Устремив взгляд из-под полуприкрытых век в противоположную стену, на которой висел ремень с острыми гвоздями, юноша слушал. Из-за резкого, грозного голоса рыжебородого из соседней комнаты доносились приглушенные, хриплые звуки - тщетные усилия престарелого отца: он шевелил устами, пытаясь заговорить. Оба голоса сливались в сердце юноши воедино, и вдруг ему показалось, что всякое человеческое усилие обречено на поражение.
Рыжебородый схватил юношу за плечо, встряхнул его:
- О чем размечтался, полоумный? Ты слышал, что говорит брат твоего отца, почтенный Симеон?
- Так Мессия не придет… - проговорил юноша, устремив взгляд на только что изготовленный крест, залитый нежным розовым светом утренней зари.
- Нет, так Мессия не придет. Он никогда не отречется от рубища, не станет носить царского венца, а народ не бросится спасать его. И Бог тоже не сделает этого. Мессии не будет спасения. Он умрет в рубище. Все, даже самые верные последователи, покинут его, и он будет умирать в одиночестве на вершине пустынной горы, а главу его будет венчать терновый венец.
Рыжебородый повернулся и изумленно глянул на юношу. Одна половина его лица сияла, другая была покрыта мраком.
- Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал это?
Юноша не ответил. Он соскочил с верстака - было уже вполне светло, - схватил горсть гвоздей и молоток и бросился к кресту. Но рыжебородый опередил его: одним прыжком он очутился у креста и стал яростно колотить по нему кулаками и плевать на крест, словно это был человек. Когда он обернулся, его борода, усы, брови кололи юношу в лицо.
- Тебе не стыдно? - кричал рыжебородый. - Все плотники в Назарете, Кане и Капернауме отказались изготовлять крест для Зилота, а ты… Тебе не стыдно? Не страшно? Что, если Мессия придет и застанет тебя за изготовлением креста для него? Что если Зилот, которого распинают сегодня, и есть Мессия? Почему у тебя не хватило мужества ответить центуриону, как ответили многие: "Я не изготовляю крестов, на которых распинают героев Израиля".
Он встряхнул отрешенного плотника за плечо:
- Что же ты молчишь? Куда ты смотришь?
Рыжебородый ударил юношу, прижал его к стене.
- Да ты трус, - бросил он с презрением. - Трус! Трус! Слышишь? Ты не способен ни на что!
Зычный крик рассек воздух. Рыжебородый оставил юношу и повернул свою образину к двери, прислушиваясь. Шум и гам, мужчины и женщины, многолюдная толпа, крики: "Глашатай! Глашатай!" В воздухе снова раздался зычный голос:
- Сыны и дщери Авраама, Исаака, Иакова! Повеление властелина! Слушайте и внимайте! Закрывайте свои мастерские и таверны! Прекращайте работу в поле! Пусть матери возьмут детей своих, а старцы - посохи и ступйайте поглядеть! Ступайте поглядеть и вы калеки убогие, глухие и паралитики! Поглядеть, как карают тех, кто осмелился поднять голову против владыки нашего - императора, да живет он многие лета! Поглядеть, как умрет преступный мятежник Зилот!
Рыжебородый открыл дверь и увидел угрожающе молчащую толпу, увидел стоявшего на камне глашатая - худощавого, с длинной шеей, с длинными ногами, с непокрытой головой. Увидев его, рыжебородый сплюнул:
- Будь ты проклят, предатель! - прорычал он и яростно захлопнул дверь.
Рыжебородый повернулся к юноше. Глаза его горели гневом.
- Полюбуйся на сына твоего отца - предателя Симона! - произнес он со злостью.
- Он не виноват. Это моя вина, - скорбно сказал юноша. - Моя.
И добавил:
- Из-за меня, мать прогнала его из дому… Из-за меня… И теперь, он…
Половина лица рыжебородого - та, на которой был свет, - смягчилась, словно испытывая сострадание к юноше.
- Как же ты думаешь искупить все эти прегрешения, несчастный? - спросил он.
Юноша ответил не сразу. Несколько раз он раскрывал уста, но язык не повиновался ему.
- Собственной жизнью, своей собственной жизнью, брат Иуда, - наконец с трудом произнес он. - Ничего другого у меня нет.
Рыжебородый вздрогнул. В мастерской было уже достаточно света, который проникал через дверные щели и окошко в потолке. Большие, блестящие черные глаза юноши светились. Голос его был полон горечи и страха.
- "Собственной жизнью"? - Рыжебородый схватил юношу за подбородок. - Не отворачивайся, ты уже взрослый, так имей мужество посмотреть мне в глаза! "Собственной жизнью"? Что ты хочешь сказать?
- Ничего.
Юноша молча опустил голову. И вдруг воскликнул:
- Не спрашивай! Не спрашивай меня, брат мой Иуда!
Иуда взял лицо юноши в ладони, чуть приподнял и долго смотрел в него, не произнося ни слова. Затем он все так же молча оставил юношу и направился к двери. Вдруг сердце его встрепенулось.
