Из приставшей лодки неуклюже выбирается папаша, в руках - громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, корзина - грибной сезон ещё не начинался, вроде?
Иду навстречу:
- Папа, а у нас неприятность - весло утонуло.
- Какое, в задницу, весло? - Папа явно уже принял на грудь, - У моего сына - у тебя, значит, сегодня день рождение. Восемнадцать лет - Совершеннолетие, то бишь. Отставить - все вёсла, иди сюда - поцелую.
А ведь действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось….
Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, мы с Толстым - по малолетству - портвейн.
Перед отъездом вставляю в скоросшиватель замызганный лист обёрточной бумаги с нашим совместным поэтическим перлом:
Говорят, что можно жить
Как-то по-другому.
На рыбалку не ходить,
Вечно жаться к дому.
На завалинке сидеть
С другом старым Толькой.
Вечерами песни петь.
Говорят - и только.
Вот и закончилась рыбалка. Возвращаемся обратно в Ленинград, собираем друзей, и, в "Гавани", под море пива - разъедаем семикилограммового язя и ещё всякой сорной рыбы - без счёта.
Сейчас Витька заявляет, что, мол, с той самой поездки он и стал заядлым рыбаком.
Но это, смотря - что под этим термином понимать.
Ну, разжился Толстый деньгами, купил яхту - небольшую, метров двенадцать длиной, оснащённую эхолотом и прочими наворотами. Спиннинги дорогущие, воблеры разные - в количествах немереных, нехилая коллекция средств от комаров и прочих мошек - всё это хорошо, конечно.
Но какое отношение всё это имеет к рыбалке?
Я так думаю - что никакого.
Рыбалка настоящая - это философская субстанция, способствующая лучшему мироощущению, не терпящая суеты и избытка комфорта.
Байка четвёртая
Не спорьте с дамами, гусары!
Ещё Денис Давыдов, в своё время, говорил о женском коварстве. Предупреждал, советовал бдить неустанно, ухо востро держать. Да что толку с тех советов? Ловушки женские коварны и изощрённы, нет от них спасения.
А гусары, они как зайчики маленькие - наивны и доверчивы….
Едем в Крым - на практику - учится карты геологические чертить, в камушках разных разбираться. Поезд тащится долго, почти трое суток. Но за преферансом, что общеизвестно, время летит незаметно.
В шесть утра прибываем в Бахчисарай, главное - никого не забыть. Пробегаемся по всем купе - будим, расталкиваем, выгоняем с вещами на перрон.
Нас встречает Начальник Лагеря - Виталь Витальевич, строит, ведёт к автобусу, пересчитывает;
- Товарищи практиканты, вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту - тридцать девять. Где ещё одного бойца потеряли? Кого не хватает?
А, действительно, кого?
Вдруг от поезда - прямиком к нашему автобусу - приближается сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, тросточка. Прохожего сильно пошатывает из стороны в сторону, с первого взгляда понятно - он пьян до изумления. Кого-то он мне смутно напоминает.
- Вы, извините, кто? - Вопрошает Виталь Витальевич.
- Как это кто? - возмущается незнакомец, - Да Пушкин я, Александр Сергеевич! Не узнали, батенька? Стыдно, ей-ей.
Начальник Лагеря нешуточно смущён и сбит с толка - говорящий действительно похож на Александра Сергеевича - чёрные кудрявые волосы, бакенбарды, длинный нос.
За моей спиной раздаётся громкий хохот - это ротмистр, завалившись на землю, бьётся в экстазе.
Отсмеявшись, Кусков буднично объясняет:
- Да это он и есть, в смысле - потеряшка наша, сороковой по списку. Воронин же это Серёга - просто усы сбрил, бакенбарды пришпилил, парик нахлобучил и цилиндром где-то разжился, сучёнок. Не узнаёте, что ли?
Присматриваемся, действительно - Серёга. Молоток - классная шутка получилась!
А Воронин, пользуясь тем, что шофёр автобуса куда то отлучился, лезет на его, шофёрское, место, крепко обнимает руль и засыпает мертвецким сном.
Извлечь из-за руля его удалось только минут через сорок.
- Начинается, - ворчит Виталь Витальевич, - Как всегда, приезжает Эр Тэ, и тут же начинаются фокусы разные, разнузданные….
Через два часа приезжаем в лагерь. Нас уже ждут, геологи и гидрогеологи приехали на практику раньше на две недели. Толстый Витька близоруко всматривается в толпу встречающих - Нинку, явно, высматривает.
Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию - где что, сколько до ближайшего населённого пункта, где купаться можно, что с культурной жизнью.
Всё не так и страшно: до ближайшего населённого пункта, магазинами оснащённого - километра три, до пруда с проточной водой - метров сто, и с культурной жизнью всё просто отлично - каждый вечер на двух, вместе сшитых простынях, фильмы разные показывают, после фильмов - танцы и песни у костра.
Начинаем ходить в маршруты - добывать разную геологическую информацию, собирая образцы пород горных и всякие окаменелости древние.
Крым - он весь - жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце - прямо над головой.
В лагерь возвращаемся усталые, обгоревшие на солнцепёке, потом пропахшие.
Сразу лезем в прохладный пруд, потом обед - обычная столовская еда, ни хорошая, ни плохая. После обеда - работа в камералке, волокита бумажная - описание того, что с утра увиделось, и того, что собралось в геологические планшеты.
А вечером - кино, танцы-шманцы, костры, песенки - конечно, с отдачей должного винам местным. Но вина эти, кстати, совсем неплохие, по началу пьют достаточно вяло - дневная усталость даёт о себе знать.
Но тут руководство совершает фатальную ошибку - как-то вечером нам крутят совершенно идеологически- невыдержанный фильм.
Фильм называется - "Дюма на Кавказе". В чём суть его - совершенно неважно, важен всего лишь один небольшой эпизод. Дюма - то ли сын, то ли отец, спорит со старым грузином - кто может выпить больше вина - француз, или грузин?
Естественно, устраивают соревнование, и пьют вино под всякие заковыристые тосты.
Дословно не помню, но звучит это приблизительно так:
- И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок; за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой….
И за каждую звезду - в отдельности….
Последнее - всем в особенности понравилось.
А звёзд в крымском ночном небе - ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа.
Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или даже - утроилось.
Громче зазвучали песни у ночных костров.
Пели разное: песни бардов известных и доморощенных - про далёкие стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и мужскую дружбу.
Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения не имела:
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте -
Или вы поссоритесь со мною.
Сорок тысяч бед за нами следом
Бродят - словно верная охрана.
Плюньте, кто на дно пойдёт последним -
В пенистую морду Океана.
Эх, хозяйка, что же ты - хозяйка?
Выпей с нами - мы сегодня платим.
Отчего же вечером, хозяйка,
На тебе - особенное платье?
Не смотри так больно и тревожно,
Не буди в душе моей усталость.
Это совершенно невозможно -
Даже до рассвета не останусь.
Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,
Верный до последней перестрелки,
Если мы о чём нибудь и просим -
Это - чтоб подохнуть не у стенки.
Прозвучало эхо, эхо, эхо….
Эй, вы чайки-дурочки, не плачьте.
Это - задыхается от смеха
Море, обнимающее мачты….
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте -
Или вы поссоритесь со мною.
Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток, раз по пять за ночь.
Орали так, что оконные стёкла в ближайшем населённом пункте, что расположился в километрах трёх от Лагеря, - дрожали нешуточной дрожью.
Феномен, да и только.
Иду я как-то, ближе к вечеру, по направлению к камералке - бумаги разные в порядок привести. Смотрю, стоит у тропы Начальник Лагеря и, раздвинув кусты боярышника, наблюдает за чем-то в полевой бинокль.
Наблюдает и тихонько ругается сквозь зубы:
- Ну, все люди - как люди. Ну, выпивают, но бутылками же. А эти - козлы - бочками решили, сволочи….
- Виталь Витальевич, на кого это Вы так? - не удерживаюсь от любопытства.
- А вот сам полюбуйся на своих одногрупников, - Начальник Лагеря протягивает мне бинокль.
Смотрю, ба, знакомые всё лица! По дороге, далеко ещё от нас, Генка Банкин, Михась и Гарик натужно катят в гору пузатую бочку - литров на сто, не меньше.
Возвращаю оптический прибор:
- Не, я их, безусловно, не одобряю. Но что тут поделаешь? Надо было более тщательно репертуар фильмов, однако, подбирать.
- Да, теперь уже ничего не поделаешь - не в стукачи же на старости лет записываться, - грустно отвечает Виталь Витальевич и шаркающей походкой уходит к преподавательским домикам, что расположились в устоявшемся десятилетиями удалении от Лагеря студенческого.
Подхожу к камералке, со стороны скамьи, что спряталась в зарослях кизильника, доносится шум разговора, чей-то заливистый смех. Видимо, кто-то из наших с девицей какой общается. Стараюсь незаметно, дабы не мешать людям, проскочить мимо, но не удаётся.