Близнецы в мимолётности - Игорь Гергенрёдер

Игорь Гергенрёдер
Близнецы в мимолётности (повесть)

1

Летом 197... я перешёл на последний курс техникума, и у меня запоздало была первая любовь. Она приехала к нам в городок отдыхать, её взяла на квартиру наша соседка Надежда Гавриловна, которая раньше была замужем за начальником милиции.

Я увидел её рано утром с веранды: на меня так и блеснуло белое, ещё без загара тело в бикини морковного цвета. Она, в руке - свёрнутое полотенце, - шла через огород Надежды Гавриловны и далее, задворками, купаться в озере. Фигурка, походка - по высшему классу! Спускалась по дощатой лесенке к пляжу, а навстречу двигал Альбертыч - выкупанный, причёсывается на ходу. Он остановился и так с ней вежливо поздоровался, что ты! А после обернулся и смотрит, смотрит... Она повыше его, талия тонкая, бёдра плавно покачиваются, плечики же почти недвижны: впечатление, будто несёт на голове кувшин.

Я побежал с веранды, на кухне отец с матерью, дед и две мои сестры садились есть; я не задержался за столом больше пяти минут и, дожёвывая бутерброд, пошёл к Альбертычу.

Городок наш был симпатично зелёный: много частных домиков с участками, где сараи, баньки, летние кухни теснились к огородам; тут и там - смородина, крыжовник. Ранее городской сад почти сливался с лесом. С каждым годом лес отступал и отступал, но оставалось ещё достаточно, чтобы места, вообще-то более известные целебными грязями, продолжали славиться и сосновым бором. Летом у нас многие пускали на квартиру отдыхающих или, как чаще говорили, курортных. А у Альбертыча жили просто друзья.

Я зашёл к нему с улицы, а он как раз входил с задворок. Потёртые, но свежестиранные шорты, в кармане - мыльница, расчёска. Мужчина в аккурате, знающий себе цену. Двадцать лет на флоте прослужил. Лицо в морщинах - а фигура как у парня.

- С кем сейчас здоровались-то?

- Приезжая дева, выдающейся красоты телосложение, обворожительная прелесть лица, - начал Альбертыч в своём духе, но тут его жена Зоя, на восемнадцать лет моложе, вышла на крыльцо одеяла вытряхивать и вмешалась:

- Ничего особенного! Гавриловна говорит: обуви - две пары.

Я спросил - как зовут? Альбертыч поднял брови, с понтом выпучил глаза, а потом улыбнулся в небо:

- Нинель!

После этого он расправил плечи, потянулся, подкинул и поймал мыльницу, а его дворняжка Джим сразу завилял хвостом, запрыгал.

Из времянки появился какой-то лысенький, из очередных друзей Альбертыча. Вид: то ли спросонья, то ли с приветом (или и то, и другое). Морщится, щурится, всё на нём расстёгнуто, носок только на одной ноге. Потопал к саду по доске через канаву, ногой мимо доски - плюх: по колено в грязь.

- Стоп-стоп-стоп! Не заваливаться, Славик, стоять! - Альбертыч припустил рысцой к нему, словил его подмышки и помог взойти на доску. Славик был вдрызг упившись.

- Владик... - ворковал он Альбертычу с трогательно интимными нотками, - отпусти меня, пожалуйста... я должен обязательно сам по пути про... проследовать! Отпусти меня, Янек... ну, хороший!

Альбертыча звали Валентином.

- Химик, - он кивнул мне на Славика. - Бесценная голова!

- И даже "био", - сказал тот, - биохимик.

Шагнул раз-другой... нога, с которой текла грязь, как краска с кисти, поехала по доске, его развернуло, и он вдарился в канаву плашмя.

Зоя стала ругаться, а Альбертыч подмигнул мне и запел:

На террасе стоя,

Нам орала Зоя

Про любовь, про нежность,

Счастье и мечту...

Она с прямотой отвергла игривость:

- Солист хренов! Убирай своего подарка, а то я вам такую мечту заделаю - ни одна химия не расхимичит!

Славик, привстав, прижал палец к губам:

- Тема - табу, - помолчав, повторил раздельно: - Та-бу.

Он сидел на доске и, медленно двигая руками, вынимал из канавы ноги, как приделанные, зачем-то подворачивал штанины, насквозь мокрые, в грязи, и приглаживал.

- Та-бу или ни бэ, ни мэ, ни кукареку! - неуступчиво уела Зоя. - Войди в природу другом, а не химичь!

Альбертыч пустил хрипловатый перелив:

Грянул выстрел из нагана,

Над землёй поплыл туман.

Разойдись, толпа народу,

Убить товарища не дам!

Он поднимал Славика, а тот тянул его вниз, всё хотел усадить с собой на доску. Тут из дома вышел сын Альбертыча - мой друг Эдька. Мы с друзьями сперва звали его Эд, а Альбертыч услыхал и прозвал - Ад. Волосы у Ада летом выгорали до цвета смугловатой седины. Тощее лицо, обтянутое шелушащейся, кофейного оттенка кожей, часто имело зверски-шпанское выражение, будто перед Адом была жертва, которую он сейчас примется избивать и грабить. На самом деле он в это время думал о чём угодно, но только не о драке. Он никогда не психовал и лишь вечно ныл: комар заразит его малярией или в лесу укусит клещ, или в озере к ноге присосётся вьюн...

