Александр Иличевский отзывается о прозе Натальи Рубановой так: "Язык просто феерический, в том смысле, что взрывной, ясный, все время говорящий, рассказывающий, любящий, преследующий, точный, прозрачный, бешеный, ничего лишнего, - и вот удивительно: с одной стороны вроде бы сказовый, а с другой - ничего подобного, яростный и несущийся. То есть - Hats off!"
Персонажей Натальи Рубановой объединяет одно: стремление найти любовь, но их чувства "короткометражные", хотя и не менее сильные: как не сойти с ума, когда твоя жена-художница влюбляется в собственную натурщицу или что делать, если встречаешь на ялтинской набережной самого Моцарта. А может быть просто стоит перенестись в юность и встретиться со своей душой, экс-возлюбленным и странным ангелом?..
Высочайший эмоциональный накал, блистательная языковая игра, подлинность чувств, тонкая ирония - каждый найдет в книге Рубановой что-то свое.
Содержание:
КОРОТКОМЕТРАЖНЫЕ ЧУВСТВА 1
SHORT-ЛИ$ТЫ 44
Примечания 59
Наталья Рубанова
"Короткометражные чувства"
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку "Благодарю", тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
КОРОТКОМЕТРАЖНЫЕ ЧУВСТВА
Мать-героиня
Пять звуков притупляют слух.
Дао дэ цзин
Перед абортами она перечитывала "Москву-Петушки". Особенно нравилась ей глава "Храпуново-Есино" - та самая глава на девяностой странице вагриусовского издания, облитого много лет назад пивом. "Все пили, запрокинув голову, как пианисты…" - прочитала она, улыбнувшись чему-то; на этой самой улыбке ее и позвали под нож.
Из больницы она выходила, как расстрелянный воробей, растерянно сжимая в руках двести полос формата 70x90/32 - очень удобного, кстати, формата - и покупала шоколад да шкалик коньяка, оставляя антибиотик на вечер. Но "Дао, которое может быть выражено словами, - как она все еще помнила, - не может быть настоящим Дао". Или Имя. Или множество других вещей и явлений, ей знакомых и не.
Понимая, будто третий нож - лишний, она ничего не пересчитывала, а только снова перелистывала страницы: в том необыкновенном пространстве Митрич верещал свое, уже классическое "И-и-и…". Ей тоже хотелось вот так, вслед за ним: "И-и-и!", потом "У-у-у!", потом "А-а-а!!!!!!" - но так не могла.
На такси - после шкалика V.S.O.P. - не осталось. В метро было как обычно; она вообразила фантастичную картинку - кто-то встает, уступая ей место, а через какое-то время даже подумала, будто вот он, этот парень…
В это время видавший виды дамский круп в чем-то цветастом обогнал ее и самодовольно шлепнулся на сиденье, едва не испортив воздух в спешке.
Она закрыла глаза и попыталась представить фрак, бабочку и рояль. Черно-белый изыск не только в исполнении. Пингвина, так и не научившегося летать.
Ей никогда особенно не нравился "Исламей" - просто техничная штучка; просто интересные мелодии; и вообще - слишком спортивно. Собственно, исполнение не вдохновило ее и тогда. Но, по большей части, было всего лишь досадно, что все превращается в очередную "Санта-Барбару", а чужие человечьи детеныши, бегающие по улицам, не вызывают ничего, кроме недоумения.
Она держалась обеими руками за поручень, флегматично ничего не изображая. Чьи-то локти, туловища и ноги задевали ее, чей-то запах резко ударял в нос, чьи-то голоса пытались заглушить гротескный набор нот, звучавший в ране: теперь рваная музыка появилась и в хрупком пространстве тела физического.
Она снова открыла книжку, прочитав про каркающих ерофеевских ангелов, вымя и херес. И упала.
