- Война скоро кончится! Полгода... Восемь месяцев. Максимум, - год! Тем, кто родился в двадцать шестом и в двадцать седьмом, сейчас семнадцать-восемнадцать лет. И их нужно беречь! Нельзя, чтобы мальчики погибали в окопах и умирали в госпиталях. Вы, прошедшие страшную школу войны, поедете в военные школы и училища в качестве командиров учебных взводов, старшинами курсантских рот, помощниками командиров батальонов по строевой... Мы снимаем с фронтов не только семнадцатилетних мальчишек, но и вас - опытных и обстрелянных взрослых людей, которые прекрасно знают, почем фунт лиха. И я не обещаю вам легкой тыловой жизни. Но сегодня воспитать их сможете только вы!.. Их очень нужно сберечь!
Полковник закашлялся и уж совсем не по-военному вынул платок из кармана и обтер лицо.
Кацуба вдруг увидел грязную снеговую лужу, обожженного мальчишку в слезах и услышал предсмертный захлебывающийся тоненький крик: "Старшина-а-а!.."
Потом, растягивая от злости слова, неожиданно для всех спросил у полковника:
- А как быть с теми? - Кацуба показал пальцем в землю. - Им тоже было по семнадцать...
Замполит испуганно посмотрел на полковника. А полковник еще раз обтер лицо платком и печально ответил Кацубе:
- А про тех помнить. Каждую секунду... - Подумал и добавил: - И всю свою жизнь.
- Виноват, - сказал Кацуба.
* * *
Через несколько дней Кацуба сошел с поезда в маленьком жарком среднеазиатском городке.
За железнодорожной станцией - базарчик и чайхана.
Кацуба снял двубортную офицерскую шинель (что за старшина военного времени, у которого нет офицерской шинели!), одернул кителек с одним лишь гвардейским знаком, поправил плоскую танкистскую фуражечку, перекинул через плечо вещмешок, подхватил фанерный чемоданчик и не спеша пошел вдоль торговых рядов, вглядываясь и внюхиваясь в неведомую ему доселе азиатскую еду.
Теперь, в форме, у Кацубы оказались очень широкие вислые плечи, был он кривоног, коренаст и казался старше своих двадцати шести лет. Шел, слегка прихрамывая, мягко ступая летними брезентовыми сапожками, и во всем его кряжистом обличье чувствовалась громадная физическая сила.
Не торопясь, он шел мимо базарных рядов, где продавцов было втрое больше, чем покупателей, и остановился только в конце базарчика, около безрукого инвалида в немыслимых остатках военной формы, который торговал папиросами "Дукат" поштучно.
Рядом с инвалидом стояла миловидная, лет двадцати пяти, женщина и пыталась продать какие-то московско-ленинградские зимние вещи.
- Почем? - спросил Кацуба у инвалида и поставил чемоданчик у ног.
- Цена стандартная. Два рубля штука, тридцатник - пачка. У кого хошь спроси...
Невысоко пролетел самолет с приглушенно работающими двигателями. Видно, собрался садиться где-то за городом.
- Почем, говоришь?
- Два рубля штука, тридцатник - пачка...
Кацуба сдвинул свою приплюснутую фуражечку на нос и почесал в затылке.
- А любую половину? - сонно спросил он.
- Это как же? - удивился инвалид.
- Пятнадцать, - сказал Кацуба.
Женщина с зимними вещами рассмеялась.
Инвалид обиделся:
- Что, чокнулся?! Себе дороже выходит!..
По рядам шли четверо курсантов авиационной школы. Хохотали, пробовали тертую редьку из ведер, толкали друг друга и пребывали в прекраснейшем увольнительном настроении.
У одного была красная нашивочка за легкое ранение, у второго - медаль "За оборону Ленинграда", у третьего - такой же гвардейский знак, как и у Кацубы, а у четвертого, кроме значка ГТО на цепочках, не было ничего.
- Покуда с военкоматов присылали, все было тихо, мирно, - сказал инвалид, следя за приближающимися курсантами. - А как вот таких сопляков с фронта поснимали да на учебу бросили, так хоть на танцплощадку не ходи...
- А ты чего, на танцплощадку ходишь? - поинтересовался Кацуба.
