- Ежели я только захочу!.. - сказал Заикин.
- Ура!!! - почему-то вдруг закричал молодой человек, решив, что настала удобная минута и для его выступления. - Да здравствует Иван Михайлович - гордость всей нашей Одессы-мамы!
Иван Михайлович поднял молодого человека за подмышки, умильно поцеловал его и поставил на место, тут же забыв о его существовании.
* * *
В роскошном плюшево-золотом гостиничном номере спал Иван Михайлович Заикин.
Дверь распахнулась, и ворвался антрепренер Ярославцев, потрясая пачкой газет.
- Ваничка! - завопил он плачущим голосом. - И что же ты, дуролом такой, наделал?!
Заикин подскочил на кровати и ошалело уставился на Ярославцева, тараща свои и без того навыкате глаза.
- Ваничка! - еще жалобнее, будто по покойнику, возопил Ярославцев. - Это что же теперь будет?..
- Ты что?.. Ты что? - ничего не понимая, испуганно спросил Заикин хриплым со сна голосом и стыдливо попытался прикрыть свое огромное голое тело краем одеяла.
Ярославцев трагически поднял над головой газеты и тоненько прокричал:
- Ты что же, по миру пустить меня хочешь?! Ты что вчера говорил?
- А что я говорил? - испугался Заикин.
- Говорил, что борьбу бросаешь? Говорил, что уходишь из цирка? Что в Париж учиться летать уезжаешь, говорил?..
- Да что ты! Быть того не может... - растерялся Заикин. - Бог с тобой, Петичка, не было этого.
- А это что? - Ярославцев открыл одну из газет и прочитал: - "И тогда любимец Одессы, несравненный Иван Заикин, заявил, что семь с половиной пудов его веса не помешают ему в ближайшем будущем штопором ввинтиться в облака. Уж если зайца учат танцевать "барыню"..."
- Это медведей учат танцевать...
- Я ничего не знаю! - крикнул Ярославцев. - Здесь так написано! "Уж если зайцев учат танцевать "барыню", сказал наш богатырь со свойственным ему юмором, то мне, бывшему волжскому грузчику, спортсмену с мировым именем, сам Бог велел подняться в воздух во славу своего Отечества. Бурному ликованию присутствовавших на полетах именитой француженки не было предела. Толпы одесситов кричали "ура!", поощряя смелое решение известного борца"... Вот так-то, Ваничка!
- Кошмар какой! - в ужасе простонал Заикин. - Саша знает?
- Какой Саша?
- Ляксантра Иванович... Куприн...
- Хохочут-с!
- Господи, стыд-то какой, - сказал Заикин и прикрыл лицо руками. - Да чтоб я еще хоть каплю в рот взял! - Он покачался в отчаянии, а затем отнял от лица руки и рявкнул: - Петька! Беги, купи все эти паршивые газетки до одного листочка! Чтобы ни одна живая душа в Одессе ее прочитать не могла!
- Ты что, Иван Михайлович? И себя, и меня разорить хочешь? Да ты знаешь, во сколько это обойдется?
Заикин испуганно приподнялся с кровати, придерживая сползающее одеяло как тогу.
- Нет, нет, - тревожно сказал он. - Не надо, не надо! Это я погорячился...
И в это время в дверь номера постучали.
- Антре! Будьте вы все неладны... - проворчал Заикин.
Вошел Куприн.
- Сашенька! Ляксантра Иванович! Чего же делать-то теперь? - Огромный Заикин, завернутый в одеяло, с надеждой уставился на Куприна.
Куприн оглядел его с ног до головы и повалился в кресло.
- Там... там, Ванечка, тебя репортеры ждут! - хохотал Куприн и показывал пальцем на дверь. - Они, Ванечка, ждут продолжения твоей увлекательнейшей речи о возможной роли русского мужика в аэронавтике.
- Ах, мать их за ногу! - взревел Заикин, подскочил к двери и в бешенстве рванул ее на себя.
В коридоре толпились мелкие журналисты полутора десятка одесских газет. Но впереди всех, у самой двери, стоял слегка помятый франтик в соломенном канотье, которого Заикин вчера целовал на ипподроме.
Физиономия франтика излучала восторг. К несчастью, он был первым, кто попался Заикину на глаза. Придерживая одной рукой сползающее с плеч одеяло, Заикин другой рукой рывком поднял франтика за лацканы модненького сюртучка над полом и прохрипел:
- Вы что же это, господа хорошие, наделали?! Вы за что же это меня на всю Одессу ославили? А, писатели чертовы?!
И потряс франтиком, словно тряпичной куклой.
Ничего не понимающий франтик, вися над полом на добрых полметра, радостно улыбнулся и приветственно поднял соломенное канотье. А так как франтик был с утра уже не очень трезв, то он к тому же еще и не вовремя икнул.
Заикин поднес франтика к самом носу, с отвращением понюхал и отшвырнул его в толпу репортеров с блокнотами.