…"Пингвин" снился ей до с а мой даты, тупо высеченной после тире на сером камне, заросшем травой, а потом засыпанном снегом. Будто бы сидела она-вся-не-она за роялем и бесшумно трогала клавиши, которые, если… могут озвучить рахманиновскую ми-бемоль-мажорную прелюдию. В этот момент дверь со скрипом улыбнулась, и вошел он - в синей своей рубашке с коротким рукавом - и как-то по-хозяйски, слишком запросто, поцеловал, заставив задрожать серебряную фенечку в ложбинке ее шеи. Приоткрыв веки, она заметила, слегка смутившись, что только один глаз у него закрыт, что он за ней как будто смотрит…
Потом, после сна этого, долго не хотелось возвращаться в реальность. Увы? К счастью? - она ничего больше не умела - только его и музыку могла, да еще разве на роликах по Воробьевым - лет тысячу назад.
Его "Исламей" завершал концертный сезон, а она медлила зайти в артистическую. Он вышел в курилку сам, будто почуяв что-то - ей, во всяком случае, всегда слишком хотелось верить в его чутье.
Окликнул.
Улыбнулась - трогательно-вежливо; в глазах онемеченные слова застыли. Он казался холеным и уставшим. "Ему пойдет седина", - подумала она, представив на миг постаревшего солиста, никогда толком не прислушивавшегося к ее игре в их ансамбле. Этот вид исполнительства - игра в ансамбле - был ему предельно чужд. Перед секундой всегда - прима, секунда всегда - диссонанс (особенно - резкая для чьего-то уха, привыкшего к классическим гармоническим оборотам, секунда малая; а в их ансамбле - как раз малая, м.2 ). "Ёжик голодный по лесу идет, цветов не собирает, песен не поет" - так на двух нотках учили ее в детстве отличать секунду малую, звучащую резко-узко-б о льно, от большой - более широкой и "коммуникабельной" по отношению к ближайшему благозвучию терций и других консонансов: с большой секундой (б.2) ассоциировался "сытый ежик", как раз цветы собирающий и песенки поющий… Но ей всегда больше всего нравились септимы да тритоны, запрещаемые в дикие времена ц е рковкой как "бесовские", и аккорды с расщепленными терциями, а еще - параллельные квинты. Много позже ЦМШ, уже в консе, она долго спорила с профессором по композиции; впрочем, своей "техники" изобрести ей так и не удалось: она просто была немного талантлива (нет ничего ужасней) и легка на подъем, а он…
Пальцы, одинаково легко выигрывающие как всевозможные трели в пьесах французских клавесинистов, так и откупоривающие не- и дорогие бутылки или трясущие ее за плечи, - теребили пуговицу рубашки под бабочкой. "Ерунда, из зала не видно", - он нагнулся и поднял пуговицу.
Курили, смеялись, говорили о Стравинском: она как раз поигрывала его "Пять пальцев" - Восемь легчайших пьес на пяти нотах.
"Ну, мне пора", - перед третьим звонком ушел.
Она сидела в четвертом ряду. Ломило виски, горели щеки, а пульс…
Тчк: если бы Бунин, героиня непременно покончила бы с собой, а герой застрелился (возможны варианты).
Однако не Бунин. Однако хотя пианист и продолжает "обыгрываться", девочка наша все равно погибает: от той самой пресловутой тоски, существовавшей всегда - до и после "Темных аллей". Однако качественный состав тоски не изменился, несмотря на прокрустово ложе требований эпохи к человеку - "холодному термоядерному реактору, излучающему и поглощающему лептонную плазму", прочитала она где-то.
Под подушкой у нее лежала "Москва-Петушки", много лет назад облитая пивом. На 93-й странице было подчеркнуто: "Все пили, запрокинув голову, как пианисты".
"Она всегда улыбалась, споткнувшись об это", - подумал он и, закусив губу, посмотрел за окно артистической: там, на улице, сам не зная куда, шел да шел себе никчемный летний дождь.
ЛЁРА
Записки на туалетной бумаге
Я рос счастливым, здоровым ребенком…
Б. Б. Н., "Лолита"
ЛёРА… Солнце моего бога.
Нет, кончик языка не совершает, как писал классик, пути "в три шажка вниз по нёбу": ведь у тебя два шажка, Лë-РА, хотя ты и была Лë, просто Лë - "грех мой, душа моя". Но на нимфетку не тянешь, богомерзкая Лë, отвратительнейшая де. Я устал от тебя смертельно: последнее время ужасал уже один твой вид, а дотронуться, а коснуться твоих щек или ушек и подавно оказывалось невмоготу.