У многих честолюбивых польских юношей появлялась рано или поздно мысль: "Они смогли, смогу и я! Чем я хуже?" Уже в Нью-Йорке, в первый год жизни здесь, тогда еще Оскар живо общался с соотечественниками, он и несколько его приятелей извели немало вечеров, обсуждая стратегию и тактику успеха на примерах суперстар-соотечественников - тех же Полянского и Косинского - и даже заглядывая в успех других выходцев из стран восточноевропейского блока - чеха Милоша Формана, русских Нуриева и Барышникова.
Теперь Оскар понимает, что вечера эти были как бы сеансами оздоровления для польских эмигрантов, днем работающих в кухнях и подвалах нью-йоркских ресторанов, выгуливающих собак, перевозящих ткани на Фэшен-авеню, моющих полы, работающих гардами и гладильщиками.
"Собирались и бесконечно пиздели", - с грустью думает Оскар. Их было шесть человек, объединенных национальностью и возрастом, а более всего желанием успеха. "Успеха! Денег! Девочек!" - кричали их разгоряченные водкой лица, вне зависимости от того, что говорили рты. Водка в Нью-Йорке была дешевой. Кварта водки "Вольфшмит" стоила всего четыре доллара. Прибавив к водке вареной картошки и пару банок огурцов со славянским именем владельца на этикетке ("Власик" назывались огурцы. "Видите, даже здесь "Власик"! - кричал пьяный Людвик Сречински. - Нью-Йорк - славянский город! Мы сделали его Великим городом!"), организовывалось застолье.
Вначале застолья были шумными, буйными и энергичными. К концу первого года, однако, атмосфера застолий стала заметно мрачнеть. Первым из компании выбыл Яцек Анджеевский, получив место супера в многоквартирном доме в Джерси-Сити. Яцек считал себя писателем и был писателем там, сзади, в Польше. Покидая Нью-Йорк для бестолкового и провинциального Джерси-Сити на другом берегу Хадсона и выпивая с друзьями прощальную кварту, Яцек хорохорился и заверял всех, что он очень счастлив переместиться, что его новая работа не только даст ему возможность бесплатно жить в большой квартире с мебелью, но и будет оставлять ему достаточно времени для творчества. "Как раз то, что я искал", - утверждал Яцек.
Оскар знает, что Яцек так и не поднялся из своего Джерси-Сити, все так же работает супером, только теперь у него есть еще жена Анна и двое детей. В каком-то смысле материально он живет куда лучше Оскара, но мечту сделаться писателем он похоронил, очевидно, навсегда.
"Понимаете, ребята, - говорил Яцек тогда в свой последний вечер в Нью-Йорке, когда "ребята" еще существовали и шесть человек сидели вокруг стола, - "они" (подразумевались издатели города Нью-Йорка) говорят, что я слишком рассуждаю, "проповедую" в моих книгах". - И Яцек снисходительно улыбался. Снисходительно по отношению к глупым издателям, не понимающим ценности книг Яцека. И снисходительно улыбались Оскар, Людвик, Кшиштоф, Войтек и другой Яцек - Гутор.
"Мудак! - неприязненно думает Оскар о бывшем товарище по несчастью. - Слабый мудак! Так и будет до конца дней своих подбирать говно за жильцами ебаной каменной коробки". Оскар, однако, выбыл из компании вторым после Яцека, хотя никуда и не переезжал. Просто под различными предлогами перестал приходить на сборища, отказывался видеть старых друзей. Почему? Потому что понял - всем выжить невозможно, нужно остаться одному. Хватит жаловаться друг другу на свои несчастья. И мечтать. Нужно стать американцем. Ему это будет легче, чем другим, решил тогда Оскар, он знает английский язык.
10
Оскар дошел по Лексингтон-авеню до 59-й улицы и повернул на Вест. С нью-йоркского смоляного из-за туч неба (впрочем, в тех местах только, где небо было) начал не капать и не брызгать, но оседать влажный мрак. Не такой липкий, как в августе, но достаточно противный. "Нужно было поехать на автобусе", - подумал Оскар. Хотя пятьдесят центов из пятнадцати долларов и сорока центов не хотелось тратить. "Жалкая арифметика…" - с отвращением осудил себя Оскар и в тот же самый момент увидел перед собой огненные буквы "Макдональдс", горящие впереди на фоне черной дыры 59-й улицы. Дыра обрывалась в невидимой дали в Хадсон. "Фак!" - выругался. Оскар и остановился. Потом перешел на противоположную, южную, сторону 59-й улицы. Но и этого ему показалось мало, и он пошел по противоположной стороне обратно, достиг Парк-авеню, поднялся по Парк вверхдо 60-й и уже по ней вышел на Пятую, авеню у отеля "Пьер".
