– Это идеологический вопрос, – отвечает клетчатый. – Тех, кто использует мастдай, я бы стерилизовал на месте.
Андрей вытирает стол грязной тряпкой, говорит Глебу: Я понимаю, феминизм, все дела, но что девушки вообще не убирают – это нормально, да?
Бен улыбается Глебу, как старому знакомому, говорит клетчатому:
– Да, монополия, нечестная конкуренция, все круто. У меня самого Нетоскоп. Но ты, Ося, как сатанист, должен оценить Гейтса. Три шестерки, сам понимаешь.
– Я анархо-сатанист, – отвечает Ося. – Надо различать подлинную и мнимую конспирологию. Можно найти "число зверя" в словах "Уильям Гейтс третий" или в названии Мелкософта, но дураку понятно, чем Кроули отличается от Гейтса.
Бен сразу понравился Глебу. На него приятно смотреть – может, потому что Бен все время улыбается. Эту способность Глеб заносит в ту же ячейку памяти, куда уже отправил Бенову манеру одеваться. Теперь ему будет легко узнать Бена. Чтобы лучше запомнить голос, Глеб спрашивает:
– А как найти 666 в имени Гейтса?
– Проще простого, – радостно улыбается Бен. – Каждой букве поставить в соответствие цифру и просуммировать.
– Какую цифру?
– Да любую, – говорит Ося, – не в этом дело.
И при этом отмахивается от Глеба, точно от мухи.
Андрей заливает кипятком две ложки "нескафе", раскрывает Глебову папку: Не будем, типа, отвлекаться, давай глянем, что у тебя тут.
– Ты прав, Ося, – соглашается Бен (улыбка не сходит с его лица). – Тут дело в другом. Виндоуз рулит точно так же, как рулит поп-музыка. Воплощение софтверной попсни.
– Вырубить нахуй, – отрезает Ося.
– А вот и нет! – восклицает Бен. – Помнишь, ты мне объяснял: ЛаВей говорил, что настоящий сатанизм – не среди блэк-металла или там сибирского панка…
– ЛаВей не знал про сибирский панк!
– И это не случайно! Потому что сибирский панк – это уже не круто. Это, собственно, вообще не круто. Потому что – я продолжаю – настоящий сатанизм – среди наиболее бездарных записей попсни. А ты не будешь спорить, что Виндоуз – прекрасный пример бездарной попсни.
– Чушь, – говорит Ося, взмахом руки словно отсекая от себя собеседника. – ЛаВей понимал сатанизм довольно примитивно. По большому счету, это несколько вульгаризированное, чтобы не сказать христианизированное, кроулианство.
Глеб тем временем рассказывает Андрею, что работает в "Кварке" и "Фотошопе", а про себя думает, что последний раз сидел за компьютером года полтора назад, и надеется, что ничего нового с тех пор не придумали. Нормально, говорит Андрей, закрывая папку, и в этот момент в кухню входит крупный рыжебородый мужчина – очевидно, Илья Шаневич.
– Привет всем, – бурчит он. – Почему ни одна свинья не убрала после вчерашнего? У меня здесь что, притон?
– Я вообще только пришел, – говорит Бен, продолжая улыбаться. – И, по-моему, тут все круто.
– Понятно. – Шаневич почесывает заросшую рыжим волосом грудь. – Опять придется Нюру Степановну просить, – и вопросительно смотрит на Глеба, только что его заметив.
– Это Глеб Аникеев, будет верстать журнал, – поясняет Андрей. – Мне его Миша Емельянов рекомендовал.
– Емельянов – незаменимый кладезь ценных кадров, – говорит Шаневич. – Жить он тоже тут будет?
– Нет, почему? – удивляется Глеб. – У меня своя квартира есть.
– Тебе везет, – зевает Илья. – Я вот не уверен, что могу про себя это сказать.
– А ты свежие "Русы" читал? – спрашивает Бен.
– А что, опять Тимофею досталось?
– А то как же! У них там, похоже, газават.
Голова идет кругом. Давай повторим, сколько же их было. В прихожей: Арсен в шапочке, Снежана в маечке. В коридоре: Бен в рубашке с широким воротником. В комнатушке: Андрей с линзами и бутылкой пива. На кухне: Ося в клетчатом, рыжеволосый и бородатый Илья. Шесть человек за полчаса: слишком много впечатлений для того, кто последний год почти не выходил из дома.
Проще запомнить геометрию квартиры: прихожая, две комнаты налево (там офис), одна направо (там гостиная). Потом – коридор, оттуда – три двери в маленькие комнаты, наверно, спальни. В конце коридора – кухня. Экскурсия по Хрустальному, говорит Андрей, он Хрустальный, потому что проезд. Вот офисная часть, вот жилая.
– А кто живет в жилой? – спрашивает Глеб
– Кто угодно. Сейчас – я, Снежана, сам Шаневич, иногда – Муфаса, иногда Ося, но редко – он человек семейный. Ты тоже можешь тут ночевать, если захочешь.
– А почему вы тут живете, а не дома?
– Потому что у нас нет дома, – отвечает Андрей. – Я из Екатеринбурга, Муфаса типа из Африки. Снежана как бы из Болгарии.
– Что значит – как бы из Болгарии?
– Ну, типа, она болгарка. А приехала вроде из Калифорнии.
