Вообще то, что творилось в небе, было грандиозным зрелищем: то здесь, то там устремлялись вверх души разорванных и расстрелянных. Если человек оказывался христианином, ангелы тотчас подхватывали дымящуюся синеватым дымком душу и, поддерживая ее, уносились с нею за облака. Погибших мусульман встречали не менее ослепительные пери. В отличие от серьезных сосредоточенных ангелов эти девицы легкомысленно щебетали. Тем не менее они легко управлялись с каждой трепетной душой, тут же взвешивая ее на узких девичьих ладонях. Все было строго разграничено. Пери поднимались к небесам с восточной стороны, там, где нежилась заря. Ангелы, забирающие православных и католиков, предпочитали запад. Таким образом, в небе тоже кипела работа. Оставалось добавить к этому зрелищу летающих целыми стаями демонов, их боевой гомон, скрежет и щелканье крыльев.
Маленький кот, никуда не сходя и не моргнув глазом, дождался вечера. В конце концов бойцы и жертвы выдохлись, пушки раскалились настолько, что отказались выплевывать снаряды, у танков задымились моторы, даже автоматы Калашникова запросили пощады. Пощелкивали еще кое-где снайперские винтовки, но все остальное сказало: "Хватит!" Генералы были вынуждены подчиниться. Ангелы и пери закончили работу и разом вспорхнули в стратосферную высь, к своим лагерям, – и вновь безнадежная ночь рухнула на несчастный город. Духи без сил падали на оставшиеся деревья и крыши. Люди еще раньше свалились с ног: теперь повсюду только чадили недогоревшие бронетранспортеры.
Пушистая кошечка нашла Мури на подоконнике и первой подала голос. Повернувшись, Мури спрыгнул навстречу. Они долго ходили по доскам, принюхивались и терлись головами.
Дрожащая от сладострастия кошка знала: полосатый красавец уже никуда не денется. После того как были зачаты новые дети, самка успокоилась и, прикрыв мудрые глаза, повела разговор:
– Ты теперь не уйдешь от меня, полосатик. И действительно, зачем убегать? Пока лето, мы славно поживем на здешних улицах. Здесь вполне хватает крыс и мышей. Уж можешь мне поверить: после того, что случилось, они только расплодятся – люди оставили зерно и погреба, забитые снедью! Столько человечины валяется сейчас по улицам: собаки насыщаются ею утром и вечером. Убоины-то все прибавляется!..
Мури ответил:
– Разве ты не знаешь, что значит для меня свой плед возле кресла? Что для меня значит утром спускаться в свой сад, а затем возвращаться обратно к своему молоку?..
– Знаю, – отвечала кошечка печально, чувствуя его стремительную, жадную и неостановимую решимость.
– Так зачем уговариваешь? Какое мне дело до собак и крыс?
И Мури отправился в ночь.
Повсюду валялись неубранные двуногие мертвецы. Собаки, эти жалкие, не стоящие внимания трупоеды, истинные гиены местной битвы, рвали человечину, торопливо заглатывая ее. Собаки боялись каждого ночного скрипа, зубы их клацали от страха, с языков стекала слюна – они пугались даже кошачьих бесшумных лап и прятались по укромным углам, когда раздавался самый незначительный шорох. Трусливых мародеров окончательно распугало тарахтение мотора. На улице, вдоль которой спешил презрительный кот, показался старый грузовичок. Борта "форда" были откинуты, в кузове лежали кровоточащие людские останки: туловища, руки, ноги и головы. Водитель занимался самой простой работой – когда фары нащупывали еще одно тело, он вылезал и, помогая себе крючьями, подтаскивал останки к кузову, а затем легко забрасывал. Грузовик подъехал совсем близко к Мури, кот увидел, что этот неизвестно кем нанятый шофер был настоящим Геркулесом. Великан подкручивал усы и напевал по-сербски:
Закончил дела я в Мансаре,
Затем подался в Сараево.
Много здесь будет работки,
А значит, звонких монет.
Когда же заплатят,
Что мешает податься в Австрию?
Да-да, через снежные горы,
А там – дорога опять!..
– Вот так славная песня! – одобрительно воскликнул Мури, провожая глазами этого Харона.
Спросив затем у попавшихся духов, остались ли в Сараево нетронутые кварталы, кот услышал – дома есть на южной окраине, там, где кучно живут местные евреи. Он тотчас направился к еврейскому кварталу. И правда: на достаточном удалении от центра стали попадаться не тронутые войной особняки.
– Бессмысленно здесь ловить рыбку! – пропищал, пролетая над котом, крошечный дух. – Назавтра и здесь все разгромят. Так что, если задумал спастись на окраине, гиблое это дело.
Действительно, несмотря на мнимое спокойствие, на ступенях крылец благополучных домов уже сидели домовые. Они дрожали, скулили и горестно жаловались на судьбу. Видно было, что раньше им здесь жилось сладко и вольготно. Здешние коттеджи были в два, а то и в три этажа, с мансардами и гаражами. Кот принюхался, присмотрелся – и направился к домику поскромнее. На крыльце домика горевал о прежней жизни ветхий домовой.
