Часом позже.
Бог - это представление человека о том, что ему неподвластно. Это мое, обывательское определение. Только оно, по-моему, не хуже других. А мне необходимо…
Подождите: Джойс, забравшись на скамейку, вконец разгрызла теннисный мячик и явно удивляется: чего это мы - находимся в двух шагах от пляжа и все еще не кидаем в воду палок? У нее нескончаемый запас энергии.
Потерпи, Джойс, не торопи папу. Папа - ничтожество с насквозь пропитой печенью; папа расстраивается, понимая, какой посредственностью оказался в жизни. И не смотри так, пожалуйста: твои влажные глаза, будто острый нож, пронзают мне сердце. Я все-таки еще чуть-чуть попишу.
Как видите, я разговариваю с собаками. И не только с ними, а вообще со всеми животными. Животные гораздо человечнее людей; я это понял еще до школьного кровопролития. Меня все считали почти немым. Даже Шерил. Эх, почему я не собака? С какой радостью я стал бы животным - любым, пусть даже жуком. Лишь бы не быть человеком.
Джойс, кстати, должна была стать собакой-поводырем, но ее не взяли: сказали, ростом не вышла. Было б возможно переселение душ, я бы предпочел в следующей жизни воплотиться в собаку-поводыря. Благороднее профессии не найти. Джойс вошла в мою жизнь около года назад. Я впервые увидел ее, четырехмесячного щенка, у старухи заводчицы с Боуэн-Айленда, для которой строил "кухню ее мечты". Старушка надеялась соблазнить новой кухней свою филиппинскую горничную и упросить ее не перебираться в другой город. Джойс оставалась последней из помета - самый серьезный и грустный щенок на свете. Днем она устраивалась спать в моей кожаной куртке, а в перерывах заползала греться мне в подмышки. Старуха заводчица посмотрела на это и через несколько недель сказала: "Послушай-ка, да у вас любовь!" Я прежде над этим как-то не задумывался, а вот стоило ей произнести эти слова, как стало очевидно: она права. "Знаешь что, - сказала она, - я думаю, вы просто созданы друг для друга. Поставь мне двойные окна в гостиной на выходных - и можешь ее забирать". Конечно же, я сменил окна… Еще чуть позже.
Мы вернулись в машину, и я опять разглядываю приглашение на поминки по Кенту.
Ровно год назад раздался звонок от Барб, вашей матери, которая в 1995 году, к всеобщей радости, вышла за моего праведного братца. Я возвращался с ремонта в доме одного гонконгца. Было около шести, и я прикидывал, в какой бы бар податься, когда зазвонил сотовый телефон. Сейчас вам, наверное, не понять, но в девяносто восьмом году мобильники были мало того, что дорогущими - доллар за минуту разговора, - так еще громоздкими и неудобными.
- Джейсон, это Барб.
- Барб? Как жизнь?
- Джейсон, ты за рулем?
- Да. Давай поговорим позже.
- Останови машину.
- Что?
- Что слышал.
- Барб, послушай, может, ты…
- Черт тебя дери, Джейсон, да останови ты гребаную машину!
- Слушаюсь, Ева Браун, - буркнул я и свернул на обочину перед выездом на Вествью-драйв. Ваша мать всегда любила контролировать ситуацию.
- Ну, остановился? - проверила она.
- Да.
- Поставил на нейтральную передачу?
- Барб, тебе что, больше заняться нечем, кроме как мужиками на расстоянии управлять?
- У меня плохие новости.
- Ну, что там?
- Кент погиб.
Я до сих пор помню трех ласточек, которые носились в волнах горячего воздуха, идущих от асфальта. И помню свой глухой голос:
- Как это случилось?
- Полицейские говорят, он не мучился. Ни предупреждения, ни боли, ни страха. Только его больше нет.
Попробую зайти с другой стороны. В день кровопролития Шерил опоздала в школу. Накануне вечером мы ругались по телефону, и когда, во время химии, я увидел, как ее машина подъехала к школьной стоянке, я встал и, даже не спросив разрешения, вышел из класса. Мы встретились у ее шкафчика и продолжили разговор о том, что пора уже рассказать всем о нашей свадьбе. Резкий разговор. Те, кто нас видел, скажут потом, что мы кричали друг на друга.
Мы договорились встретиться в полдень в столовой. Остаток утра уже не имел для меня значения. Позже, когда началось следствие, школьники и преподаватели в один голос утверждали, что я выглядел: а) озабоченным, б) рассеянным и в) будто бы что-то замышляющим.
Когда раздался звонок на обед, я сидел на уроке биологии, глухой к словам учителя. Глухой, потому что, открыв для себя секс, больше не мог ни на чем сосредоточиться.