И женщина снова рассмеялась. И снова обиделся инвалид.
- При чем тут я?! Люди ходят. Людям тоже потанцевать охота.
Один из курсантов прошелся вдоль рядов в дурашливой лезгинке.
- Ишь, чего выкамаривают - кобели сытые... - совсем обиделся инвалид. - Девятую норму трескают. А в дни полетов - пятую... А там и сгущенка, и белый хлеб, и масло коровье...
- Да что вы!.. - поразилась женщина. - Даже сгущенка?!
- Ну так что? - спросил Кацуба. - Отдаешь дешевле? Я пачки три возьму.
И все было бы прекрасно, если бы первому курсанту не попался под ноги чемоданчик Кацубы. Он об него споткнулся и очень оскорбился этим.
- Чей "угол"? - грозно спросил он.
Кацуба посмотрел на свой опрокинутый чемодан, оглядел сонными глазами четверых и процедил сквозь зубы:
- Что в таких случаях делают приличные люди? Поднимают чемодан, ставят его на место, просят прощения и тихо топают дальше.
- А в глаз хочешь? - коротко спросил другой курсант.
- Не связывайся, - тревожно сказал инвалид Кацубе.
- Очень я не люблю, когда незнакомые люди со мной на ты разговаривают, - пожаловался Кацуба инвалиду. Снял с плеча сидор и положил на прилавок.
У курсанта с медалью уже прыгало бешенство в глазах.
- Чемоданчик на место, - негромко сказал ему Кацуба. - И без нервов, пожалуйста...
- Ах ты ж сука! - задохнулся курсант. - Это ты мне?..
И, не выдержав напряжения, бросился на Кацубу.
Кацуба недобро усмехнулся, резко и коротко ударил курсанта в солнечное сплетение. Курсант отлетел метра на три, а трое остальных мгновенно рванулись к Кацубе.
Кацуба бил точно, расчетливо, без единого лишнего движения, и восемнадцатилетние мальчишки отлетали от него, взрывая своими телами серую азиатскую базарную пыль.
Инвалид старался перелезть через прилавок, чтобы помочь Кацубе, но тот приказал:
- Сиди торгуй, не рыпайся...
Он подхватил налетевшего на него курсанта с медалью за штаны и гимнастерку и перебросил через торговый прилавок.
- Полетай немного, авиатор. Потренируйся, - сказал ему Кацуба и ногой дал пинка в зад другому, встающему с земли.
- Патруль! Да где же патруль?! - в отчаянии закричала московско-ленинградская молодая женщина. - Господи!.. Да бегите же кто-нибудь за патрулем!..
В то время "патруль" было магическим словом.
- Полундра!.. Патруль!.. - не разобравшись, в чем дело, крикнул кто-то из курсантов, и все четверо бросились врассыпную.
Но Кацуба успел прихватить одного из них - со значком ГТО. Он просто приподнял его за ремень и разорванную гимнастерку над пыльной землей и сказал ласково:
- Не прощаются... За собой не убирают... Что за воспитание! - Аккуратно опустил курсанта на ноги и приказал: - Чемоданчик на место.
Курсант поднял чемодан и поставил его у ног Кацубы.
- Спасибо. - сказал Кацуба. - До свидания.
- Ну, погоди... - прошипел курсант и побежал вслед за приятелями.
- Хорошо, - коротко согласился Кацуба и сплюнул кровью. Кто-то из мальчишек все-таки успел достать его.
- М-да-а-а... - потрясенно произнес инвалид.
- Да как же вам не стыдно?! - вдруг заплакала молодая женщина. - Они совсем еще мальчики! А вы их... Дурак здоровый...
Кацуба осторожно потрогал верхнюю губу, опять сплюнул кровью и удивленно сказал:
- Довольно шустрые мальчики...
И в первый раз посмотрел на эту женщину. И она ему очень понравилась. Он перекинул сидор через плечо и спросил инвалида:
- Так почем, ты говорил, папиросочки?
Инвалид облегченно рассмеялся и лихо махнул культей:
- А-а!.. Бери по пятнадцать!..
- О! - удовлетворенно сказал Кацуба. - Это же другой разговор!