– Ты попал к хорошему человеку, – всхлипнул он, отвлекаясь от собственного плача. – Если хочешь найти еду и кров – поторопись. Сегодня утром хозяин бросает меня и нажитое добро.
Дверь была открыта, и кот безбоязненно зашел на маленькую кухню. Там возле стола сидел на табурете сутулый старик, нос которого небезуспешно пытался дотянуться до верхней губы. Мури потерся о его ноги, дружелюбно мяукая, а сам покосился на коридор, где уже стояла готовая тележка с нехитрым скарбом. Разжалобить хозяина оказалось пустяковым делом – тотчас откуда-то появилось блюдце и молоко.
Двуногий сразу же начал свой монолог:
– Убили мою мурлыку, так тут же ты приблудился! Ладно, вот тебе и кусочек кошерного мясца. Вскоре здесь тоже начнется пальба, и вряд ли что-нибудь уцелеет, а нам придется бежать. О, равви Веджамин был умнейшим человеком! На заре юности моей он сказал мне: "Яков, тележка твоя всегда должна быть наготове. Береги ноги – они тебе еще пригодятся!"
Сказав это, старик закурил замечательную трубку из вишневого дерева. Наполнив дымом все вокруг себя, Яков поднял палец, а Мури слушал его с самой внимательной мордой.
– Когда я был младенцем, мои родители из Будапешта прибежали в Баварию. А в тридцать седьмом – я это уже хорошо помню – магазинчик, книги, дом – все вновь было брошено. И вновь помогли ноги! Женева, Загреб, наконец, Сараево. А теперь и отсюда придется драпать. Равви – да упокой Господь его душу! – сказал тогда: "Яков, запомни: как бы ты ни обрастал барахлом, как бы ни требовала покоя твоя задница, будь готов! Не гневи Бога, а значит, более всего береги свои ноги. Они спасут еще не раз и не два".
Мури был само внимание, и старик с готовностью продолжил:
– Говорил мне равви: "Все обещай глупцам, услаждай их байками да сказками о земле, в которую приведешь, но вот только сам не обольщайся. Запомни горькую истину и прими ее такой, какова она есть. А истина только в том, что смысл всей нашей горестной жизни – вечная беготня!"
Кот терпеть не мог табачного дыма, но сейчас изошел на преданность и прилип к ногам старика. И Яков поведал самое сокровенное:
– Дураков своих поведу-ка в Мюнхен. Ну а тех, кто подальновиднее, – отправлю в Америку. Нельзя сказать, что там истинный рай, но все же зацепиться можно… А потом ведь и оттуда попрут! – хрипло засмеялся старик и закашлялся, выбивая трубку. – Потому что, верно, так решил Господь: со времен Эзры метут нас по миру туда-сюда… А ты, ничтожно малая тварь, – обратился он к Мури, положив желтую табачную пятерню на голову властелина, – ты остаешься, привязанный к тем, кто тебя кормит. А после того, как кормильцы исчезают, мечешься, не зная, что и предпринять… Готов приткнуться к любому углу. Маленький, жалкий кот.
– Глупец! – фыркнул Мури, преданно глядя в глаза старику. – Тебе ли меня учить!
Однако он продолжал ластиться и издавать тот едва слышный треск, который так завораживает двуногих.
– Жаль только, что тебя не посадить на тележку, – огорчился Яков. – Я бы о тебе позаботился, уж больно напомнил ты мне мою мурлыку.
"Если не посадишь меня в корзину, я сам туда залезу, старый дурак", – подумал Мури.
После этого он прыгнул Якову на колени, преспокойно свернулся клубком и задремал в свое удовольствие. Яков же, боясь пошевелиться и спугнуть существо, просидел до утра, стараясь не дрожать коленями.
Утром старик все-таки решился взять пришельца с собой. Каково же было его удивление, когда Мури с готовностью улегся на дно вместительной корзины.
– Вот уже не думал, что не сбежишь, – пробормотал озадаченный Яков. И, даже не закрыв двери дома, покатил тележку к воротам.
Ах, как надрывался домовой за его спиной, как раскачивался из стороны в сторону, как выл и умоляюще просил остаться. Разумеется, Яков его не слышал. Тем более на улице раздавались вопли пожалобнее – там собрались с пожитками соплеменники новоиспеченного Моисея: почтенные отцы семейств, молодые мужчины, старухи, парни, девушки с узелками, тележками и чемоданами. Напуганные дети горбились на тележках и на мужских плечах. Они не смели даже пикнуть в то время, когда воют взрослые. А уж в женских стенаниях недостатка не было – щеки дородных евреек щедро орошались слезами.
– А где Абрахам? – спросил Яков, когда все, подавляя рыдания и вздохи, собрались возле него. – Куда подевался этот скряга?
– Он решил охранять свое жилище, – раздались сдавленные голоса. – Решил спасти свой магазин… Он никуда не пойдет.
Ответный сарказм старика был поистине беспределен:
– Вот молодец! Ему, видно, моча ударила в голову!.. Немедля приведите его.
– Он не пойдет! – отвечали Якову. – Абрахам скорее погибнет, чем отправится с нами.
– Да что он, малый ребенок? – взорвался Яков. – Или мозги его усохли?