
Месяцев встал в шесть утра. Машина отсырела за ночь. Пришлось вывинчивать свечи и сушить их на электрической плите. Спать не хотелось. Никогда он не был так спокоен и ловок. Пианист в нем куда-то отодвинулся, выступил кто-то другой. Отец был не только гармонист. В трезвые периоды он ходил по домам, крыл крыши, клал печи. Отец был мастеровой человек. Может быть, в Месяцеве проснулся отцовский ген. Хотя при чем тут ген... Он соскучился. Жаждал всем существом. Хотелось вобрать ее всю в свои глаза, смотреть, вдыхать, облизывать горячим языком, как собака облизывает щенка, и проживать минуты, в которых все, все имеет значение. Каждая мелочь – не мелочь, а событие.
Машина завелась. Какое удовольствие ехать на рассвете по пустой Москве. Он никогда не выезжал так рано. Подумал: хорошо, что Люля разошлась. Иначе приходилось бы прятаться обоим: ей и ему. А так только он. Ему прятаться, а ей приспосабливаться. А вдруг она не захочет приспосабливаться... А вдруг он сейчас заявится, а там муж... Приехал мириться.
Зажегся красный свет. Месяцев затормозил. Потом желтый, зеленый, а он стоял. Как будто раздумывал: ехать дальше или вернуться... Это так логично, что муж приехал мириться. И она помирится, особенно после того, как Месяцев уехал с дочерью, пожелав счастливо оставаться. Оставайся и будь счастлива без меня. А я домой, к семье, к жене под бочок.