Всё понятно: что-то вроде совместной поминальной вечеринки. Публика собралась самая разномастная. Сидит простой мужичок, рядом дамочка – и ничего, не морщится. Хотя запашок в вагоне стоит крепкий, с тухлецой – вроде квашеной капусты. Присутствующие дамы, пытаясь заглушить неприличный запах, буквально были облиты духами и обильно орошены дезодорантами, так что Иван Кирсаныч расчихался.
Стол был накрыт, как бог на душу положил. Кто какую снедь с собой привёз, ту и выложил. В корзинках для пикника – пироги в промасленной бумаге. Селёдки, картошки в мундире и вышеупомянутая капуста в мисках соседствовали с утончёнными, красиво выложенными блюдами. Рядом с трёхлитровыми банками с мутным самогоном – изящные, в вензелях и звёздах, бутылки. И все друг друга гостеприимно угощают. Только одна дамочка замерла с наколотым на вилку кружевным ломтиком киви, подёргала носиком и говорит:
– Фу! Фруктовый салат порезали луковым ножом!
Посуда тоже с бору по сосенке: кто-то пьёт из тонких бокалов, кто-то, не чинясь, из мятых одноразовых стаканчиков. Одни тыкают еду мельхиоровыми вилочками, другие – пластиковыми. Но всем дружно и весело: в рамках приличия, конечно, весело – поминки всё-таки.
Однако стоит кому-то возвысить голос, строго постучать вилкой по тарелочке – все дисциплинированно умолкают и уважительно смотрят в сторону оратора. Даже если оратор – соплюха в коже и бандане.
– Она вообще совершеннолетняя, для такой вечеринки? – шепнул Иван Кирсаныч соседке.
– Паспорт на руках! – невежливо заявила девица и покачнулась. – Вот и моя Светка справляла день соврешен…совращен…летия. И один такой же (брошен неприязненный взгляд на Ивана Кирсаныча) слишком умный дядечка встаёт и произносит тост. "Пусть, говорит, Светлана (она всхлипнула), пусть, говорит, невестушка ты наша, тебе всегда будет цветущие 18 лет! Выпьем за это! Чтобы ты всегда оставалась таким бутончиком – розанчиком – симпапунчиком!" Нет, ну не кретин – желать такое?! Потому что (девица смахнула злые пьяные слёзы)… желание сбылось. Добились своего, кушайте на здоровье. Невеста на байке упала в круты берега. Теперь ей вечные 18 лет. Всё, – она села.
За столом повисла сочувственная пауза. Повисела, и снова возобновились разговоры, деликатный смех, звяканье посуды. Среди шума выделялся и креп голос мужчины в спортивной курточке. Постепенно он завладел вниманием вечеринки.
– Вот мы… – он показал растопыренные, плохо отмытые пальцы с грязными ногтями, – люди от земли. И соседи по даче спины не разгибают. Выехали, значит, соседи на машине по делам в город. А пекло с утра стоит, на солнце пятьдесят градусов.
На полдороге охнули: теплица не открыта, помидоры горят. Муж говорит: "Вернёмся". Жена: "Нельзя возвращаться – плохая примета". Муж, ясно, нервничает. Перед глазами увядшие, поникшие помидоры. Каждый куст как ребёнка выхаживал. Задумался и… пролетел на красный светофор. Царство небесное ему и пешеходу, что под горячее колесо подвернулся. Самое обидное: у жены ни царапины. Небось, дома эта дура в первую очередь теплицы открывать бросилась, потом уже в ритуальное агентство звонить. А двух мужиков на свете нет. Слушай этих баб. Примета ей плохая.
Все вздохнули и выпили не чокаясь.
– А моей подруге, – это заговорила красивая дама, – в детстве цыганка нагадала смерть от осы. И экстрасенс тоже предсказала: остерегайтесь большого полосатого насекомого… Вообразите, так и вышло!
Все замолчали, даже руки с бокалами застыли в воздухе.
– Позвольте, – в полнейшей, гробовой тишине, кашлянув, сказал человек со шрамом. – Вы, кажется, новенькая? Вы нарушаете устав…
– Устав, устав! – закричали все и повскакали с мест. Иван Кирсаныч удивился, как обозлили гостей слова дамы. – Какая наглость! Из-за осы!
– Из-за осы, – подтвердила дама. – Но выслушайте же до конца. Подруга с мужем ехала в машине из гостей. И вдруг вскрикнула таким диким голосом, что муж от неожиданности резко вывернул руль. Он, конечно, был изрядно пьян – а тут, вообразите, ещё под ухом кричат. Машина опрокинулась на пассажирскую сторону… А муж потом действительно обнаружил осу: она-то и испугала жену, влетев в открытое окно.
Концовка истории вполне пришлась по душе присутствующим.
– Нет, что ни говорите, а всем им очень повезло, – с вызовом заявила блондинка (очень во вкусе Ивана Кирсаныча, он ей всё подкладывал колбаски). – Секунда – и не успели толком ничего понять. Многие предпочли бы такую лёгкую смерть. И звучит красиво и трагически, правда: "Погиб в автокатастрофе"? Не то что, скажем… умер от свиного гриппа. Фу!
Можно быть роковой красавицей, – развивала она свою мысль, – но, представьте, красавице на голову падает сосулька. Все спрашивают, из-за чего она умерла. Им говорят: из-за сосульки. Хи-хи, сосулька. То есть, потом спохватятся и состроят траурное лицо, но первая реакция будет именно такая. Вот ужас, правда?! У всех в памяти ты навсегда останешься ассоциированной с сосулькой. Или со свиным гриппозным рылом.