– А, – кивает Глеб. Дай бог разобраться и без выяснения деталей.
Офис – большая комната, на длинном столе вдоль окон – четыре компьютера. На экране ближайшего – картинка: светловолосая девушка, невысокая, но полненькая, нерешительно улыбается на фоне башен Старой Праги. В офисе удивительно чисто – если не считать стопки газет на полу.
– Вот здесь мы и будем делать наш журнал про Интернет, – говорит Андрей.
– Честно говоря, – сознается Глеб, – я с Интернетом не очень… на старой работе у меня только почта была.
На самом деле, Глеб не работал уже полтора года, а почтой пользовался пять раз в жизни: приходил к Феликсу в институт послать е-мэйл Тане, когда она первый раз уехала во Францию. Глеб тогда еще не подозревал, чем все кончится, – но уже чувствовал приближение апатии. Первая ночь без Тани: он вдруг понял, что последние восемь лет ни разу не спал один. На большой пустой кровати было неуютно, проворочался полночи, уснул под утро.
– Ничего, обучишься, – говорит Андрей, – дело типа нехитрое. Поверь мне, через пять лет каждая домохозяйка будет серфить. Все просто: для почты есть "Пегаска", там все понятно, а про "Нетскейп" я сейчас объясню. Вот сюда пишешь урел, вот на линк кликаешь мышкой и переходишь по ссылке на другую страницу. Гипертекст, знаешь?
Глеб кивает. Он не знает этих слов, но со временем выучит. Надо только вспомнить, каким ты был двенадцать лет назад, четыре факториал, круг по двенадцати точкам, типы бесконечности – потому что все эти слова – Пегаска, Нетскейп, урел, линк, гипертекст – придумали такие же затюканные мальчики, верящие, что в качестве основания системы счисления двенадцать логичнее десяти, а лучший способ запомнить человека – это выучить, во что он одевается. Пегаска – это Pegasus Mail, программа для получения и отправки электронной почты, урел – это URL, адрес страницы в мировой паутине, мировая паутина – часть сети Интернет, основанная на гипертекстах, гипертекст – текст, где есть ссылки на другие тексты в Интернете, Интернет – компьютерная сеть, придуманная такими же ребятами как и мы, солью земли, городской элитой, настоящими учеными, потенциальными героями "Полдня XXII век".
– А вот тут букмарки. – продолжает Андрей, – то есть закладки. Вносишь адреса, куда часто ходишь. Вот тебе для затравки парочка: "Марусины русы" и Snowball Home Page. Хоум пэйдж, хомяк по-нашему, – это такая страница, которую каждый себе может сам завести.
– А что такое Snowball?
– Это типа ник Снежаны. А "Марусины русы" – заметки о русском Интернете Марусиной, то есть Маши Русиной. Хотя на самом деле она не Маша, и не Русина.
– А кто?
Андрей пожимает плечами.
– Не знаю. И, типа, никто не знает. Шварцер удавился бы, чтоб ее найти.
Отлично. Шесть человек и еще двое: Маша Русина, которая не Маша и не Русина, и Шварцер, про которого неизвестно ничего, кроме фамилии. С этими людьми Глебу предстоит работать. Хрустальный проезд, дом пять, квартира двадцать четыре, факториал четверки, дважды двенадцать. Номер дома совпадает с номером школы и равен числу пальцев на одной руке. Последнее, конечно, случайность, отступление от чистоты математической абстракции.
3
Удивительное все-таки дело эти старые песни. Раньше, когда слышал Визбора, всегда думал про Ирку, а недавно поймал себя на мысли о Марине. Хотя какое же она лесное солнышко, они вдвоем в лесу ни разу и не были.
Емеля, в миру Михаил Емельянов, незаменимый, по словам Шаневича, кладезь ценных кадров, выключает стереосистему, снова берется за телефон. Сотовый Вити Абрамова, бывшего одноклассника и нынешнего босса, молчит уже два дня.
Сотрудники глухо ропщут, мол, неделю назад пора было зарплату выплатить. Ропщут, но знают: бизнес есть бизнес, сегодня денег нет, завтра есть, да и задержки с выплатами вполне переносимы: неделя, две – не то, что у бюджетников. Вот в газетах пишут: в провинции по полгода денег не платят. Как же там люди живут? Емеля готов терпеливо разъяснять ситуацию всем вместе и каждому в отдельности, но раз от разу злится все больше: Абрамов приноровился уезжать в срочные деловые поездки, едва наступало время платить. Всякий раз заверял Емелю: деньги будут в банке завтра, в крайнем случае – послезавтра, но потом проходила неделя, и Абрамов как бы случайно возвращался в тот самый день, когда нужная сумма падала на счет. Емеля был почти уверен: шеф просто знает, когда можно вернуться, знает – и перекладывает на Емелю малоприятную обязанность успокаивать недовольных сотрудников.
Емеля открывает холодильник: из глубины веет ледяной пустотой. Зима, пустынная зима. Белое безмолвие. Все стремится к теплу от морозов и вьюг. Одинокий пакет молока стоит напоминанием о Ирке. Емеля вспоминает булькание, шуршание мюслей, белое море в глубокой тарелке, звяканье ложки, женский голос. Вспоминает ту пятницу – ударило, словно впервые.