Кругом перемены. Одних не стало, других будто подменили – неизвестно, что хуже. С грустью называл Мак имена – и живых, и мертвых. Погиб на войне Гай: пялился в небо во время лондонской бомбежки, ну и накрыло осколком зенитки. Жена горевала недолго, получила страховку – и снова замуж. А в Королевской ночлежке чтут память Гая: постель его сохраняют в неприкосновенности, никому не позволяют даже присесть на нее.
А что было с Уайти! Поступил на военный завод в Окленде и на другой день сломал ногу. Целых три месяца в госпитале пролежал, жил как король. Пухлые подушки, белоснежное белье… От нечего делать выучился играть на губной гармошке. Теперь можно всю жизнь играть да радоваться.
Да! У него теперь есть тезка – Уайти II. Вот уж парень так парень. Пошел в морскую пехоту, в Первую дивизию, и – за границу с пополнением. Воевал. Говорят даже (не он, люди говорят), будто наградили его Бронзовой звездой. Никто ее не видел, скорее всего потерял; а там кто знает… Боевой! До сих пор бесится, что командир отобрал у него банку заспиртованных в бренди ушей. Уайти мечтал поставить трофей дома на полочку над кроватью: пусть все видят, как служил родине.
Эдди все эти годы работал у Могучей Иды, в кафе "Ла Ида". Врач призывной комиссии глянул в его медицинскую карту, а там такие болезни, что Эдди, почитай, уже лет десять должен червей кормить. Как всех годных в армию позабирали, Ида его в бармены определила. Вот он обрадовался! Стал потихоньку отливать вино и виски в маленькие бочонки. Наполнит бочонок, заткнет хорошенько и зароет в укромном месте. Так что теперь Королевская ночлежка – единственная в округе Монтерей, у которой собственные винные погреба.
Где-то на середине первой бутылки "Старой тенисовки" Мак поведал Доку о кончине Доры Флад. Умерла Дора во сне; "Медвежий стяг" осиротел. Девочки затосковали. Закрылись, повесили табличку "Учет". Три дня пили горькую одни, без мужчин. Сквозь стены было слышно, как отпевали Дору на три голоса, песни все такие хорошие: "Христос-спаситель", "Покоится прах глубоко под землей", "Лазарет Сейнт-Джеймс". А уж рыдали-то, рыдали – жалобнее койотов…
"Медвежий стяг" перешел к ближайшей родственнице Доры – ее старшей сестре. Она из Сан-Франциско. Заведовала ночной благотворительной миссией на Гауэрд-стрит (между прочим, дело прибыльное!). Она с самого начала была совладелицей "Медвежьего стяга" – только никто не знал. И все чудные правила и порядки шли, оказывается, от нее. Вот, например: Дора хотела назвать заведение "Одинокая звезда", в память о своих молодых днях в Форт-Уэрте, а сестра настояла: пусть будет "Медвежий стяг" – в честь штата Калифорния. Говорит, штатные шлюхи должны славить свой штат! Новую работу считает не хуже старой: что та, что другая – на благо общества. Мастерица составлять гороскопы. Завела новые порядки: "Медвежий стяг" теперь, по крайней мере в нерабочие часы, напоминает пансион благородных девиц. По-настоящему ее звать Флора, но еще в ночной миссии пристало к ней другое имя. Как-то ел у нее суп – бродяга из образованных – и говорит напоследок: "Знаете, Флора, по-моему, в вас больше от фауны". "Как говоришь? Фауна? А ведь ничего", и велела всем звать себя Фауной.
Да, невеселые дела… Но о самом печальном Мак все не решался заговорить, язык не поворачивался. Может, рассказать пока об Анри Художнике?..