Альбертыч велел нам с ним отвести Славика во времянку, и Ад обеспокоенно потребовал:

- Чтобы в горло не вцепился, займите ему руки!

- Не бойся его рук, - указал на заблуждение Альбертыч. - У него сила не в руках, а в голове. Это человек идеи!

- Идея меня съела, - сказал Славик, а мы втроём повели его, усадили на матрац на полу. - Я всю жизнь был слишком умным!.. теперь хочу делать глупости и смеяться, как ребёнок. Хочу делать не то, что мне надо, не то, что надо другим, я хочу делать то, что абсолютно никому не надо! Вы поняли смысл?

- Смысл таится глубоко под одеянием слов! - И Альбертыч стал раздевать его. - Чем делать то, что никому не надо, лучше вообще ничего не делать - вот смысл. Давай баиньки.

- А ты пробовал ничего не делать, ты пробовал? - Славик так жалобно вскрикнул, что я подумал: у него сейчас хлынут слёзы. - Чтобы ничего не делать, нужно ничего не хотеть! Я многого не хочу, но в моём нехотении растворено хотение - и наоборот! В хотении одиночества - нехотение, и ещё какое!.. Я выпрыгнул из общества умных, я больше не хочу ума, - он постукал себя пальцем по лысине, - не хочу быть нужным за мою голову. Но ведь это - тоже определённое хотение. Чушь? А я изголодался по чуши! Если бы вы только поняли смысл сказанного...

Я потянул Ада из времянки: было невмоготу досадно, что я не там, где мне до зарезу нужно быть.

- Пойдём на озеро!

- Прям щас?

Пришлось сказать: надо кое-кого увидеть... а одному - не с руки.

Он отнёсся как человек практического взгляда на все явления жизни - не кивнул, но словно бы собрался кивнуть: "Надо, так надо". Не упустил при этом заключить о Славике:

- Во химия мозги коптит! Нанюхался там у себя и вон чего порет... Ни в жисть бы химиком не стал! И к химудобрениям близко не подойду.

- Ладно тебе! - мне не стоялось на месте. - Скорей, ну! будь другом!

Мы побежали. Ад уныло ругался: нельзя нормально, что ли, идти?..

Как будто я виноват. У меня такое состояние: сам себя не пойму.

2

Она сидела на лесенке, на нижней ступеньке: наклонившись, разглядывала правую стопу. Мы спускались, я приник губами к уху Ада: заговори! спроси что-нибудь, ну!

Тут она обернулась:

- Извините, ребята, расселась на дороге.

Я видел её вблизи, её всю... у неё была изысканно узкая, с высоким подъёмом стопа. В непроизвольной попытке скрыть, что во мне творилось, я натянуто, глупо хихикнул.

Ад сказал невозмутимо:

- А чего расселись?

Я глянул на него уничтожающе, но не похоже, чтобы он обратил на это внимание.

- Ногу порезала, наступила на что-то.

- Сильно порезали? - я спрыгнул на ступеньку, на которой она сидела. - Давайте кровь остановлю! - сорвалось у меня с языка.

Порез был под мизинцем. Я присел перед ней, притронулся к стопе и с тихим бешенством высказал, чего заслуживают типы, бросающие в воду битые бутылки.

Она посмотрела на меня так, словно решала: нравится ей или нет моё участие.

- Схлопотали заражение крови, - констатировал Ад уверенно, с явным удовлетворением. - Сколько уже минут, как порезали? Если в промежуток десять минут не намазать йодом...

Я закричал, что сейчас сбегаю за йодом.

- Поздно! - сказал Ад со спокойствием закоренелого трагика. Размышляя, добавил в сомнении: - Если только отсосать попробовать... пока микроб по всей крови не пошёл.

Я схватил её ногу и уже хотел отсасывать, но она вырвалась: - Что вы! что вы!.. - Сильно покраснела. И я, наверное, тоже.

- К счастью, это не змеиный укус, - улыбнулась беспечно: совсем, по-моему, не к месту.

- Зря вы так, - сказал я, не скрывая напряжения.

Она замялась и указала глазами на плакучую иву неподалёку:

- Можно листочек?

Какая это была минута!.. Она выбрала один из принесённых мною листьев, лизнула его, прилепила к порезу... обула босоножку. Я сказал - всё равно сейчас принесу бинт, пластырь.

- Ни в коем случае! - и, боясь моей настырности, сообщила как новость: ей два шага до дома.

Наступила на пятку, взялась за перила, встала. Другой на моём месте помог бы ей - в удовольствии под этим предлогом её полапать. Не знаю до сих пор: я стерпел или попросту струсил? Мой голос, звучавший для меня, словно чужой, прилипчиво просил:

- Обопритесь хоть...

Терпеливо, виновато произнесла:

- Большое спасибо... извините...

- Извиняться должен тот, кто бутылку расколол! - излился я с обращённой к неизвестному придурку угрозой.

Я непримиримо его поносил, а она, ступая на порезанную ногу, легонько опиралась на моё плечо. Так мы поднялись по ступенькам. Она опустила руку.

- Мне неудобно... правда. Извините, ребята, оторвала вас от дел. - Её тон сказал мне, что пора прощаться.