И блондинка мечтательно нараспев повторила:
– То ли дело: "Погиб в автокатастрофе…" Или: "Погиб под колёсами автомобиля…" Тоже романтично.
Её речь вызвала большое одобрение у всех, только соседка в платочке загрустила. Тихонько тронула Ивана Кирсаныча за руку.
– Как вы думаете, моему Костику ведь не было больно, правда? Он тепло был закутан, тогда зима была, – она начала перечислять, загибая пальцы: – Сначала маечка (от крови и грязи так и не отстиралась). Рубашечка клетчатая с начёсом, пуловер с зайчиком, жилетка двойной вязки. Шубка мутоновая, штанишки стёганые… Вот я всё думаю: Костику не было очень больно, правда? Жилетка-то двойной вязки, – особые надежды она возлагала почему-то на жилетку.
Иван Кирсаныч не знал, что на это сказать. Блондинка ему шёпотом сердито объяснила: "Чего тут не понять? Сынок у неё под джип попал". И очень спокойно, даже грубовато обратилась к женщине:
– Господи, она сомневается. Ну, сама попробуй: защеми дверью голый палец – или толсто забинтованный. Есть разница?
Они вышли из-за стола и тут же поэкспериментировали. Замотали палец женщине сначала носовым платком, салфеткой и потом ещё подолом юбки (а ведь на Костике шубка была и жилетка двойной вязки – никакого сравнения). И несколько раз с силой прихлопнули дверцей вагончика.
"Совсем, совсем не больно!"– женщина тихо просияла и медленно пошла вдоль стола, шепча что-то под нос и торжественно неся укутанный палец перед собой. Но уже через минуту, видимо, забыла про эксперимент, и с другого конца стола слышалось: "Правда, моему Костику не было больно? На нём была маечка, пуловер с зайцем и т. д."
Тут-то Иван Кирсаныч вспомнил. В соседнем дворе джип, разворачиваясь на детской площадке, задавил мальчика Костика. Но ведь и маму подмяло под машину, и она тоже… того. Жмурик. Иван Кирсаныч смутился.
А веселье за столом нарастало, вино ударяло в головы, голоса набирали силу, языки развязывались.
– Светочка, вы снова перепьёте, как в день своего восемнадцатилетия, – сладко обратился к юной байкерше человек со шрамом.
– В жизни раз быва-а-ает.
Восемна-а-адцать лет! – оглушительно грянули гости песню Пахмутовой, обняв друг дружку за плечи и закачавшись, как в игре "море волнуется – раз, море волнуется – два".
– Ай, оса, оса! – взвизгнула красивая дама и замахала руками – но её успокоили, что это всего лишь муха.
– Нет, вы подумайте: на жене ни царапины! – возмущался огородник.
– Не стоит так нервничать, – уговаривали его, – ведь нас уже нет!
– Напротив! – не соглашался кто-то. – Именно теперь можно нервничать сколько угодно – ведь нас всё равно уже нет!
Иван Кирсаныч кое-как, частями выбрался из-за стола и, под шумок, покинул вагончик. А уж там припустил к дому, со свистом астматически дыша, потрескивая на бегу, отдуваясь: "Уп-па!"
Дома юркнул в постель к Петровне – и провалился в сон.
– Что с тобой, Ваня? – тревожно спрашивала на следующий день жена непривычно понурого Ивана Кирсаныча. Спохватилась: – Да, слыхал, у верхних несчастье? Серёжка насмерть разбился. Сколько ему говорили: носишься как чёрт.
После обеда Неонила Петровна стала торжественно наряжаться.
– Как куда? На вечеринку, забыл? Я твой чёрный костюм отпарила, белую рубашку нагладила. Поди вымойся как следует, чистое бельё я приготовила.
Иван Кирсаныч как неживой дал проделать над собой все манипуляции. Был уже вечер, темнело. Они вышли под ручку, Иван Кирсаныч ещё надеялся на лучшее. Но супруга решительно повела его от дома в сторону автомобильной свалки.
"Значит, когда ехали с дачи… Не вписались в поворот. Хорошо, хоть с внуком всё в порядке…"
Но Неонила Петировна, проходя мимо детского сада, резко свернула туда, бросив:
– Обожди, я за Рустиком!
Господи, только не это! Иван Кирсаныч привалился к детскому заборчику и горько заплакал. Плакал он о людях, бездумно играющихся в железные машинки и в собственные жизни. Плакал навзрыд о стране, где мертвецы веселятся как живые, а живые оцепенели как мёртвые. Но дети, дети за что?! Как бык на заклание, покорно повесил он лобастую голову.
Когда подошла запыхавшаяся Неонила Петровна с Рустиком, он уже был спокоен и готов. Взял внука на руки, крепко поцеловал в тугую холодную детскую щёчку. Понёс его к вагончику, где приветливо по-вчерашнему светились окошки.
– Вань, ты куда?! – рассердилась Неонила Петровна. – Последний ум пропил? Мы же к Коструйкиным на юбилей!
Иван Кирсаныч так и встал посреди дороги. Утёр ладонью мокрый лоб ("Ф-фух"), постоял. И нечётким строевым шагом последовал за супругой. На юбилей к Коструйкиным.