В том, что Анри уехал, Мак в какой-то степени винил себя. А дело было так. Анри построил лодку – отличное маленькое судно, и даже с каютой. Построил в лесу, потому что боялся океана. Лодка стояла на бетонных стапелях, и он был счастлив. И вот – чего не сделаешь от скуки – Мак с ребятами подшутили над ним. Наколупали с прибрежных камней ракушек и прилепили к днищу лодки быстросохнущим клеем. Ох и расстроился Анри! И рассказать о неприятности было некому: один Док мог бы понять и успокоить, но Док в армии. Анри выскоблил начисто днище, покрасил: не успела краска высохнуть, ребята опять за свое – на этот раз еще и водорослей налепили. Как им потом было стыдно, да поздно. Анри продал лодку и насовсем уехал из города. Его стали мучить кошмары: спит он у себя в каюте, ни о чем не подозревает, а лодка бороздит океанские волны…
Вот еще новость. Хочешь верь, хочешь нет, Элен тоже был в армии. После демобилизации солдаты могут без экзаменов поступать в университет. Элен не растерялся, поставил птичку на бланке заявления и очутился в Калифорнийском университете, на отделении астрофизики. Через три месяца приемная неразбериха улеглась, и он сразу же обратил на себя внимание. Особенно психологов. Но Элена уже потянуло домой, а удерживать человека против воли – нет закона… Элен потом не раз задавался вопросом, какую это науку он чуть было не научил. Хотел спросить у Дока, да забыл мудреное слово…
Док разлил остаток первой бутылки "Старой тенисовки".
– Про всех ты рассказал, Мак, а про себя молчишь. Ты-то как жил?
– Я-то? Я был тут, смотрел, чтобы все было в ажуре…
Да, Мак следил, чтобы все было в ажуре, а еще обсуждал боевые действия с каждым встречным. О войне отзывался с уважением, говорил: "Война – это вам не куриная жопа". После войны заинтересовался испытаниями атомной бомбы: еще бы, вся страна взбудоражена. За открытие запасов урана назначили огромное вознаграждение; в душе Мака началась цепная реакция. Он купил подержанный счетчик Гейгера.
Счетчик зажужжал на монтерейской автобусной станции. И Мак последовал за ним сначала в Сан-Франциско, потом в Мэрисвиль, в Сакраменто, в Портленд. Он так увлекся этим ученым занятием, что поначалу не заметил симпатичную молодую попутчицу. Потом, в дороге, ликвидировал это упущение; как не раз уже с ним бывало, одним началось, да с другим переплелось. Разговорились: девушка ехала далеко – в Джексонвиль, штат Флорида. Мак расстался бы с ней в Такоме, но счетчик Гейгера влек его дальше на восток. Так вместе пропутешествовали они до Салайны, штат Канзас. Был знойный, душный день, по стеклам автобуса ползали мухи. Девушка прихлопнула муху и разбила часы, и тут только Мак обнаружил источник радиоактивности – светящийся циферблат. Дорожный роман – это, конечно, хорошо, но в возрасте Мака нужен интерес посолиднее. Обратно в Монтерей Мак прибыл на грузовой железнодорожной платформе, вместе со средним танком, следовавшим на базу в Форт-Орд. По пути выиграл несколько долларов у сопровождающего. Господи, как хорошо, снова дома… Мак выдраил Королевскую ночлежку. Вдоль фасада посадил вьюнки. И стал вместе с Эдди готовиться к встрече героев. Герои сбредались по одному, долго не утихало веселье…
Золотое облако меланхолии окутало Дока с Маком… Из паров "Старой тенисовки" выплывало былое, лица друзей – ушедших или переменившихся… И оба они знали, что избегают главного, рассказывают байки, чтобы не касаться больного места. Но вот уж обо всем поговорили, деваться некуда…
– Как тебе новый хозяин лавки? – отважно приступил Док.
– Ничего, занятный малый. Только, – голос Мака задрожал, – никогда не заменит он Ли Чонга! Не будет у нас второго такого друга…
– Что говорить, золотой был человек, – сказал Док.
– И в делах хват, – сказал Мак.
– Умная голова… – сказал Док.
– Обо всех заботился… – сказал Мак
– А о нем никто… – сказал Док.
Они наперебой расхваливали Ли Чонга, наделяя его такими достоинствами, что он сам не узнал бы себя – до того вышел пригож да умен. Пока один рассказывал очередную историю из жизни почтенного китайского негоцианта, другой ерзал на стуле от нетерпения – сейчас еще не то вспомню. И вот уже Ли Чонг как бы и не человек, а эдакий ангел коварства и демон доброты. Так создаются боги… Да вот беда, бутылка незаметно опустела; Мака взяла досада – ну, теперь жди, Ли Чонгу достанется.
– Хитрый был, шельма! – заворчал Мак. – Уехал, никому ни слова. И помощи не попросил. Друг, называется…
– Может, боялся, начнете отговаривать? Мне-то написал, знал, что я далеко…
– Да, – сказал Мак. – Вот уж никогда не отгадаешь, что у китаезы на уме. Ну, скажи, Док, разве кто мог подумать, что он такой подвох готовит?