Он ушел, а я глубоко задумался. Внешний вид этого человека, его подобострастность, нескрываемая радость по поводу изменения формулировки в приказе и даже то, как он низко нагнулся и поправил дорожку, - все это меня разбередило. Я задумался о том, почему вот так по-разному складывается у людей жизнь: один человек вынужден увольнять с работы другого? А ведь жизнь могла и по-иному распорядиться: он мог быть директором завода, я - таким, как он… Я ведь не могу сказать, что у меня все было гладко. Этакое благополучное восхождение на гору… Ничего подобного! У меня в жизни всякое бывало: и год беспризорничества во время войны, и воровская компания, и приводы в милицию, и крепкие выпивки… Но что бы ни происходило со мной в те далекие годы, во мне всегда жил внутренний протест против всего этого. И наверное, когда уже готов был покатиться в пропасть по наклонной плоскости, я всегда останавливался на краю этой пропасти. А некоторые люди, очевидно, не могут остановиться. Они и катятся вниз, пока или не сопьются, как Кривин, или не попадут в тюрьму, как некоторые, мои бывшие знакомые… Когда-то, разъезжая с забубенной шпаной на крышах вагонов, я считал, что так оно и надо. Существуют люди, которые набивают барахлом свои мешки и чемоданы (это было во время войны), а есть и другие, которые освобождают их от этой тяжести… Но очень скоро я понял, что так жить нельзя. Это ненормальная жизнь. И как бы отпетые уголовники, скитающиеся по тюрьмам, ни идеализировали для желторотых дурачков свою "вольную" жизнь, это, конечно, не жизнь, а прозябание. Как серый волк, будет такой человек всю свою жизнь скитаться по чужой для него земле и почти постоянной берлогой для него станет тюрьма.
Моя юность прошла в жестокие годы войны, но куда бы кривая тропинка ни вела меня в те годы, я всегда умел вовремя остановиться и задуматься: а что же будет дальше?.. И надо сказать, на моем жизненном пути всегда попадались настоящие люди, которые незаметно, неназойливо направляли мою буйную энергию в нужное русло. Я помню, сразу после войны каких трудов мне стоило заставить себя пойти учиться! Обыкновенная школа казалась чем-то далеким, канувшим в прошлое. Настоящим были голод, бомбежки, новые города, чужие люди вокруг. Бывало, утром ты не знаешь, где будешь вечером. А чистая с простынями и одеялом койка была такой же голубой мечтой, как и круглое вафельное мороженое… Я работал и учился в то время, когда мои бывшие приятели вели праздный образ жизни, гуляли, веселились… И так почти до тридцати лет: работа и учеба. Учеба и работа.
И вот я директор крупного завода. В моем подчинении сотни людей. И сегодня уволил человека, которым, может быть, мог бы стать и сам…
2
Я поставил "газик" у гостиницы и увидел Бутафорова: Николай стоял в сквере у фонтана и смотрел на меня. Воротник темного плаща поднят, ветер разлохматил тронутые сединой волосы.
- А я к тебе собрался, - сказал я, здороваясь с ним.
- Чего это ты на "газике" разъезжаешь? - усмехнулся он. - Если тебе "Волга" не нужна, отдай ее Аршинову - он уж который год мечтает о персональной машине.
- Генька Аршинов здесь? - воскликнул я. - Что же ты мне раньше не сказал?
Николай взглянул на часы:
- Я тебе сегодня устрою с ним встречу… В половине шестого он будет у меня.
- Я слышал, после института его направили в Арзамас.
- Как видишь, рано или поздно все в родные края возвращаются, - философски заметил Николай. - После Арзамаса он несколько лет проработал в Псковском отделении дороги, и вот уже три года, как в Великих Луках. Заместитель начальника дистанции пути.
- А кто еще здесь из наших?
- Я же тебе говорил, - удивился Николай.
Когда я у него был в гостях, он мне действительно назвал несколько знакомых фамилий, но я с трудом мог вспомнить лица этих ребят. Все они были с другого курса, и я был мало с ними знаком.
- А Рудик? Ну, помнишь…
- Помню, помню, - улыбнулся Николай. - Машинист исторического паровоза, на котором ты с Аршиновым практику проходил… Лучший машинист тепловоза в нашем депо. Член горкома, недавно был награжден орденом Ленина.
- Надо бы его повидать… - пробормотал я.
- В свободные дни, как и раньше, пропадает на рыбалке.
- Вот мы с ним и махнем на моем "газике", - сказал я. - Давно не рыбачил.
- У него свой "Москвич"… А на рыбалку надо бы как-нибудь выбраться… Я ведь тоже не прочь посидеть с удочкой…
- Вот именно "как-нибудь"… - сказал я. - Я уже второй месяц собираюсь. Вот что, старина, давай без трепотни: в эту субботу железно едем на рыбалку! Я тут два таких озера откопал! Одни названия чего стоят: Янтарное и Жемчужное…
- И когда ты таким хитрым стал? - рассмеялся Николай. - Так и скажи, что хочешь взглянуть, как там двигается строительство вашей турбазы.