- Вон отсюда! - гаркнул Заикин и захлопнул дверь номера перед перетрусившей толпой журналистов.
И только франтик не испугался. Наоборот, он аккуратно поправил сбившийся галстук и восторженно произнес:
- От это да! От это я понимаю! От это человек!..
* * *
В полутемном цирке до седьмого пота тренировался Иван Михайлович Заикин. В старом драном свитере и в десятки раз заштопанных шерстяных трико Иван Михайлович работал с гирями, "мостил", боролся со спарринг-партнерами и изнурял себя всячески, словно замаливал вчерашний грех сегодняшним нечеловеческим напряжением. Лицо заливал пот, глаза ввалились, дыхание с хрипом вырывалось из его широченной груди.
А потом, обессиленный, измученный и притихший, он сидел в седьмом ряду около Александра Ивановича Куприна и безучастно смотрел на арену, где, пыхтя и вскрикивая, тренировались молодые борцы.
- Ты, Иван, верующий? - спросил Куприн.
- Сам не знаю. Крещусь, когда гром грянет. А что?
- Да так просто.
Они помолчали, посмотрели на арену, и Заикин спросил:
- А вот ты мне скажи, Ляксантра Иванович... Ты знаешь, я только тебе верю, и никому боле... Есть Бог или нет?
Куприн внимательно посмотрел на Заикина, вздохнул и почти незаметно пожал плечами:
- Что я тебе отвечу? Не знаю... Думаю, что есть, но не такой, как мы его воображаем. Он - больше, мудрее, справедливее.
И снова Заикин боролся с огромным, превосходящим его по весу борцом. Он швырял эту глыбу, как котенка, проводил "бра-ру-ле", "двойные нельсоны", ловил его на "передний пояс" и демонстрировал такие великолепные "тур-де-бра", что Куприн только качал головой и восхищенно улыбался.
В какой-то момент, когда ноги огромного борца описали в воздухе гигантскую дугу и он в очередной раз шлепнулся на лопатки, Заикин припечатал его к ковру и, дожимая его всей своей силой, вдруг посмотрел на Куприна и крикнул:
- А что, Сашенька, может, действительно бросить все это к чертям собачьим и начать жить сначала?
* * *
После репетиции они шли по набережной, и все прохожие здоровались с ними, а некоторые, приподнимая котелки и шляпы, говорили:
- С отъездом вас, Иван Михайлович!
- Счастливого пути, Иван Михайлович!
- Дай Бог вам счастья, Иван Михайлович, в новом деле!
Заикин поначалу сердился, а потом все чаще и чаще стал растерянно поглядывать по сторонам.
Обедали в трактире Стороженко. Половой, увидев Заикина, заулыбался, закланялся и задом, задом - к хозяину. Выскочил сам Стороженко, вынес бутылку английского коньяку, тоже подошел с приветствием:
- На кого же ты нас покидаешь, Иван Михайлович? Смелый ты, безрассудный ты человек!
Заикину это понравилось - сделал вид, что действительно "смелый" он и "безрассудный" человек и только ему доступен такой неожиданный поворот в собственной судьбе. Однако пить отказался.
Стороженко не обиделся:
- Ничего-с... Домой пришлем, в дорожке пригодится.
- А что, - сказал Ярославцев, - может, и вправду сыграть на случае... А, Ваня?
- А что? Авиация - дело стоящее, - туманно ответил Заикин.
- Большие деньги, Ваня, заработать можно, - сказал Ярославцев.
- Брось, Петро, - брезгливо сказал Заикин. - Она не деньгами стоящая.
И осторожно посмотрел на Куприна. Тот уткнулся в тарелку - сделал вид, что не расслышал своей фразы.
Потом они сидели на прибрежной гальке, смотрели в море.
- Ах, жаль, Сережа Уточкин в Харьков укатил! - сказал Иван Михайлович. - Уж он бы мне присоветовал!
На берегу их было уже пятеро: присоединились к ним Пильский и Саша Диабели.
- Рискуй, Иван, - сказал Куприн, откинулся и лег прямо на камни. - Может быть, тебе суждено сделать подвиг профессией. Человек вообще рожден для великой радости, для беспрестанного творчества. Рискуй, Иван! Ты познаешь мир в еще одном измерении, и вы станете обоюдно богаче: и ты, и мир.
* * *
Три настежь открытые двери цирка втягивали в себя три густых потока одесситов, пришедших на "Последний бенефис чемпиона мира, волжского богатыря и любимца Одессы, знаменитого Ивана Заикина, перед отъездом за границу для изучения авиации!!!"
Так, во всяком случае, гласили афиши, которыми был заклеен весь фасад старого цирка.
Люди, не доставшие билеты, печально и безнадежно провожали глазами счастливцев.
Среди грустных безбилетников был слегка помятый и немножко нетрезвый франтик в лихом канотье. Однако грусти на его лице не наблюдалось, даже наоборот, присутствовало выражение такой веселой решительности, что можно было с уверенностью сказать: он-то попадет в цирк и без билета.