Миновали магазин, к крыльцу которого прислонено, как всегда, несколько велосипедов, уже переезд показался, как вдруг - Зинин исторический крик:
- Мила! Доченька-а!..
У Андрея от этого ее крика холод пошел по затылку.
Когда обернулся, увидел Зинино безумное лицо, залитое слезами.
- Она… она… глаза закрыла…
- Господи, да что ж ты так! У меня и то…
Зина плакала, Мила с перепугу плакала, Виктор силился улыбаться белыми, расползавшимися губами.
- Ну, пассажиры попались! Знал бы - да ни за что! Такие потрясения переживать…
Они остановились у закрытого шлагбаума. Мимо проходил товарный состав, мелькали, катились колеса по прогибающимся рельсам, сухая щебеночная пыль росла над полотном, над мчащимися платформами с лесом. Шофер стоял рядом с машиной, смотрел, рукой держась за открытую дверцу.
Андрей сказал быстро:
- Из машины не вылезать!
- Как? Ты разве не договорился? - забеспокоилась Зина.
- Он до станции и то не брал.
- Нет, мы не можем. Как же так? Надо было договориться. У нас ребенок. Виктор!
Сжав тонкие губы, Виктор соображал:
- Правильно!
- Надо было ему сразу сказать. Как же ты так, Андрей?
- Тише!
- Он не должен, он не имеет права.
Мелькнула последняя платформа, шофер задом попятился в машину. Осторожно переехали пути, и тут он прибавил газ, погнал по грейдеру. Белая известковая пыль вихрилась позади, в глаза - красный свет заходящего солнца. Он блестел снизу на провисших в воздухе телеграфных проводах. Сквозь рокотание шин по щебенке Андрей слышал за спиной Зинин шелестящий взволнованный шепот.
Развилка. На станцию вправо, в город прямо. Андрей положил руку на локоть шофера.
- Шеф, прямо.
- Что-о?
Резко, так, что всех влево потянуло, шофер крутанул к станции.
- Товарищ, послушайте, товарищ! Вы же не можете так поступить! Виктор, что же ты молчишь? Товарищ, вы же советский человек.
Виктор схватил его за плечо:
- Ты!
- А ну не лапай!
Взвизгнули тормоза, кинуло всех вперед.
- Вылазь!
- Вы не имеете права! Виктор!.. Товарищ!..
Всей ладонью шофер давил на сигнал. Машина стояла позади дощатой станции и сигналила так, что уши закладывало. Какие-то люди на платформе оборачивались.
- Милиция! - выскочив, орал шофер. И снова давил сигнал. - Милиция!
Зина плакала, что-то кричала, но голоса не было слышно. Андрей сидел белый. В замке торчал ключ зажигания: брелок в виде шины покачивался на цепочке. Решение было мгновенным: сесть за руль - и пусть догоняет. Но в следующий момент он выскочил из машины.
- Не ори! Чего орешь?
- Милиция!
- Ори, ори! Громче.
Никогда в жизни не хотелось ему так ударить. Бить в это орущее лицо. Но уже бежали сюда по платформе люди, выскочил человек в железнодорожной фуражке. И, заслонясь от машины спиной, Андрей отстегивал, срывал с руки часы.
- На! Бери! Все равно хоть тут милиция, хоть танки вызывай…
- Да? А вот поглядим!
Но видно было - колеблется. И, ненавидя, Андрей униженно просил:
- Бери, чего там… Хотел такие? С ребенком никто не выгонит, пойми. Шеф, давай по-хорошему. Честное слово, ну?
- А голову с меня снимут, это как?
- Шляпу наденешь.
И совал, совал часы в потную руку.
- Бери, не обижайся. Да ладно, ладно, бери.
Всунул наконец.
- Людям сделаешь, а потом они же тебе…
Но уже садился за руль. На виду прыгавших с платформы, бегущих на крик людей развернул машину и погнал обратно к грейдеру.
Андрей сидел рядом с ним, весь еще дрожа. Сзади всхлипывала Зина. Виктор - затяжка за затяжкой - нервно докуривал сигарету.
ГЛАВА IX
- Был бы пистолет, я б его, подлеца, застрелил! - Виктор сжал виски и застонал, раскачиваясь. - Вот они живут, им ничего, сволочам таким, не делается. Они живу-ут!
Въехавшая в ворота "скорая помощь" осветила его, согнутого на скамейке, и покатила к приемному покою. Попадавшие в свет ее фар больные в халатах и пижамах ослепленно жались к кустам.
Проехала, за красными стоп-сигнальными огнями ее сомкнулась темнота, и опять только шарканье больничных туфель по гравию, голоса.
Больница была старая, трехэтажная. Оштукатуренная и окрашенная в желтый цвет, с белой колоннадой посредине, она всем видом своим и столетними липами напоминала городскую дворянскую усадьбу прошлого века.
Андрей и Виктор сидели рядом на скамейке, курили. Операция шла около часа, и уже было известно, что аппендицит гнойный, запущен. Зина дежурила под дверьми операционной, а они сидели здесь.
И всего-то в тридцати метрах от них, за больничной железной оградой была улица, неоновый свет, мчались машины, в кафе и ресторанах полным-полно, на тротуарах толчея, громкие голоса, смех. В такие летние вечера, когда в домах, нагревшихся за день, духота, весь город на улице, как в праздник. Только у тебя несчастье.