- Ну, приятное с полезным… - сказал я и, придав голосу инквизиторские нотки, спросил: - Да, а что ты делал в рабочее время у фонтана?
- Понимаешь, назначил одной симпатичной девушке свидание, а она, чертовка, не пришла…
- Плохи твои дела!
- А что, уже никуда не гожусь? - приосанился Николай. - Думаешь, вышел в тираж?
- Успокойся, девушки как раз любят таких представительных, с серебром в волосах.
- А вот жена, видно, разлюбила, - вздохнул Николай. - И на полчаса не вытащишь из театра!
- Ты любил еще кого-нибудь, кроме своей Машеньки? - спросил я.
- Иди ты к черту! - огрызнулся Николай и даже отвернулся, но тут же снова расплылся в улыбке: - Так и быть, доверю тебе одну тайну: мы ждем ребенка!
- Это действительно событие.
Николай был оживлен, и лицо его сняло.
- Сам подумай, нам уже за сорок - позже некуда.
- Возьмешь меня крестным отцом?
- Ей надо больше бывать на свежем воздухе, а она репетирует в накуренной комнате, - озабоченно говорил Николай. - Это ведь вредно для ребенка?
- Не знаю, - сказал я. - У меня ведь никогда не было детей.
Николай замолчал и взглянул на меня.
- Почему ты не женишься? - спросил он.
- Действительно, почему? - усмехнулся я.
До Дома Советов три минуты ходьбы. Еще не было пяти, и я предложил Николаю прогуляться вдоль Ловати. Он взглянул на пасмурное небо с бегущими облаками и сказал, что будет дождь. Но пока дождя не было, а так, мелкая дождевая пыль. Скоро у меня и у Николая лица стали мокрыми, а на бровях и ресницах пристроились крошечные капли. Листья под ногами тоже были мокрые и при сильном порыве ветра с тихим шорохом скользили по площади Ленина.
Мы вышли на набережную. Тонкие липы почти облетели. В городе здания защищали от ветра деревья, а здесь он на воле гулял по набережным, сметая опавшую листву в реку. Очевидно, в верховьях Ловати прошли сильные дожди, и вода была мутной с желтоватым оттенком. У бетонного моста, отбрасывающего в воду густую тень, сидел на камне пожилой человек в брезентовом плаще с капюшоном. В руках раскрытая книга. От двух кольев, воткнутых в песчаный берег, убегали в речку две поблескивающие жилки. Ничего не скажешь, цивилизованный рыбак.
- Аршинов, наверное, на меня до сих пор зуб точит, - сказал Бутафоров. - Когда в конце лета разрешили охоту на водоплавающую дичь - все как с цепи сорвались! Давай палить во все живое. Ну и одна дикая уточка прилетела в город искать защиту от охотников… Это же надо сообразить! Здесь в центре города и жила. Плавала себе у берега и на людей внимания не обращала. Тут ведь пляж рядом. Люди купаются, загорают, и никто уточку не трогал. Дело было в воскресенье. Лежим мы с женой, загораем, смотрим, как уточка у берега плескается, и вижу, как какой-то толстяк с палкой в руках крадется по камышам к ней. Не выдержал я, подскочил к нему, палку вырвал и говорю: "Как, гражданин, вам не стыдно?.." Оборачивается, а это Аршинов. Тут я его, не стесняясь, обложил как следует… Ну, действительно, нельзя же такой скотиной быть! Сколько людей любовались на эту несчастную утку, и ни у кого, даже у мальчишек, не поднялась на нее рука… А этот с палкой! Смотрит на меня, аж покраснел от злости… "Тебе что, жалко? - говорит мне. - Не я, так кто-нибудь другой ее прихлопнет…" Ну ты подумай только, какая скотина, а?
- Толстяк, говоришь… - сказал я. - В техникуме он был худущий.
- Отъелся, - буркнул Николай.
- Ты это из-за утки? - покосился я на помрачневшего приятеля.
- Он мне и раньше не очень-то нравился… Это ведь вы были друзья.
- Ну, а как она? - спросил я.
- Кто?
- Утка.
- Улетела, - сказал Николай. - А может быть, и впрямь нашелся какой-нибудь негодяй и прикончил.
- Жалко.
- Кого жалко? - свирепо посмотрел на меня Николай. - Утку?
- Ну да, ее, - сказал я и, чувствуя, что он меня сейчас тоже обложит, прибавил: - Я вот о чем думаю: целоваться мне с Аршиновым или просто пожать руку?
- Перестань морочить голову! - огрызнулся Николай.