Шум снаружи все нарастал. От топота босых ног и шлепанья сандалий шел гул, в воздухе стоял звон бронзовых браслетов на руках и массивных медных колец на щиколотках у женщин. Стоя на пороге, рыжебородый смотрел, как из узких улочек появлялись люди, вливались в толпу и шли вверх - на другой конец селения, к проклятому холму, где должно было происходить распинание. Мужчины шли молча. Только ругательства иногда срывались из-за стиснутых зубов да палицы стучали о мостовую. Кое-кто сжимал спрятанной на груди нож. Женщины издавали пронзительные вопли. Многие из них сбросили с головы платки, распустили волосы, уже затянули причитания.
Толпу возглавлял почтенный раввин Назарета Симеон. Низкорослый, согнувшийся под бременем лет, скрюченный тяжкой хворью - он страдал чахоткой - раввин представлял собой жалкое нагромождение сухих костей, которое нерушимо держала, не давая ему развалиться, душа. Костлявые руки с громадными, словно когти хищной птицы, пальцами сжимали посох священника с двумя переплетающимися у навершия змеями и стучали им о камни. От этого живого мертвеца исходил дух горящего города. При взгляде на огонь, полыхавший в его глазах, казалось, что это дряхлое тело, состоящее из плоти, костей и волос, охвачено пламенем, а когда раввин отверзал уста, взывая "Боже Израиля!", над головой у него словно клубился дым. За ним следовали чередой, опираясь на посохи согбенные ширококостные старцы с густыми бровями и раздвоенными бородами. Далее шли мужчины, за ними - женщины, и в самом хвосте - дети, каждый из которых держал в руке камень, а у некоторых свисала через плечо праща. Все они шли одной толпой, издавая приглушенный, раскатистый гул, словно шумящее море.
Прислонившись к дверному косяку, рыжебородый зрел на мужчин и женщин, и сердце его стучало. "Эти люди - думал он, и при этой мысли кровь бросалась ему в голову, - эти люди вместе с Богом сотворят Чудо. Сегодня! Не завтра - сегодня!"
Свирепая мужеподбная женщина с отвесными бедрами и распахнутой грудью оторвалась от толпы, нагнулась, подняла с земли камень, с силой швырнула его в дверь плотника и крикнула:
- Будь ты проклят, распинатель! И сразу же из конца в конец по улице прокатились крики и ругательства, а дети сорвали с плеча пращи. Рыжеборрдый резким движением закрыл дверь.
- Распинатель! Распинатель! - посыпались отовсюду возгласы, и дверь загудела, осыпаемая градом камней. Опустившись перед крестом на колени, юноша то поднимал, то опускал молоток, заколачивая гвозди. Он стучал что было сил, словно пытаясь заглушить доносившиеся с улицы крики и ругательства. Грудь его пылала, брови сошлись изломом на переносице. Юноша неистово наносил удары, по лбу у него струился пот. Рыжебородый стал на колени, схватил юношу за руку, с яростью вырвал молоток. Затем он ударил по кресту, и тот рухнул наземь.
- Ты понесешь его?
- Да.
- И тебе не стыдно?
- Нет.
- Я не допущу этого. Я разобью его на куски.
Он повернулся и стал шарить вокруг в поисках тесла.
- Иуда, брат мой, - медленно и умоляюще сказал юноша. - Не становись у меня на пути.
Его голос стал вдруг каким-то мрачным, глубоким, неузнаваемым. Рыжебородый вздрогнул.
- На каком пути? - тихо спросил он и умолк в ожидании ответа.
Он испуганно смотрел на юношу. Теперь свет полностью освещал его лицо и верхнюю половину обнаженного худощавого тела. Уста юноши были стиснуты, словно старались удержать громкий крик.
Рыжебородому бросились в глаза худоба и бледность юноши, и его нелюдимое сердце исполнилось жалости. С каждым днем щеки юноши западали все глубже, он таял на глазах. Сколько времени прошло с тех пор, как они виделись в последний раз? Всего несколько дней. Он ходил по селам, лежащим в окрестностях Геннисарета, занимаясь кузнечным делом - изготовлял мотыги, сошники, серпы, подковывал лошадей, но, узнав о готовящемся распятии Зилота, спешно возвратился в Назарет. Каким он оставил своего давнего друга и каким встретил его теперь! Почему такими большими стали его глаза, отчего появились впадины на висках, откуда это выражение горечи вокруг губ?
- Что с тобой? Почему ты так исхудал? Кто терзает тебя?
Слабая улыбка появилась на лице юноши. "Бог, - хотел было ответить он, но сдержался. Это и был тот звучавший внутри него громкий крик, которому он не желал дать вырваться через уста наружу.
- Я борюсь, - ответил он.
- С кем?
- Не знаю… Борюсь…
Рыжебородый пристально глянул юноше в глаза, вопрошая, умоляя, угрожая им, но эти блестящие черные глаза, безутешные и полные ужаса, не отвечали.
И вдруг рассудок Иуды дрогнул. Склонившись над темными, молчаливыми глазами, он увидел там - так ему показалось - цветущие деревья, голубые воды, множество людей, а посредине, в глубинном мерцании за цветущими деревьями, водами и людьми - огромный черный, поглощающий все это мерцание крест.