В оправдание своей трусости Оскар вспомнил все ужасные истории и фильмы о злобных итупых карьеристах-полицейских, об ошибках, допущенных полицией в расследовании преступлений, о невинных жертвах обстоятельств, посланных правосудием на электрический стул. Перед Оскаром даже на мгновение появилась воображаемая первая страница "Нью-Йорк пост" с его, Оскаровой, фотографией и заголовком:
"Философ, 35, подозревается в убийстве садиста!"
От крепости придуманного им самим заголовка Оскар одобрительно хмыкнул. Чуть напрягшись, Оскар "увидел" и текст рипорта:
"Польский эмигрант Оскар Худзински, 35, арестован сегодня утром, по месту жительства в резидент-отеле "Эпикур", 108-я улица и Бродвей, по подозрению в убийстве Марка Хатта, профессионального садиста. (Смотри "Нью-Йорк пост" за 26 сентября.) Называющий себя философом (окончил философский факультет Варшавского университета) мистер Худзински - брюнет, хорошо выглядит, 5 и 9 и, как утверждает полиция, являлся долгое время любовником мистера Хатта. Показания, полученные от обслуживающего персонала ночного ресторана "Адонис", в котором год назад работал мистер Худзински, свидетельствуют, что Марк Хатт был завсегдатаем "Адониса". Ресторан известен среди нью-йоркских гомосексуалистов как очень специальное место свиданий и…"
"Фак!" - ругается вслух Оскар, сочинивший выдуманный рипорт. Всего можно ожидать от этого города и этого мира, думает Оскар. Лучше на всякий случай не ходить больше мимо злосчастного "Макдональдса". Хотя Оскар и видел Марка и "шофера" первый и единственный раз в жизни только в прошлую ночь, чего не бывает. Даже если…
Из отеля "Пьер" выходит пара, и Оскар забывает и о Марке, и о "шофере", и о "Макдональдсе". Наглый тип его возраста, большеносый и лысоватый, с развязными манерами "рок-стар", одетый в легкий белый костюм, как бы только что снятый с плечиков самого дорогого магазина на Мэдисон. И девушка. Девушке лет семнадцать. Она одета с той сдержанной скромной элегантностью, с какой одеваются в "хороших" семьях. Под "хорошими" семьями Оскар подразумевает семьи, давно имеющие деньги, уже несколько поколений владеющие миллионами долларов и выработавшие вкус и манеры. И тела тоже, думает Оскар. Деньги брали в жены, разумеется, красоту, и после нескольких таких комбинаций у двери отеля "Пьер" стояла тонкая высокая темноволосая девушка-леди, мечта Оскара и, может быть, еще нескольких десятков миллионов мужчин. Юная леди с пылающими от выпитого вина, или джин-энд-тоник, или просто от юности, здоровья и благополучия щеками. Девушка стояла, таинственно мерцая глазами.
Оскар почувствовал себя внезапно маленьким. Могущественный Оскар, только что терзавший Наташкино тело, внезапно превратился в Оскара-карлика, пугливо пробегающего среди великанов. Богатых и сытых великанов, Наташка вполне удовлетворяла Оскарову плоть, его секс, но самолюбие Оскара умирало от голода без успеха, без активности.
Оскару внезапно захотелось иметь в кармане револьвер. "Ткнуть этому типу дуло под левую лопатку, выдрать у него из рук пухлый, черной кожи бумажник, из которого он сейчас вытаскивает доллар для швейцара, распахнувшего дверцу лимузина". Юное создание, прекрасная водяная лилия, уже села на такое же, как и бумажник, черное сиденье лимузина и ждет лысоватого. "Ему ли, крысе, сутулому носатику, иметь это нежное чудо, - злился Оскар. - Ударив его рукояткой по голове, вспрыгнуть на сиденье рядом с девушкой и, наставив револьвер на шофера, крикнуть: "Гони, ебаный в рот!..""
- Эх, парень! - сказал швейцар. - Смотри за собой. Не знаешь, как ходят по улицам?
Оскар врезался лицом в плечо швейцару.
- Извини, - сказал Оскар. И пошел дальше.