Не тот это город, и полночь не та…
Б. Пастернак. "Метель"
Ранним хмурым весенним утром Николаша понял, что заболел.
Когда это было? Было ли это? Будто бы только вчера пришла холодная, запоздалая весна, и дни еще не были длинны, и утра - светлы, и пахло влагой и воздухом - ветер нес от реки запах мокрого белья - запах прошлогоднего снега. Свободно было и грустно.
Николаша пришел в себя на скамейке в углу большого сквера и увидел перед собою, вдалеке, смешной дом, с мансардочками, весь пестрый, цветной; слева стлалось пустынное еще в ранний час кольцо, справа - странные также дома, напомнившие чем–то неуловимо старую забытую гравюру; невидимая, но ощутимая талая утренняя морось висела в воздухе, чуть размывая очертания предметов и скрадывая цвета, выдавая за тонкое искусство художника грубую работу маляра. Николаше было страшно холодно и как–то сыро к тому же; дрожа мелкою дрожью он, однако, не двигался с места и лишь пытался осмысливать теперешнее свое положение. Нельзя сказать, чтобы это удавалось вполне; он лишь чувствовал, что если кто–нибудь не придет немедленно ему на помощь, то ничего более не останется, как умереть здесь, на скамейке, отразив напоследок в угасающей памяти смешной разноцветный дом и забытый кем–то огонек в мансардном окошке. Надо полагать, что неизъяснимая тоска, вдруг наполнившая его душу, выхода иного для себя не видела, наверное так! Пугало его своею непонятностью и то, что находясь, казалось, в здравом уме и твердой памяти, он не мог не то что вспомнить, но даже и вообразить себе причину своего столь глубокого отчаянья.
Он поймал себя на том, что силится разобрать глухо, как из–под воды, доносящиеся до него разговоры людей, редко проходящих мимо, и не понимает ни слова, будто говорят на совершенно чужом языке; и почему–то даже лица их его пугали. Он попытался сам сказать что–нибудь, все равно - что, но язык не подчинился, и слабо лишь пискнуло в горле. Он хотел было вскочить и побежать куда–то, но тотчас решил, что некуда: и вновь с места не двинулся. Закрыл глаза, но вдруг испугался, что уж не откроет их больше - словом, стал понемногу впадать в самую обыкновенную и вполне стыдную панику.
Надо заметить, что паниковать Николаша не привык, и чувство это было ему внове. Характера он был спокойного, рассудителен всегда и, в общем, доброжелателен; с людьми ладить умел. Был невысок, но и не коротышка, лицо имел открытое, щеки - что, впрочем, не часто бывает у городского жителя - с румянцем, иногда - и даже часто - он улыбался: словом говоря - обыкновеннейший и нормальнейший молодой человек, отчасти, может быть, склонный к полноте. Его любили и звали все Николашей, и это последнее говорит уж само за себя.
Однако же и не следует думать, что жил он до того дня вовсе безмятежно: нет. Успел Николаша, конечно, к своим двадцати трем годам повидать всякого разного и, будучи отнюдь не глупым, давно осознал, что и дальнейший его жизненный путь устлан, как говорится, не одними лишь розами. К выпадавшим ему до сих пор умеренным трудностям и неприятностям относился он философски; набивши необходимое число синяков, старался, где нужно, обходить острые углы, да так себе и жил.
И, то есть, фокусом таким своего, ранее не подводившего рассудка, был он мало сказать, что удивлен. Паника его росла. Он ухватился руками за скамейку, так как ему показалось, что она вдруг вырвется из–под него и улетит неизвестно куда. Все, что он видел перед собою - дома, небо серенькое, гнилой снег, деревья, торчащие из него, как дворницкие метлы, непременные голуби, даже собственные, одетые в серенькие брючки и теплые ботиночки ноги, теперь казавшиеся совершенно чужими - все сжалось в его бедном мозгу в какую–то болезненно яркую пульсирующую точку, поместившуюся где–то в далекой дали. Страх, необъяснимый и немыслимый, сковал его, спеленал всего, в ушах стоял непрерывный гул - как бы звон колокольный, но не затухающий, а, напротив, длящийся и длящийся без конца, и одна лишь мысль, дикая и темная, сверлила мозг. Впоследствии, как ни старался, не мог он ни объяснить, ни даже вспомнить, что это была за мысль - как бывает после пережитого ночью морока - но тогда она поглотила все его существо без остатка. Ужасные минуты пережил Николаша.
Но вот, когда, казалось, последние крупицы разума оставили его, вдруг услыхал он голос - ангельский, показалось ему тогда - но на самом деле дребезжащий и насмешливый:
- Что это вы так загрустили, молодой человек? - (загрустили!) - Я на вас смотрю - вы точно в горячке весь… Ну… ведь оно и забудется потом, что бы у вас там ни было. Да, кстати сказать, и холодно, а ноги–то у вас прямо в луже - простудитесь!