Кабинет биологии был дальше всех от столовой: тремя этажами ниже в противоположном конце здания. По пути я остановился у своего шкафчика, бросил туда книги, словно ненужный мусор, и хотел было идти дальше, как меня вдруг поймал за руку Мэтт Гурский, модник из "Живой молодежи".
- Джейсон, нужно поговорить.
- О чем, Мэтт? Мне сейчас некогда, я спешу.
- Некогда обсудить судьбу своей бессмертной души?
Я смерил его взглядом:
- Даю тебе ровно шестьдесят секунд. Время пошло.
Он пригладил безупречно уложенные волосы.
- Мне не нравится, как ты со мной…
- …Пятьдесят три, пятьдесят две, пятьдесят одна…
- Хорошо. Что происходит между тобой и Шерил?
- Происходит?
- Да. Мы знаем, что вы занимаетесь, то есть занимались…
- Чем занимались?
- Сам знаешь. Этим.
- Этим?
- Перестань отнекиваться. Мы сами все видели.
Я вообще-то крепкий парень. И уже тогда был неслабым. Схватив Мэтта левой рукой за горло, я оторвал его от пола и стукнул головой о дверцу шкафчика.
- Послушай, ты, жалкий, назойливый таракан… - Я бросил его на пол и навалился сверху, намертво прижав коленями к полу. - Если ты посмеешь еще раз хотя бы подумать, что ты или другие бесполые члены твоей шпионской команды могут навязывать мне свою пустую мораль, - удар в лицо, - я приду ночью к твоему дому, разобью трубой окно в твоей спальне и этой же самой трубой раскрою твое самодовольное свиное рыло. Надеюсь, я понятно выразился? - спросил я, поднявшись, и пошел к столовой.
Я взбирался по лестнице, но не чувствовал под ногами ступенек, как будто шел по багажной ленте в аэропорту.
Я добрался, наверное, до середины второго этажа, когда услышал звуки, которые принял вначале за взрывы хлопушек. Ничего удивительного: на носу Хэллоуин. Потом мимо меня пробежали двое десятиклассников, а за ними - уже целая толпа толкающих друг друга школьников. Одна знакомая девочка, Трейси, которая с восемьдесят первого года развозила газеты по моей улице, крикнула, что трое парней в столовой расстреливают ребят. Она побежала дальше, а у меня перед глазами встали кадры из фильма "Гибель "Посейдона"" - лица героев, когда они поняли, что лайнер переворачивается; разбитые бутылки из-под шампанского; ледяные фигурки лебедей; люди, падающие в холодную воду…
Включилась пожарная тревога.
Расталкивая толпу, я рванулся по лестничному пролету. Походя я оцарапал руку о шершавую стену, расписанную в веселые тона какого-то отдаленного райского уголка. Звон пожарной сигнализации долбил по голове.
На последней ступеньке стояли учитель английского мистер Крогер и заместитель директора мисс Гармон. Оба беспомощно озирались: педагогический опыт не помогает, когда школьников начинают расстреливать.
- Туда нельзя, - перегородил мне дорогу мистер Крогер, едва я попытался проскользнуть между ними. Тем временем из коридора, ведущего к столовой, доносились страшные звуки выстрелов. - Иди вниз, Джейсон.
Из разбрызгивателей сверху полилась вода - словно самый настоящий дождь.
- Там же Шерил!
- Вниз! Сейчас же!
Я схватил учителя за руку и попытался оттолкнуть, однако не рассчитал силу: он потерял равновесие и покатился вниз по лестнице. (Боже, звук такой, будто со шкафа упала коробка со старым хламом.)
Стрельба продолжалась. Я помчался к столовой, добежал до вестибюля. Пол здесь был усыпан детскими телами, точно тыквами наутро после Хэллоуина. Я перешел на шаг. По единственному уцелевшему стеклу на дверях вестибюля струилась вода, в которой играл свет, отражавшийся от выставленных на полках призов и наград. Мимо пробежала Лори Кемпер, участница драмкружка. Одна ее рука была залита чем-то багровым и странно болталась. Другим детям повезло меньше: изуродованное тело Лейлы Уорнер лежало у стены. Выбежали еще два окровавленных ученика, а один парень (помню только его имя: Дерек), беспомощно барахтавшийся в кровавом ручейке, прохрипел:
- Не ходи туда!
- Господи, Дерек! - Я поднял его и оттащил к лестнице.
Бегом вернувшись в вестибюль, я разглядел через стеклянные двери столовой троих парней в камуфляже - известных всей школе тупиц. Двое из них выясняли отношения, грозя друг другу ружьями, а третий, с карабином, наблюдал за ссорой в сторонке. Ребята лежали под столами. Может, они переговаривались, может, нет - за звоном сигнализации, воем сирен и ревом вертолетов ничего было не разобрать. А вот в вестибюле, я помню, стояла удивительная тишина, несмотря на весь этот шум. Такую тишину и покой ощущаешь в загородном домике, когда за окном бушует метель.