- Почему, почему со мной это должно было случиться? - Виктор огляделся затравленными глазами. - Именно теперь, когда все так складывается. Именно теперь…
Ты знаешь, что сегодня пятница?
- Пятница. Ну и что?
- В прошлую пятницу мы же сидели с тобой в баре. Понимаешь? За все в жизни приходится платить.
- Брось, Витька!
- Не-ет, я знаю. Это не случайно. За все, за все…
- Тысячи совпадений, только мы не замечаем. А когда случится…
По дорожке под фонарем провели молодую плачущую женщину. Под руки вели ее старик и старуха, что-то говорили. Старик нес кошелку с детскими вещами.
- Если Мила умрет! - Виктор бил себя кулаком по колену. - Если она умрет…
- Ты обалдел окончательно! Что ты несешь?
Виктор затягивался сигаретой как всхлипывал. У него ознобно постукивали зубы.
- Тут, когда под этими дверями сидишь, черт-те что в голову лезет, - говорил Андрей, чтоб отвлечь. - Когда Машенька должна была родиться… В пять утра мне сказали: "Началось". Сижу во дворе, вот как мы сейчас. А там у скамейки труба из земли торчала. Как ствол трехдюймовки. Курю и бросаю окурки в трубу. А в ней, как в пепельнице. Не один я так сидел. Позвоню в дверь - "Папаша, не волнуйтесь".
Опять сижу. А голуби эти… Зобы лоснятся, ходят по двору на красных лапах. И воркуют как стонут. А мне все ее стон слышится. Позвоню опять - "Папаша, не волнуйтесь. А вы как думали?" Сходил еще за папиросами, опять жду. Стыдливость эта наша дурацкая, боишься лишний раз надоедать. Она, оказывается, погибнуть могла в тот раз, сознание уже теряла. А они христосуются над ней: пасха как раз была. И врач дежурный один на всех. Аня их просит: "Вы мужу скажите, он здесь где-нибудь. Он за профессором поедет". Так еще возмущалась акушерка: "До чего я этих женщин презираю! Вот ведь помирает, а о мужике думает". Ну, кажется, я тебя успокоил. - Андрей засмеялся. - Вот так дочка нам далась, чуть мать на тот свет не отправила. А уж передумано было…
- Никогда не прощу себе. Если случится - не прощу!
- Отец! - Андрей положил ему на спину ладонь. Спина была потная под рубашкой. - Ну что ты, Витька?
Виктор курил, отворачиваясь:
- Ты правильней живешь.
- Брось.
- Нет, я знаю.
- Это со стороны. Мать моя восьмой была у бабки. А мы над одним, над двумя трясемся. Не меньше трех детей должно быть, иначе что за семья?
- Да… Да-а… - ронял Виктор в ответ тому, что не говорил вслух. - Она ведь у нас… С детства не очень удачная: сердце. С рождения еще. Да и не только… Во время операции это ведь опасно, а?
И спохватился в тот же момент:
- Ты только Зинушке не говори. Девочка, ей замуж выходить.
- Ну что ты! Зачем?
Но все же Андрей почувствовал себя несколько ошарашенным. Дети их с первого дня росли на глазах, и вот за четырнадцать лет слова не было сказано. Правда, однажды как-то Виктор расспрашивал их про знакомого врача-кардиолога: кто? что? сколько берет? Расспросил подробно, но издалека. А когда Аня предложила поговорить с врачом, удивился: "Зачем? Нет, нам не нужно". Андрей запомнил это потому, что в тот раз даже некоторое охлаждение наступило. Аня чувствовала себя обиженной: она старалась, а из нее дуру сделали. Он, как всегда, уговаривал не принимать всерьез. В конце концов, никто о своих детях всей правды не рассказывает. Нельзя на это обижаться, нельзя осуждать.
Нельзя-то нельзя, но если Мила - сердечница, как же они ждали столько?
- Нам еще с вечера надо было, - говорил Виктор. - Леша предлагал сбегать за машиной. А я подумал… Я тебе, Андрюша, честно говорю… Подумал: какого черта!
Есть же машины, ездят на них. Пусть пришлют! В конце концов, заслужили мы. Я знаю, ты бы не стал ждать.
Он жал на самый больной зуб, болью заглушал боль.
- Ну что ты себя грызешь?
- Ты в такие минуты не рассчитываешь, я знаю. - Растроганными глазами Виктор смотрел на друга, и неясная обида, зашевелившаяся было у Андрея в душе, исчезла. - А мы с Зинушкой… Ну зачем, зачем все, если ее не будет? Ведь все для нее!
- Слушай меня: кончится все хорошо. Я не успокаиваю, я знаю. У меня был аппендицит, а у Ани какой был!
- Да? А почему же врач?..
- Врач обязан. Мы, родители, жуткий народ.
- Да? - Виктор жалко щурился. - Думаешь? - Взглянул на часы. - Долго как. Что ж так долго?
Открылась дверь отделения, освещенная снаружи. Вышел врач в белом халате, в белой шапочке, оглянулся.
Они уже оба стояли. И с места двинуться было страшно.