Хотите - верьте, хотите - нет, но Николаша первое, что сделал, так это посмотрел на небо: сам он потом удивлялся, но то была чистая и святая правда. Впрочем, мгновение спустя, он опомнился и увидел, что картина пред ним разъяснилась, пульсирующая точка пропала, а самое главное - он хотя бы начал вновь понимать человеческую речь, и язык вернулся.
- Слушайте, - хрипло начал он, озираясь, - я не знаю… я, наверно, болен… что–то такое… - он наконец увидел, совершенно неожиданно для себя, сидящего справа на той же скамейке - старичка - не старичка, а сухощавого подержанного человечка в старом пальтишке, вытертой, но аккуратной ушаночке и почему–то с фантастических размеров хозяйственной сумкой на коленях.
Николашу, как он потом вспоминал, поразили глаза человечка - узко посаженные, запавшие, обведенные темными нездоровыми кругами, но пронзительные, буравящие душу, казалось, до самого дна и вместе с тем хулиганские, как у мальчишки.
- Я заболел, кажется, - повторил Николаша, - я, правда, клянусь, что–то плохо соображаю… - Он потер лоб рукою - та была холодной, как у покойника. - Мне бы врача… - тоскливо зачем–то продолжил он, но сразу осекся. - Слушайте, где это я? - догадался он, наконец, спросить.
- Да-а, молодой человек, - протянул незнакомец, - бывает. Бывает! Со мной, знаете ли, тоже - в пятьдесят девятом году - нечто подобное было: заснул - у себя дома, помню. Просыпаюсь - на вокзале. Да еще, вообразите, в Питере, как потом выяснилось: спрашиваю, - где, мол (вот как вы теперь), - "Так, в - Питере!" - говорят. Что потом оказывается: ночью встал, соседку, добрейшую женщину, разбудил - перепугал - уезжаю, дескать, в Петербург; а кто будет звонить–спрашивать, или - там - приходить, так и говорите: "Поехал, мол, в Санкт-Петербург". А за каким, извините, бесом я туда отправился, до сих пор - никакого понятия. Такая вот…
- У меня–то - не то… - выговорил было Николаша.
- Да вижу, что - не то… - тотчас прервал незнакомец рассказ. - Это я так только… Да вы и не огорчайтесь - пройдет, уверяю вас - пройдет. Вспоминать после будете - так посмеетесь: Николаша, вас ведь Николашей зовут–то?
Образовалась некоторая пауза. Видно, в глазах Николашиных отразился такой почти испуг, что удивительный человечек поспешил объясниться:
- Да вы не удивляйтесь: я давеча и подсел–то к вам - что вы сидели, в одну точку уставившись, да все повторяли: "Пропал Николаша, совсем пропал". Так я и рассудил, что "Николаша" - то, стало быть, вы самый и есть, то есть заметно было, что "пропадали" - то - вы, даже и приглядываться не нужно было. Так ведь?
- Так, - пролепетал удивленный, но совершенно уже прояснившийся Николаша. Еще его немного удивило это - "давеча". Вообще в человечке было что–то такое, что–то неуловимо старорежимное.
- Ну: вам теперь домой нужно - переодеться, согреться… И - рюмочку можно, - доверительно наклонился к Николаше его случайный собеседник и даже голос понизил. - Дом–то у вас, надеюсь, имеется? - и, получив утвердительный кивок, также кивнул удовлетворенно и продолжал: - Дом, знаете, у каждого должен быть, хоть… ммм… какой, а… Я бы вас и проводить, конечно, мог, - вдруг оборвал он сам себя, - я, видите ли, свободен совсем, - и вдруг очень грустно улыбнулся. - Да как будто вы и сами скоро будете в порядке… А уж я пойду в магазинчик, - он показал на сумку, - хозяйство, знаете, хоть маленькое…
- А со мной–то, что же это, - вдруг прервал его Николаша, - теперь как же, врача бы… раньше я никогда…
Собеседник его принял строгий вид, но глубоко запавшие глазки его посмеивались:
- К врачу вы, молодой человек, непременно обратитесь, - сказал он наставительно. Да только, боюсь, проку от этого будет немного.
Некоторое время он внимательно смотрел Николаше прямо в глаза, затем снова грустно улыбнулся и сказал:
- В вас, молодой человек, я вам скажу - это вы попомните: вошел смысл.
Николаша молча слушал, не понимая.
- Вы теперь, видите ли, со смыслом человек. Тут, конечно, радоваться бы нужно, - продолжал его собеседник, - да, ммм… увы, вам–то как раз и не придется: вам теперь трудно будет. Да не переживайте, - поспешил он, видя Николашино болезненное недоумение, - это со многими бывает, да… бывает… ну, а с вами, вероятно, особый случай - может, большой смысл–то, вам и тяжело сделалось, с непривычки…
- Ну, стало быть, я пошел, - заключил он, уже поднимаясь. - А вы - конечно, к врачу… а потом - домой. Домой, и - рюмочку, рюмочку не забудьте, а то простудитесь.
И быстро так скрылся: даже толком и не понятно было - куда.
К врачу Николаша, разумеется, не пошел.